Больше семи лет при Енотаевской центральной районной библиотеке работает литературное объединение «Енотаевские родники». В нём занимаются люди разных возрастов и профессий. За эти годы общими усилиями удалось выпустить 4 коллективных сборника, в которые вошли стихи и проза «родниковцев». А Ольга Будаева, Александра Жмурова и Сергей Коротков издали свои собственные книги. Но главный результат минувшей «семилетки» в том, что литературная учёба и ежемесячное творческое общение помогают росту мастерства самодеятельных авторов. Впрочем, и эпитет «самодеятельные» уже как-то неловко использовать по отношению к моим подопечным. Читатели «Родного слова», которые уже имели возможность прочесть произведения учителей из села Замьяны Александры Жмуровой и Сергея Короткова, наверняка со мной согласятся. Сегодня мы представляем   новые сочинения этих, не побоюсь этого термина, профессиональных авторов.

СЕРГЕЙ КОРОТКОВ

Сказки и рассказы для детей

Сказка о школьных рюкзаках и других школьных жителях.

Вы умеете слушать? То есть, хотел спросить, у Вас слух хороший? Потому что, чтобы услышать эту историю, почти сказку, нужен очень хороший слух. Если Вы уже взрослый человек, то Вам это будет сложновато. Чтобы хорошо слышать эту историю и то, что говорят её герои, надо быть маленьким и ещё верить в сказки. Вы верите в сказки? Ну, хоть чуточку? Да! Тогда слушайте!

Жила – была одна школа. Если говорить правду, а мы это и собираемся делать, она и сейчас живёт и разваливаться не собирается.

Ну, так вот! Это же сказка, а в сказках всегда говорят – жила – была, хотя она и сейчас живёт – бывёт! Ой! Запутался совсем!

Всё! Не буду отвлекаться!

Жила – была школа, а в школе жили – были школьные жители ̶  парты, стулья, школьные доски, классные журналы и многие другие.

Самый многочисленный народ это, конечно, тетрадки – синие, зелёные, с картинками и без них, с целыми страничками или только с двумя – тремя.

Они народец самый болтливый. Как только берёшь тетрадочку в руки, она тут же начинает говорить, что её хозяин или хозяйка страшный неряха или даже двоечник. Это когда на её страничках учительской красной пастой нарисованы жирные гадкие двойки. Иногда они большие, иногда  маленькие, но всё равно двойки. Но о школьных тетрадочках будет совсем другая сказка.

Ещё один большой школьный народ это, конечно, парты и стулья. Но чего о них говорить – они же деревянные. У них только ножки железные. Что они могут рассказать? Только то, что слышат на уроках, и то не всегда. Ведь если ученики на уроках не всегда слышат, хотя есть уши, то уж парты и подавно. У них и развлечений никаких нет – только что ровно стоять рядами и носить на себе надписи, что «Танька ду…», ну, в общем, что Танька не всем нравится. А, может, наоборот нравится?!

И, наконец, самый интересный и привилегированный народ в школе – школьные рюкзаки.

О! Это очень своеобразный и гордый народ. Они про себя говорят так (честное слово, так и говорят!) – «Мы в школе главные! Сколько в школе нас, столько в ней и учеников будет. Это все в школу пешком ходят, а мы на учениках ездим. Куда мы скажем, туда они нас и везут. Никуда они без нас не могут пойти! Да знаете ли вы, как нас раньше называли? Портфели! Это звучит гордо! Нас в древности только на  руках носили!»

Вот так говорят про себя эти гордецы!

Хотя, честно сказать, они все тоже разные.

Вот у Коленьки Иванова, мальчика из первого класса, всё новенькое – и рюкзачок и сам Коленька. В рюкзачке у Коленьки в одном отделении лежат ручки и карандаши с фломастерами, в другом тетрадочки, а в третьем книжечки. Коленька весь чистенький и симпатичный, и рюкзачок такой же. Они хорошие друзья.

А вот рюкзак, уже не рюкзачок, Петрова Сашки. Этот боевой рюкзак ого-го какие виды видывал! Он на Сашке до пятого класса в школу ездил! Он терпел дождь и снег, мороз и жару. Он за Сашку несколько раз дрался и даже один раз победил! У Сашкиного рюкзака и боевые раны есть – кармашек оторван и дырка в боку. Но Сашка любит свой рюкзак. Называет ласково рюкзачком, а бабушке говорит так: «Надо, наверное, новый рюкзак купить. Этот всё! Старый стал, на пенсию пора. Буду с ним на рыбалку ходить».

Рюкзак на Сашку немного обижается, но всё равно с нетерпением ждёт этой самой пенсии. Так на рыбалку охота!

Ну а это уже даже не рюкзак, а нечто вроде дамской сумочки. Это рюкзачок Сидоровой Маши.

Она ученица девятого класса, и у неё очень красивый рюкзачок. Он весь розовый, со стразиками на кармашке, внутри пахнет духами. Ах, какие это духи! Это почти Франция. Или Англия? Трудно разобрать, что написано на флакончике, но слово Париж там есть. Ещё в рюкзачке лежат красивые тетрадочки с пёстрыми обложками. На обложках котики, цветочки и красивые принцы на мощных байках. Это вам не рюкзак какого-то Сашки из пятого класса!

И, наконец, самые гордые и заносчивые рюкзаки у учеников одиннадцатого класса. Эти рюкзаки понимают, что их хозяевам скоро ЕГЭ сдавать. Поэтому ничего лишнего – только книги и толстенные тетради. И книги всё больше математики да физики с химиями. Сказок или там романов ни-ни. Хотя, говорят, и такие книжки случаются. Но они лежат там, в глубине рюкзаков тихо-тихо, никому не мешают и на глаза не лезут.

Рюкзаки и маленькие рюкзачишки, старые и новые живут со своими хозяевами душа в душу.

Но, бывает, правда,  что ученики забывают их где попало, бросают  на пол, пинают ногами. И тогда эти самые рюкзаки мстят зло и обидно. Иногда они прячутся где ни будь в школе. И бегает тогда по коридорам такой горе ученик и всех спрашивает: «А Вы не видели мой рюкзачок? У меня контрольная!  Меня Надежда Михайловна на урок без рюкзака не пустит!» Иногда такие ученики даже плачут и ревут. А рюкзачки лежат тихонько в столовой или библиотеке и посмеиваются про себя.

Проще всего мстят девчачьи рюкзачки. Эти как запрячут какую ни будь ручку или ластик! Весь рюкзак перевернёшь, пока найдёшь. А им всё нипочём!

Но это бывает редко. Ученики любят свои рюкзачки, сразу узнают их в целой куче других, а это каждому приятно, и школьному рюкзаку тоже.

Ну, вот и вся сказка про школьный рюкзачок. Хотя какая это сказка? Это всё чистая правда! Да! Да!

 

Сказка про зелёненькие тетрадочки

Эта история случилась совсем недавно, в прошлой четверти. Правда, некоторые утверждают, что она произошла не в этой школе, а в соседней, за речкой, и не в прошлой четверти, а всего неделю назад. Но это, я думаю, от зависти. У них там такого просто не может случиться. А вдруг может?!

Но я её  всё равно расскажу.

Это история о болтливых зелёненьких тетрадочках, которые здорово испортили настроение, если не сказать больше, двум моим знакомым ребятам.

Серёжка и Иринка сидели в классе за одной партой. Сидели с самого первого класса. Когда кто-то из них болел, один сидел и скучал, а другая делала вид, что ей всё равно.

Однажды учительница пересадила Иринку за другую парту, но она каждый день подходила к Серёжкиной, брала в руки его тетрадки. Эти зелёненькие и синенькие болтушки начинали взахлёб ей рассказывать, что Серёжка неправильно решил задачу по матешке, а в домашке по русскому написал вместе «не» с глаголами. Ужас! И куда смотрит Серёжкина мама! Он же катится вниз!

Вот только, куда это вниз, тетрадки не знали, но так говорит их учительница, Лидия Алексеевна, а уж она точно знает, где верх, где низ.

Иринка рассматривала оценки Серёжки, потом небрежно бросала тетрадочку на парту, говорила слова «двоечник» или «троечник», в зависимости от оценки, и тряхнув косичками с белыми бантами гордо шла к своей парте.

У неё в тетрадочках всегда стояли только «пятёрки» и иногда «четвёрки». Её тетрадочки гордо посматривали на своих неуспевающих подружек, снисходительно хмыкали, и обращаясь к многочисленному тетрадному народу говорили: «Ужас! И мы родились с ними на одной фабрике!»

Серёжка стеснялся своих тетрадок. Он уговаривал их помолчать, стирал ластиком эти противные двойки. Но тетрадки показывали всем свои потёртые странички, и Серёжке становилось стыдно. Он даже пытался совсем заставить их замолчать – вырывал целые страницы. Но это помогало мало. Тетрадки, как нарочно, становились тоненькими и жалкими, и как будто кричали: «Что с нами сделали! Ой! Ёй! Ёй!»

Иринка недолго сидела за другой партой, вскоре её снова посадили с Серёжкой. Учительница сказала, что это для профилактики. Серёжка со своим жизненным опытом пятиклассника знал, что существует профилактика от гриппа, это когда прививки делают, но что есть профилактика от  двоек, не думал.

Вот тут-то и произошла эта шумная история, которую устроили две тоненькие школьные тетрадки.

Если быть точным, то начал всё классный журнал. Он был самый умный и знал про всех учеников  всё – какие  оценки по математике, что за диктант по русскому получили Серёжка и его дружок Колька, где живёт Иринка, и как зовут её маму и папу. Он был прямо набит этими подробностями.

А ещё он всегда лежал на учительском столе и вообще был с учительницей, Лидией Алексеевной, на короткой ноге. Она обращалась к нему по любому поводу. Она, наверное, думала, что говорит сама с собой, а получалось, что разговаривала с журналом.

̶  Ох , Серёжка, Серёжка! – говорила она,  ̶ Вот приедет отец твой из командировки с моря, что ты ему будешь говорить и показывать? На твои тетрадки смотреть страшно!

Журнал, как серьёзный персонаж этой истории, не понимал, чего боится Лидия Алексеевна, но думал, что так надо и тоже боялся.

Ой! Чего-то я отвлёкся!

И так всё начал классный журнал. Он сказал:

– Безжалостный  этот Серёжка. Учительница его тетрадки в руки взять боится!

̶  А, чего это она нас испугалась? – захихикали две Серёжкины тетрадки по математике и одна по истории.

– Молодая  она ещё, – пояснил  со вздохом классный журнал. – И мама Серёжкина всё работает и работает! До Серёжки руки не доходят. Я это в учительской слыхал. Не радует Серёжка мать свою.

– Надо  как-то помочь, что ли, ̶ сказала синенькая Иринкина тетрадочка  по литературе.

– Надо помочь! Надо Серёжку наказать! Ах, он негодник! До чего мать довёл! – загалдели тетрадки на учительском столе.

̶ Пусть он слова песен выучит! – вставила своё слово чья-то тетрадочка по музыке.

Общий шум прервал, хлопнув своей обложкой по столу, классный журнал.

̶  Тихо! Чего расшумелись? Как будто Серёжка один такой! Пусть говорит Иринкина тетрадочка. Она первая сказала, что помочь надо.

̶ А я чего? Я думаю, что какой ни будь тетрадочке с хорошими оценками надо к Серёжкиной маме в руки попасть. Она немного порадуется, и всем будет хорошо.

̶ Я за! Я за! Можно я пойду? – закричала из шкафа в углу класса тетрадочка Серёжкиного друга Кольки по биологии.

̶ Нет, – задумчиво произнёс классный журнал, ̶ тебе нельзя. Ты несерьёзная. У тебя внутри цветочки да лягушки нарисованы. Невелика радость их внутренности рассматривать. Я знаю, кто пойдёт к Серёжке. А, пойдут к Серёжке… , пойдут к Серёжке…  ̶  журнал тянул паузу. Он этому недавно у Анатолия Антоновича, учителя математики, научился. А, что? И загадочно, и дисциплинирует. – А пойдут к Серёжке…  ̶  тетрадки замерли,  ̶  а пойдут Иринкины тетрадки по математике и истории. И смотрите там! Чтобы всё было «вери гуд»!

̶  А, чего это мы сразу?! – запищали Иринкины тетрадки. – А Иринка как же?

̶  А к Иринке Серёжкины тетрадки пойдут. Ничего с ними не случится. Полежат тихонько в рюкзачке. Может их никто и в руки-то брать не будет. Я всё сказал. Хау! – закончил индейским словом журнал, и в классе наступила тишина.

Вот открылась дверь. В класс вошли ученики и Лидия Алексеевна.

̶  Дежурные, раздайте тетрадочки по математике и вот эти по истории. На сегодня все свободны, – сказала  учительница.

Класс дружно закричал «Ура!». Все расхватали у дежурных тетрадки, и через минуту кабинет опустел.

О том, что произошло дальше, тетрадки и классный журнал узнали на другой день на большой перемене, когда пятый класс, сдав тетрадки, штурмовал столовую, а Лидия Алексеевна сидела в учительской и что-то писала.

Как только за учениками закрылась дверь, все тетрадки разом загомонили.

Но журнал, утихомирив всех, строго спросил:

̶  Ну, что? Как было дело? Всё получилось?

̶ Ой, что мы наделали! Что наделали! – жалобными голосами, и держась за свои бумажные щёчки-обложки, запричитали тетрадки. – Ой, что мы наделали!

̶  Хватит ныть! – сказала вдруг учительская ручка с красной пастой, ̶ а то я вас так разукрашу! Говорите толком!

̶  Пусть первыми говорят Иринкины тетрадки,  ̶ сказал громко журнал и тетрадный шум стих.

̶  А мы что? Как нам сказали, так мы и сделали. Мы сразу к Серёжке в руки прыгнули, а он и не посмотрел, в рюкзак нас положил. Он в столовую торопился. Там такие пирожки вкусные! – сказали, мечтательно глядя в потолок, синенькие тетрадочки.

̶  Не отвлекайтесь! – прервал их вкусные мечтания журнал.

̶  Ну вот. Лежим мы на дне Серёжкиного рюкзачка, а этот, учебник по истории, как начал толкаться, как начал! Он сразу догадался, что мы не Серёжкины. Мы ему всё объяснили, и он понял. Он нам помогал – наверх, прямо в руки Серёжкиной мамы нас вытолкнул. Уж она так радовалась. Даже поцеловала странички. Щекотно было! Она и Серёжку поцеловала, назвала умницей и ещё сказала, что если Серёжка захочет, то горы свернёт.

̶  А Серёжка что? Так и промолчал?

̶  Он сначала молчал, а потом увидел, что мы не его тетрадки, то даже заплакал. Маму сильно жалел. Говорил, что не будет плохо учиться. Будет только хорошо учиться. Мама тоже плакала. Вот смотрите! У нас даже есть следы от её слёз. Жалко, что высохли! Ну а потом мы к Иринке вместе с Серёжкой и его мамой пошли. Стыдно было!

̶  Ну а вы, Серёжкины тетрадки? Вы зачем из рюкзачка вылезли? Вам как было сказано? Лежать тихо, не высовываться, – продолжил расспрос классный журнал.

̶  Мы и лежали,  ̶ запищали Серёжкины тетрадки,  ̶ да нас Иринкин дневник наверх вытолкнул. Ему, видите ли, наши кляксы не понравились! Он, видите ли испачкаться боялся! Подумаешь, чистюля!

̶ Да, чистюля! – выкрикнул с края Иринкиной и Серёжкиной парты дневник. – А вы, грязнули! Сами хотели посмотреть, как Иринку ругать будут. Стыдно, подруженьки!

̶ Это что за скандал?! Прекратить! – навёл дисциплину классный журнал. – Продолжайте!

̶  Ну вот, – продолжили тетрадки. – Мы как наверху оказались, так нас Иринкина мама и увидела. Увидела и в руки взяла, открыла, посмотрела и давай плакать. Потом Иринку позвала, ругать начала. Иринка тоже заплакала. Мама даже хотела её гулять не пустить. Ох и строгая! Потом конечно разобрались. Но слёзы-то назад в глазки не вернёшь. А потом Серёжкины тетрадки пришли и с собой Серёжку и его маму привели. Стыдно было!

̶  Да уж! Про эти приключения теперь все тетрадки в школе знают. Позор! Что же мы наделали?! Как исправлять будем? – спросил задумчиво классный журнал.

