Каждый год в начале лета я с нетерпением ждал, когда мы с далёкого севера поедем на тёплый юг. Сначала на поездах, потом от станции запряжённая в телегу лошадь долго везла нас к бабушкиному дому. По степи, через поля, мимо ветряка, едва шевелящего большими крыльями. Подальше, среди деревьев были видны дома с соломенными крышами. Колодцы-журавли привлекали к себе необъяснимой лёгкостью конструкции и одновременно своим величием, размахом. Возле одного из них телега остановилась.

– Тпру-у-у-у, прыбулы, – извозчик спрыгнул с телеги и стал сгружать вещи.

Со двора выскочила девчонка, за ней не бегом, но довольно скоро, вытирая на ходу руки передником, вышла немолодая женщина:

– Ну, слава Богу, прыихалы, – она неловко замахала руками, заахала, обнялась с отцом, с матерью.

Я был рад, что моя двоюродная сестра Люда, мы с ней одногодки, уже гостила у бабушки Фроси. Позже к бабуне, так мы её называли, привозили других наших братьев и сестёр, помельче. В хуторе, кто не знал, спрашивали нас:

– Вы чии?

Сами мы не всегда могли объяснить, местные объяснялись очень просто:

– Та цэ ж Фриськины.

Бабушкин дом или, по-местному, хата, как и другие, была побелённой, чистенькой. Отсутствие удобств нас не смущало.

Со двора, нажав на металлический язычок щеколды на двери, другие двери в хате с таким же хитрым устройством, заходишь в тёмные сени. Там стояли ведра с чистейшей колодезной водой, налево комната с земляным полом, слегка присыпанным сухой соломой или травой. В ближнем правом углу почти четверть комнаты занимала печь, в которой бабушка варила борщи и пекла пахнущий родным хлеб. Рядом стояла широченная деревянная кровать-лежанка, застеленная овчинным покрывалом. С неё можно было забраться на печь под самый потолок, спрятаться от взрослых или наблюдать за ними сверху. В левом углу, украшенном иконами и рушниками, вдоль двух стен стояла массивная деревянная скамья, рядом такой же прочный, кажущийся вечным, деревянный стол. Два окошечка во двор чаще всего были наглухо закрыты ставнями от летней жары и света, чтобы не надоедали мухи.

Люда сообщила мне новости о бабунином хозяйстве – десяток кур во главе с красавцем-петухом и пяток овец, главную мы решили назвать Любимка. Все жили вместе: овцы внизу, куры вверху, на насесте. Иногда компанию им составляли воробьи и ласточки, которые в соломенной крыше соорудили свои домики-гнезда, в них попискивали детёныши-птенчики. Точно, как в песне: «Ластивки гниздэчко звыли в стрыси».

Под одной с овчарней крышей находилось просторное помещение – гумно. Там хранилось главное богатство хозяйки – зерно и разный инструмент: косы, серпы, цепа, которыми молотили хлеб, ручная тяжёлая мельничка, с помощью которой иногда нам доверяли перетирать зерно в муку.

Однажды в сильный ливень мы прятались в сенях и с опаской поглядывали на стихию в приоткрытую дверь. Молнии, гром, вода, темень, ветер, всё тогда перемешалось. Бабуня рассказывала нам о всемирном потопе, о загробной жизни, о суде, на котором определят, кому жить в раю, кому в аду, другие преинтересные вещи. Она не стыдилась, что была неграмотной, не умела ни читать, ни писать. Мы с Людой обсуждали какие-то книги, фильмы и спросили между прочим:

– Бабуня, а ты кино видела когда-нибудь?

– Хай його трясця, – это было самое страшное её ругательство. – Хиба можна дывытыся такэ?

После ливня наступила свежесть, полно луж. Мы с Людой забрели в вишнёвый сад, стали трясти деревья, обливать друг друга остатками дождя с веток, насквозь промокли. Бабуня снова беззлобно выругалась так, как мы уже привыкли:

– Ах вы, бисови диты! А ну, годи.

Каждый год летом к бабушке съезжались родственники. Кто раньше, кто позже, иногда гостей одновременно собиралось больше десятка человек, короче – сплошные встречи и проводы. Была на этот случай в хате ещё одна секретная комнатка, которую называли «хатыней», в ней размещалась одна из взрослых пар. Остальные спали: маленькие на печи и на лежанке, взрослые «пóкатом» и «вальтом» на полу, застеленном разными тряпками, тулупами, одеждами. Такое размещение всегда сопровождалось шутками, смехом, долгими разбирательствами, кто, как и где ляжет, чем укроется. В этой неразберихе, если проявить настойчивость, хитрость, смекалку, можно было добиться разрешения
тоже устроиться спать на полу, в этой куче-мале, между кем-нибудь из взрослых.

За двором, ближе к краю хутора, был небольшой огород, а за ним бабунино хлебное поле. Когда пшеница созревала, начиналась суета. Взрослые дружно, за день-два косили хлеб, собирали в снопы, потом молотили, женщины вручную просеивали зерно. Нам, детям, одно удовольствие было вдыхать аромат и пробежаться босиком по стерне, свежескошенному полю. Бежать нужно было по-особенному, прижимая стопы ног вдоль и поближе к земле, чтобы ногам не было больно от оставшихся низких столбиков-стебельков. Потом во дворе стоял шум от молотьбы, с места на место перемещались снопы, зерно, солома, взрослые и мы, детвора.

Украинская тёмная ночь на копне свежей соломы летом – это поистине что-то неописуемое, сказочное. Вдыхая аромат свежескошенной пшеницы, заглядывая в звёздные дали, всматриваясь в млечный путь, наблюдая за постоянно падающими звёздами-метеоритами, начинаешь задумываться о вечности, о бесконечных просторах, о дальних звёздах, путешествиях, жизни.

Редко, но всё же иногда с мамами, папами, дядями, тётями, большой семьёй ходили купаться. Выходили по холодку, дорога была дальней, весь путь в одну сторону с отдыхом в посадках занимал часа два. За большим селом было, его так и называли, Солёное озеро. Здесь мы облюбовали место, где можно было купаться детям, и взрослым нырять с берега, – настоящее раздолье. В хутор, усталые и довольные, возвращались только к вечеру.

Пролетело лето; нам завтра уезжать, мы с Людой уснули на печи. Среди ночи проснулись от громкого, шумного смеха. Оказывается,
засидевшиеся за столом взрослые дети попросили у матери добавки –
горилочки. Бабуня достала припасённую бутылку и выставила на стол. После тоста чокнулись, выпили и удивлённо переглянулись. Самогонка оказалась солёной, как вода в озере, на котором мы недавно отдыхали. Воду набрал кто-то из взрослых для растираний, а бутылка, с лёгкой бабуниной руки, оказалась на столе. Это и стало причиной веселья, разбудившего нас.

После гвалта так и не уснули. Чтобы успеть на станцию к поезду, выехали на телеге до рассвета, ещё затемно. Издалека, из степи доносились песнопения запозднившейся молодежи:

– Дывлюсь я на нэбо, та й думку гадаю. Чому я нэ сокил, чому нэ литаю?

– Деф-фки поют, Воф-фке спать не дают, – укачивала меня мать.

Долго потом снилась мне наша бабуня и бабушкин дом.

… Прошло много лет. Давно нет бабуни, нет её хаты, хутора того нет. И у Люды, и у нас с супругой выросли дети, повзрослели внуки, подрастают правнуки. Глядя на них, понимаю, какое это счастье: для каждого – свой БАБУШКИН ДОМ.

Поделиться: