ПУБЛИЦИСТИКА
АЛЕКСАНДР ТОКАРЕВ
«Я ЕГО СЛЕПИЛА ИЗ ТОГО, ЧТО БЫЛО…»,
или Страсти по «Владимиру»
Замахнуться на древнерусскую историю, приправив её «шекспировскими» страстями, конечно, не грех. И поставить «Гамлета» при желании может даже руководитель самодеятельного кружка, как в фильме «Берегись автомобиля». Но если кто-то сам вдруг попытается дотянуться до высот Шекспира, используя при этом в качестве материала русскую историю, трактуя и переворачивая её при этом, как душе угодно, то пусть делает это на уровне титана эпохи Возрождения. Иначе в результате всех усилий на выходе получается какой-то дурной фарс, а не историческая драма.
К сожалению, по этому дурному и ложному пути и пошёл Станислав Таюшев – автор пьесы «Златая цепь» и режиссёр поставленного по ней спектакля «Князь Владимир», премьера которого состоялась в Астраханском драмтеатре 23 июня.
Тема Крещения Руси князем Владимиром на сегодняшний день официально одобряемая и приветствуемая. И совладать с искушением сказать здесь своё слово действительно трудно. Но в данном случае вышло не слово, а какой-то вопль, переходящий то истерику, то в депрессию.
Даже по часто меняющимся названиям ожидаемой премьеры становилось понятно, что нам готовят что-то очень сырое и, возможно, неудобоваримое. То «Златая цепь», то «Креститель», то «Князь Владимир»… Но это всё цветочки. Ягодки ждали публику в зале.
Понятно, конечно, что у Льва Толстого, например, царь Александр или император Наполеон – это не реальные исторические деятели, а литературные герои. Так и у Таюшева Владимир и Ярополк, Елена и Рогнеда (именно вокруг них крутится всё действие) – это, прежде всего, литературные образы, а не исторические лица. Но ни бог, ни чёрт не объяснит, почему на сцене они предстают именно такими, какими мы их увидели.
Владимир в исполнении Александра Ишутина, прыгающий на сцене в джинсах и берцах, с зализанными назад волосами и заплетённой косичкой выглядит, скорее, как индейский вождь Чингачгук, а не как русский князь. С тем лишь отличием, что жестокий, вероломный и сладострастный Владимир по внутренней сути своей совсем не похож на благородного куперовского могиканина. Всё представление он только и делает, что носится по сцене, бесится, раздражается, размахивает мечом, пьёт вино и домогается женщин, в которых влюбляется так же молниеносно, как и забывает про них.
Авторский замысел состоял, видимо, в том, чтобы показать, как духовная слепота и грехи тяжкие приводят Владимира в слепоте физической (!), а после его раскаяния – к прозрению. Но, видя происходящее на сцене, создаётся впечатление, что князь, долгое время находившийся под воздействием галлюциногенов (что, наверное, и приводит его к слепоте), вдруг под влиянием двух добрых византийских священников решает завязать с употреблением наркотиков, а заодно и со своим греховным прошлым и, прозрев, принимает новую веру. А после решает навязать её и всему народу киевскому. Но прозрение это (имеется в виду мировоззренческое, а не физиологическое) выглядит очень уж запоздалым. Зритель за время спектакля настолько привыкает к Владимиру бесчинствующему, что поверить во Владимира благопристойного уже не может. И потому превращение Владимира-варвара во Владимира Святого, происходящее в самом финале, выглядит неубедительно.
Принятие сложнейшего решения о выборе веры преподносится как стечение личных обстоятельств жизни князя, прежде всего — следствием его терзаний по поводу убитого по его приказу брата Ярополка. И никаких тебе политических мотивов! Политика вообще занимает князя не слишком сильно, всё больше бабы. Но при всех литературно-художественных условностях, это уже не просто упрощение истории, это её передёргивание и подмена реальных фактов вымышленными. Не лучше ли было бы тогда отправить героев пьесы с теми же именами и судьбами в какое-нибудь вымышленное Средиземье — пусть бы там и чудили в соответствии с фантазиями автора.