̶  А нам Серёжка обещал, что будет дальше хорошо учиться. Мы ему верим.  Он ведь так горько плакал! И мама его плакала, – ответили Иринкины тетрадки. – Только мы Серёжке всё равно списывать не дадим!

̶  Списывать нехорошо! – строго сказал классный журнал и продолжил. – А вы, Серёжкины тетрадки, не подкачайте! Будьте чистыми и опрятными, а там, глядишь, и Серёжка будет хорошо учиться.

̶  Ура! – закричала тетрадка по музыке.

̶ Ура! – закричали тетрадки и учебники. Но тут зазвенел звонок, и в классе наступила тишина. Сейчас придут ученики. Не надо чтобы они знали про такие тетрадные тайны. Тссс!

 

Сказка про то, как оценки  стали красными.

В школе бывает тишина. Это, когда ученики убегают домой, а немного погодя степенно уходят домой учителя и дежурная техничка закрывает за собой дверь на ключ.

Всё. До прихода ночного сторожа в школе тихо-тихо. Вот в это время и происходят в ней чудесные и интересные события.

Школа начинает разговаривать. Конечно, не каждый услышит. Но, если прислушаться!

Чаще всего разговор начинает форточка в коридоре на втором этаже. Эта скрипучка разговаривает и при учениках, но они её не слушают. У них много дел, они заняты – уроки, перемены, контрольные, буфет. Да мало ли! А уж когда в школе никого нет! Тут уж её везде слышно! Даже в кабинете географии, на первом этаже. Вот как раз там и произошёл этот интересный разговор.

̶  Ишь, ты! Какая громкая! Чуть на улице ветерок, два метра в секунду, как она начинает ныть,  ̶ сказал глуховатым голосом старый географический атлас. Он был очень стар. Он родился в стране, которой уже нет на карте, но которую все ещё помнили, и из уважения к его твёрдым знаниям и научной точности его не сдали в макулатуру.

̶  Она всегда так скрипит. Есть ветер, нет ветра, ей всё равно. Ей просто скучно. Вот была бы гроза, она по-другому бы запела,  ̶ мечтательно продолжил глобус. – А так скучать будем опять. Может быть, кто ни — будь расскажет интересную историю. Мы ведь здесь безвылазно сидим в кабинете географии. Если куда и ходим, то только к первоклашкам. Там нас покрутят – покрутят, покажут со всех сторон и назад несут. Скука! – вздохнул глобус.

̶ Что же рассказать-то? – сказал, зашуршав потёртыми страницами старый атлас. – Со мной одна только история интересная и была. Это когда Толик Павлов в Африку поехал и меня с собой взял. Но это я уж и не помню, сколько раз рассказывал. Не интересно.

̶  Ну, расскажите, пожалуйста, ̶ пропищали тетрадки семиклассников с учительского стола. – Нам интересно. Это какой Толик? Из шестого «Б»?

̶  Я вам потом расскажу, ответил атлас. Пусть, что ни-будь нам вон тот дневник расскажет. Он тут второй день лежит. Потерялся, наверное.

̶  Ничего я не потерялся. Я тут временно. Мой хозяин и друг, ученик пятого класса, Саша Сорокин срочно заболел. А меня тут оставил, чтобы я не потерялся. Да вы знаете, какие мы с ним друзья! Он вот поболеет, поболеет, и вернётся за мной,  ̶ сказал с затаённой обидой дневник Саши Сорокина.

В это время из шкафа раздались писклявые выкрики тонких тетрадок.

̶  Ха, ха, ха! Вернётся! Болеет он! Как же! Да он нарочно тут дневник оставил, чтобы никто его красные противные двойки не видел!

̶  Это почему же мы противные?! – запищали двойки из дневника Саши Сорокина. – Да вы знаете, почему мы красные?! Знаете?! Ничего вы не знаете! – добавили двойки и обиженно замолчали.

̶  Интересно бы узнать,  ̶  сказал вдруг, до сих пор молчавший, деревянный треугольник, который висел на гвоздике рядом с доской. Мир для него состоял из прямых линий, которые почему-то всегда складываются в треугольник. Он знал несколько красивых слов – биссектриса, катет, замечательное слово – медиана, и очень этим гордился.

– Пятёрки тоже красные,  ̶  добавил он и сам удивился, как много он знает.

