В конце 1877 года, когда в очередной русско-турецкой войне уже наметился перелом, и всё шло к победе нашей армии, когда русское общество пребывало в эйфории по поводу освобождения наших «братушек» от турецкого ига, Достоевский высказал «своё особое словцо о славянах и о славянском вопросе». При этом заметил, предваряя реакцию своих соотечественников: «…Пусть не возражают мне, не оспаривают, не кричат на меня, что я преувеличиваю и что я ненавистник славян! Я, напротив, очень люблю славян, но я и защищаться не буду, потому что знаю, что всё точно так именно сбудется, как я говорю…»
«Дадим же волю нашей фантазии и представим вдруг, — размышляет в своём дневнике писатель, — что всё дело кончено, что настояниями и кровью России славяне уже освобождены, мало того, что турецкой империи уже не существует, и что Балканский полуостров свободен и живёт новою жизнью…
…По внутреннему убеждению моему, самому полному и непреодолимому, — не будет у России, и никогда ещё не было таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобождёнными!..»
«Распространяться не буду, но знаю, что нам отнюдь не надо требовать с славян благодарности, к этому нам надо приготовиться вперёд. Начнут же они, по освобождении, свою новую жизнь, повторяю, именно с того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, но они именно в защиту от России это и сделают. Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта, а не вмешайся Европа, так Россия, отняв их у турок, проглотила бы их тотчас же, «имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи на порабощении славян жадному, хитрому и варварскому великорусскому племени».
«… Мы ещё нужны славянам, мы их освобождаем, но потом, когда освободим и они кое-как устроятся, — признают они эту войну за великий подвиг, предпринятый для освобождения их, решите-ка это? Да ни за что на свете не признают! Напротив, выставят как политическую, а потом и научную истину, что не будь во все эти сто лет освободительницы-России, так они бы давным-давно сами сумели освободиться от турок, своею доблестью или помощию Европы, которая, опять-таки не будь на свете России, не только бы не имела ничего против их освобождения, но и сама освободила бы их. Это хитрое учение наверно существует у них уже и теперь, а впоследствии оно неминуемо разовьётся у них в научную и политическую аксиому. Мало того, даже о турках станут говорить с большим уважением, чем об России. Может быть, целое столетие, или ещё более, они будут беспрерывно трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России…»
«Они будут заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию, сплетничать на неё и интриговать против неё. О, я не говорю про отдельные лица: будут такие, которые поймут, что значила, значит и будет значить Россия для них всегда. Они поймут всё величие и всю святость дела России и великой идеи, знамя которой поставит она в человечестве. Но люди эти, особенно вначале, явятся в таком жалком меньшинстве, что будут подвергаться насмешкам, ненависти и даже политическому гонению. Особенно приятно будет для освобождённых славян высказывать и трубить на весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия — страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации… «
«У них, конечно, явятся, с самого начала, конституционное управление, парламенты, ответственные министры, ораторы, речи. Их будет это чрезвычайно утешать и восхищать. Они будут в упоении, читая о себе в парижских и в лондонских газетах телеграммы, извещающие весь мир, что после долгой парламентской бури пало наконец министерство в (…страну по вкусу…) и составилось новое из либерального большинства и что какой-нибудь ихний (…фамилию по вкусу…) согласился наконец принять портфель президента совета министров».
«России надо серьёзно приготовиться к тому, что все эти освобождённые славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными, и таким образом должны будут пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем постигнуть хоть что-нибудь в своём славянском значении и в своём особом славянском призвании в среде человечества…»
(Ф.М. Достоевский. Дневник писателя, 1877 г.)
Достоевский рассуждает как честный историк, поэтому приходит к такому печальному и фатальному выводу, не видя выхода. Выход надо искать в политической сфере. Нравственность и мораль передаётся от старого к новому поколению при участии государства, которое регулирует сферы образования, воспитания и историческую науку. Что будет, если к власти в результате отрицательного отбора попадут циники и мздоимцы? Они навяжут обществу свои ценности. Совершенно очевидно, что в будущем появится поколение, полностью аморальное, не помнящее прошлого и не знающее всей правды. Отсюда и появилась известная фраза «история учит тому, что она ничему не учит». Однако основной причиной такого печального положения дел является всё же не сам народ, а власть, которая деградирует и увлекает за собой и народ. При капитализме деградация власти — это естественный процесс, а степень деградации — это вопрос времени. Достаточно посмотреть на современный буржуазный мир, чтобы убедиться, до чего дошла деградация власти в большинстве стран мира, в которых капитализм старше возрастом.