…Дерево умирало медленно. По его жилам ещё бродил сок жизни, но оно уже было обречено. Дерево само не знало, что умирает. Дерево всё так же трепетало листочками, перебирая весело струны солнца, отчего, в который раз рождалась музыка лета – тихая и ясная, какая бывает в нашей средней полосе после майских дождей и гроз, когда устанавливается хорошая погода, предвещая богатый урожай и осенний достаток.
Дерево умирало, и первыми об этом узнали птицы. Воробьи больше не бранились в его листве, выясняя брачные и внебрачные отношения. Правда, однажды в окне, а дерево стояло прямо перед моим окном, я увидел, как к дереву, что-то истерично крича на лету, устремилась тётушка-сорока. Спикировав по всем правилам лётного искусства в зелёную крону дерева, она тут же, голося по-бабьи, взметнулась вверх, как будто это была не зелёная крона, а костёр.
Дерево умирало молча и в одиночестве. Я не знаю почему, — действительно. Или мне только казалось, птицы стали избегать его, как будто от дерева исходила какая-то, невидимая мне, угроза. Хотя оно было по-прежнему могучим и раскидистым, но в нём не стало слышно прежнего беспечного бормотанья, особенно в ранние утренние часы. Когда бледно-зелёная полоска неба на востоке только намекает на приближающийся день.
Это я заметил сразу же после того, как всё случилось…
Целое утро слышался истеричный визг ручной мотопилы. Была осень, и мне казалось, что в соседнем дворе мужики заготавливают дрова на зиму. Я с неудовольствием, не дали выспаться, подумал о рьяной ранней деятельности соседей. Дело в том, что рядом с нашей многоэтажкой стоял особняк, который вовремя не успели снести местные власти, и он так и остался стоять оплотом частной собственности, окружённый со всех сторон новостройками. Снести особняк районной администрации оказалось ни в жилу – не было денег, а главное, желания.
Когда-то у особняка был рачительный хозяин: почерневшие от времени подсобные строения и до сих пор вызывают уважение. Небольшой огородик, обнесённый дощатым забором исправно кормил жильцов этого дома, но потом, после смерти старых хозяев, зарос канадской лебедой и чернобылом. В этом родительском доме остались жить, по праву наследства, два брата-акробата. Пьянь несусветная! Мне сверху каждый вечер из окна было видно. Как они, кувыркаясь на полусогнутых, добирались до дому, потом слышалась матерная брань и смертельные угрозы непонятно в чей адрес. Пить-то пей, но иногда надо и закусывать. А закусывать зачастую им было нечем. Времена прошли. Когда только за один выход на работу платили хоть небольшие, но деньги. Как-то незаметно братаны остались не у дела, а «кушать хотца» каждый день. Вот они и решили по лебеде и чертогону высадить картошку. Мешок весной поклали в землю. А осенью полмешка взяли.
Дёргать за космы канадскую «красавицу» — дело хлопотное. Братанам это было не под силу, вот и уродилась картоха-кроха. Конечно, братаны всю вину свалили на дерево. Вот она, мол, ветвистая зараза, свет огороду застит. Хотя тень от дерева и в самый низкий зимний день, как ни тянется, а до огорода не достаёт.
Срубить сразу дерево под корень братаны не могли, вот и окольцевали они зелёного друга двумя надрезами. Осенью было ещё ничего, но по весне надрезы стали сочиться, поливая траву у комля пахучей влагой. От дерева потянуло сыростью и колодцем – верными признаками скорой кончины. Полчища неизвестно откуда взявшихся муравьёв, чёрной шубой покрыли низ дерева до самых этих надрезов. Наглотавшись, муравьи, теряя рассудок, вместе с соком стекали на землю. Слегка обсохнув и протрезвев, они трусцой добирались снова до источника, чтобы опять впасть в наркотическое забытьё, и снова сползти вниз. И так до бесконечности.
К муравьям дерево было равнодушно. Сок всё равно без пользы обливал ствол, испаряясь на воздухе и превращаясь в какую-то вязкую жёлто-белую студенистую массу, липкую на ощупь, в которую, насосавшись, увязали отяжелевшие орды. Дерево муравьёв не замечало и по-прежнему шумело на ветру распустившимися листочками.
Первое предвестие умирания появилось тогда, когда как будто из ничего на ветвях и слегка распустившихся листочках вдруг материализовались белые безглазые существа, похожие на бабочек, которых я до того никогда не видел. Явившись из запредельного мира, они стали готовить душу дерева к уходу.
Безгрешная жизнь деревьев, разумеется, не противна Богу, и в райских кущах для любого дерева всегда найдётся место, в отличие от нас, грешных. Бабочки, эти молчаливые и верные посланники Смерти, исполняли какой-то ритуальный танец вокруг кроны, вместилища души дерева. Корни в земле, а крона в небе, где же ещё ликовать и пестаться душе, как не там.
Бабочек было так много, что пыльца с их бумажных крыльев белой пудрой висела в воздухе, да и сами бабочки, исполнив свой долг, снежными хлопьями валились на землю, покрывая траву мучнистой пылью.
Сразу же после этих белых херувимов на дереве – на стволе и ветвях, на листьях появились тёмно-зелёные гусеницы. Они были похожи на маленькие складные мерительные инструментики. Складываясь и раскладываясь, гусеницы словно бы обмеривали дерево, готовясь шить ему саван. В летний полдень, устав от работы, гусеницы блаженно отдыхали, повиснув на едва видимых шёлковых нитях. Покачиваясь на лёгком ветерке, они, таким образом, в дрёме переждав жаркие часы, к вечеру снова устремлялись на дерево продолжать свою мрачную работу.
Потом исчезли и гусеницы, опутав дерево мутной полупрозрачной тканью, похожей на старую застиранную марлю. Кое-где саван прорывался, грязные его лохмотья полоскались в прозрачном воздухе, показывая всю непристойность тленья. Кора дерева трескалась, отваливалась кусками, и тоже свисала на высохших сухожильях, обнажая бурое окоченевшее тело.
Я всячески избегал смотреть в окно, чтобы не видеть печальное зрелище, от которого начинало першить в горле.
К осени всё было кончено. Костлявое, безобразное и многорукое дерево тщетно старалось зацепиться за пролетающее облако. Чтобы оторваться от земли вслед за душой. Но, увы! Под первыми осенними дождями зрелище было ещё горше. Холодный порывистый ветер не заламывал, как прежде, ветви, а только злобно свистел в их засохших прутьях.
В народе говорят, что сухое дерево у дома – к несчастью и близкой смерти кого-нибудь из рядом живущих людей. Так и случилось. По первому зазимку то ли от мороза, то ли от ветра-холодрыги дерево рухнуло, расколовшись до самого комля. Проломив стропила, крышу и потолок, дерево придавило братьев, сидевших в это время за пустым столом в горестный час похмелья. Братьев схоронили соседи, а дерево долго ещё лежало, упираясь раскоряченными ветвями о землю. Как будто хотело да не могло подняться — слишком тяжело земное притяжение…
Кстати сказать, и в то лето у братьев урожай не вышел, чертогон задушил картофельные ростки.