Шахтёрская жизнь простая, похожа на солдатскую. Особо думать не надо: давай только уголёк на горА, рискуя жизнью, упряжка за упряжкой, и хватит с тебя премудрости. «Упряжкой» шахтёры называют рабочую смену. Отсчёт времени начинается с попадания в забой. Поэтому шахтёр приезжает на работу часа за 1,5 до смены. Примерно столько же тратит на выход на-гора (наверх) и помывку. В каждой упряжке — «наряд» — это норма выработки угля одной бригадой. Измеряется в тоннах. В разных шахтах норма выработки разная, в зависимости от глубины залегания и ширины пласта. Отец был доволен, когда за смену рубил 10-12 тонн. Почему-то именно эти цифры запомнил. До сих пор я уверен, что это много. Стаханов рубил примерно в 10 раз больше, но на него работало ещё несколько человек, обеспечивая фронт работ и площадку, а он только рубил.
Батя приходил домой и устало, но весело, выделывая коленца ногами, спрашивал нас с братом: » А три стружечки сегодня сняли? А каково?»
«Стружками» звали полную выемку пласта угля сверху до низу.
Шахтёрский жаргон въелся в нашу детскую память, как въедается уголь в шахтёрские порезы и раны — светло-синяя татуировка в виде рубца-шрама на всю жизнь. У моего бати все руки и лицо в этих мелких синих «строчках».
Не любили мы с братом только слово «гусак». Так называли шахтёры премию наличными, которую бригада обязана была пропить после смены. Шахтёрские автобусные остановки были буквально окружены пивными и рюмочными. Поэтому непьющих шахтёров, как мне кажется, не было и нет в природе. Но запойных алкоголиков среди них тоже нет, потому что надо вкалывать так, что нужны немалые силы, а запои силу забирают без остатка.
Не видел я также среди настоящих шахтёров и злых людей. Видимо, тому причиной физическая усталость. От неё человеку бывает хорошо, и он добреет. Злятся люди в основном от переизбытка дури, то есть сил, времени и здоровья.
В отпуске отец скучал по шахте и по возвращении с курорта (это тоже была исключительно горняцкая тема и шахтёрский шик — отпуск с семьёй обязательно на курортах Черноморского побережья Кавказа), брал меня на шахту, и мы навещали его товарищей в нарядной (там, где раздают наряд-задание на смену) перед сменой или после неё.
«Николай Иванович! Сменщика привёл?» — шутили чёрные люди с яркими глазами.
Никогда мне не забыть огромных и добрых мужиков с будто подведёнными углем глазами (от этого огромные белки, казалось, выкатывались из глазниц так, что делали похожими этих мужиков на сказочных исполинов), которые обязательно рассматривали меня вблизи и брали на жилистые руки, боясь раздавить и будто видели «живого человеческого детёныша» впервые.
Дети на шахте и впрямь бывали редко. Почти никто из шахтёров не брал своих сыновей с собой и не показывал им свою шахтёрскую жизнь. А зря!..
Мой отец был человеком творческим, знал стихи наизусть, хотя всю жизнь отпахал машинистом угледобывающего комбайна. Он не только брал меня несколько раз с собой, но и заставил после школы, которую я закончил на «отлично», пойти на шахту работать, причём на самую малоквалифицированную и тяжёлую работу породовыборщиком IV разряда.
Нас звали «бутчиками». Ниже этого труда на шахте имени XXV съезда КПСС ничего не было. «Кого хоронят?» «Бутчика завалило.» «А-а… А мы-то подумали — человека»… Так шутили о нас, изгоях шахтного техкомплекса. Собственно говоря, шахтёрами мы не были. Наш труд был не уголь, а бут — огромные куски породы, которые надо было стаскивать с ленты, разбивать обушком и кидать обратно на ленту. И так все 6 часов упряжки…
По ночам после работы я грыз подушку, чтобы никто в доме не слышал, как мне тяжело…
Тогда-то я и понял, как тяжело было всё это время моему бате… Мы только уходили в школу, когда он спускался в забой. Счастливы мальчики, чьи отцы честно добывают свой честный хлеб с пользой для людей. Шахтёрский труд — сродни солдатскому: от него тепло и свет другим. От него — жизнь.
Вкусил этого хлеба и я в первые времена своей послешкольной «взрослой» жизни. Не скажу, что горжусь. Я просто благодарен отцу и судьбе за это.
То была единственная отцовская попытка педагогического воздействия на меня. («Иначе совсем скурвишься», — коротко обосновал отец и забрал у меня паспорт, билет до Москвы и направление республиканского ЦК ЛКСМУ в МГИМО)… Я не поехал в столицу, чтобы гарантированно стать дипломатом или журналистом-международником, а пошёл на шахту и «взял кайло в руки», как тогда говорили про такой труд.
Этот единственный за всё время моего детства и юности педагогический выверт бати произвёл во мне перемены, последствия от которых я ощущаю и до сих пор, и каждый Божий день своей жизни.
Шахта избавляет от спеси, учит ценить трудовую копейку и умению жить, преодолевая боль в мышцах и адский страх перед ощущением сотен тысяч тонн над головой и перед подземной темнотой…
Мой батя 43 года провёл в шахте. Сейчас ему 87. И он живёт на Западной Украине. Тяжело ему там.
Я не спрашиваю. Знаю. Но мой батя терпеливый. Дважды был под завалом. Откапывали чудом, обнаружив торчащий отцовский кирзач из огромной кучи породы. Отец успел заслонить голову в каске от камней подвернувшимся куском крепёжной доски и перевернуться лицом вниз. Дышал он через «спасатель» — маленький металлический ящик с кислородсодержащим порошком. Потом он вспоминал об этом только пару раз, в подпитии. «Я тогда не боялся умереть, лежал в полной темноте, не в силах шевельнуть и мизинцем, и не знал, сколько времени прошло и живой ли я вообще. Думал только о том, как мой младший Валерка будет горько плакать, если не откопают. И такая досада меня взяла»…
Отец поэтому и выжил. От досады за меня. А я ничего этого не знал — маленький был: «Где папка?» «В больнице». «А что с ним?» «Голова болит. Папка малины поест и поправится».
Узнал я об этом позже. Но свято верю, что он выжил из-за меня.
А я потом, много раз, когда хотел на отца за что-нибудь рассердиться, всегда вспоминал, как он лежал в кромешной темноте под завалом целую вечность, хрипло вдыхал вместе с угольной пылью крохи кислорода и думал обо мне…
Я и сейчас на него не сержусь. Хотя, есть за что. Я им горжусь. Хотя гордиться, в общем-то и нечем. Просто такие, как он, люди честно и мужественно работали, не задавая лишних вопросов ни жизни, ни судьбе, ни власти. Как солдаты.
Я так не умею. Я только учусь у них. Всю жизнь.
С днем Шахтёра, батя. Я ничего не забыл. Надеюсь и уверен, что и ты вспоминаешь свою тяжёлую жизнь с благодарностью.