Совершенно непонятно, откуда возник образ слабого, кроткого и смиренного князя Ярополка, которого автор пьесы сам решил «окрестить» перед гибелью. После его подлого убийства, совершённого по приказу вероломного брата, прямо-таки ждёшь, что душа убиенного «раба божьего» Ярополка на крыльях воспарит в небеса. Но и здесь надежды не оправдываются – театральная сцена всего лишь погружается в темноту, а актёры разбегаются по сторонам. Излишне говорить, насколько нелепо и неубедительно выглядит в этой роли Игорь Вакулин. Вот в роли французского короля Карла IX он был действительно хорош, а здесь…
Полоцкая княжна Рогнеда в исполнении Юлии Даютовой тоже ведёт себя на сцене так, как будто бы не горе великое пережила, а мухоморов объелась. То лежит без движенья, то сокрушается и скорбит, то кричит, то смеётся, то вдруг теряет память и дважды спрашивает домогающегося её Владимира: «Как звать тебя?» Второй раз уже под смех в зале. А после подразумевающегося соития с князем моментально забывает о своих горестях – о погубленных Владимиром отце и братьях, и с радостным криком бросается тому на шею! Вот что… хм… животворящий с девушкой делает!
Так в спектакле показана трагедия Полоцка, потрясшая в те времена всю Русь! Города, стоявшего на пути следования Владимировых ратей, взятие которого закончилось его полным разорением, убийством князя Рогволда и его семьи и изнасилованием княжны Рогнеды, которую Владимир после этого взял в наложницы.
Как тебя зовут, говоришь?..
Прекрасная актёрская игра Екатерины Спириной в роли жены Ярополка Елены не спасает не то что спектакль, но даже сюжетную линию Владимир-Ярополк-Елена. Уж больно Владимир — Чингачгук, а Ярополк – Алёша Карамазов. Думаю, что «тесновато» в такой постановке было и Владимиру Дёмину, сыгравшему воеводу Никиту Блуда, служившего сначала Ярополку, а потом Владимиру.
Ну что мы всё о ролях да об образах. А костюмы, а декорации! Это же просто праздник какой-то!
Блуд в своём одеянии напоминает не древнерусского воеводу, а какого-то польского магната века эдак семнадцатого, строящего козни в отношении объятой смутой России. Посол Папы Римского так и вовсе прибывает к Владимиру в форме римского легионера времён императора Юлия Цезаря! Ну и что? Рим он и есть Рим. Главное, чтобы костюмчик сидел. «Призрак отца Гамлета» — князь Святослав – появляется на сцене с большим мечом, но без чуба и с густой шевелюрой на голове. Кстати сказать, именно он настраивает Владимира, явившись ему то ли в видении, то ли во сне, на убийство брата Ярополка. А нам в учебниках истории врали про сурового, но благородного князя, предупреждавшего врага перед боем: «Иду на вы!» А он, собака, вон какой, оказывается.
Время от времени, когда речь заходит о взятии Новгорода или Корсуни, за прозрачным занавесом позади актёров начинают просматриваться освещаемые светом висельники в мешках, как бы иллюстрирующие происходящие в этих городах злодейства Владимира. Но висящие мешки больше бы подошли для Булгаковского «Бега» или пьесы о восстании декабристов (мешков ведь, что интересно, пять), но уж никак не для пьесы о древнерусской истории: ну не было в те времена подобной практики, всё больше головы с плеч сносили.
Скажете, что всё это драматургические условности? Да что-то набирается их слишком много, превращая в условность весь спектакль. Уж не потерялся ли автор и режиссёр во времени и пространстве? Так бывает, когда слишком сильно и на многое замахиваешься.
Сам режиссёр утверждает, что уже осенью спектакль обыграют, и он будет несколько иным. А может, не надо никакого, Станислав Владимирович?