̶ Я знаю, почему оценки красные, ̶ сказал вдруг, неизвестно как попавший в кабинет географии, учебник истории.

̶ Ура! Новая история! – запищали тетрадки в шкафу. – Просим! Просим! – начали они кричать хором.

̶  Тихо! – внушительно сказал старый атлас и наступила тишина.

̶ Ну, так вот,  начал учебник истории. – Вначале ничего не было. Школы не было, учеников не было, учителей не было, оценок тоже не было. Была пустота.

̶  Мы всегда были! – раздался писк двоек из дневника.

̶  Тихо! – ещё раз внушительно сказал атлас.  ̶ Продолжайте, учебник.

̶ Продолжаю, – сказал учебник. – Была пустота. Потом появились люди. Их было мало, и школа им была не нужна. Но потом их стало много, и она им понадобилась.

Сначала они учились охотиться на мамонтов сами. Потом стали этому учить своих детей. Оценок было всего две. Поймал мамонта – наелся – это пятёрка. Не поймал мамонта – сидишь голодный – это двойка. Это стыдно! Потом мамонты вымерли.

̶  Они, что? Сами вымерли, или им люди помогли? – опять вклинились в разговор непоседливые тетрадки.

̶ А у меня на последней странице первобытные люди нарисованы и мамонты с динозаврами. Это ученик Коля Птичкин, мой хозяин нарисовал! – сказала с гордостью, ни к кому не обращаясь, тетрадка этого самого Коли из пятого класса.

̶  Мамонты вымерли, – сказал строго учебник. – Не прерывайте меня своими глупостями. У меня так написано на странице пятнадцать. Меня люди печатали. А они врать не будут. По мне их детям учиться.

Ну так вот. Жили люди, жили и решили, что знают уже много. Надо придумать школу. И они придумали школу. Придумали учеников, учителей, книжки, тетрадки, всякие наглядные пособия, дневники и оценки.

Все оценки были сначала чёрные и коричневые. Такие чернила тогда были. Оценки тогда были все одинаковые и вдруг единицы и двойки решили, что они самые красивые. Единицы решили, что они похожи на стрелы, а двойки на лебедей. А как известно из старого русского языка, слово красный значит красивый и наоборот. Вот они и стали красными. Когда это увидели пятёрки и четвёрки, то им стало стыдно за таких своих ветреных подружек и они тоже покраснели. А тройкам было всё равно. Они покраснели просто так. За компанию. Вот как это было, – закончил свой рассказ учебник истории.

̶  Это всё неправда! – запищали из дневника двойки.

̶  А мне за вас стыдно, – сказал, повысив голос дневник. – Я вот вам…

Что хотел сказать дневник дальше неизвестно, потому что в коридоре раздались шаги сторожа и все замолчали. А то вдруг услышит, как книжки и тетрадки разговаривают. Ещё чего не хватало!

 

Отличник

Пятиклассник Никита никогда не унывал. И совсем не потому, что поводов не было. Они-то как раз и были.

Вот вчера на математике Таисья Николаевна домашку спросила. Да так с ещё с улыбочкой,  спросила:

̶  Ну, что, Никитушка? Делал домашнее задание?

А Никита прямо ей так и ответил:

̶  А как же, Таись Николавна! Что же я, двоечник, что ли какой? Это только двоечники разные домашку не делают. Им всё равно. А я всегда делаю.

̶  Ну, ну! Давай проверим,  ̶ вздохнув и с выражением полного неверия в слова Никиты, сказала старая учительница. – Читай по тетради.

И Никита стал читать. Сначала всё шло хорошо. Ну, первые несколько слов: «Из пункта А в пункт Б…» А потом все начали смеяться, и Таисья Николаевна тоже.

̶ Как же это у тебя пешеход в велосипедиста превратился? У всех ребят пешеход, а у тебя велосипедист? – спросила, смеясь, Таисья Николаевна. – Ты какую задачу решал? Какой номер? Мы же эту задачу в классе решали. Ты что, не помнишь?

̶  Ух ты! Точно решали,  ̶  протянул удивлённо Никита. – А я  решал и всё думал – и чего это задачка так легко решается? Ну, надо же!

Класс смеялся, учительница смеялась, Никита смеялся вместе со всеми.

̶  Двойка за домашнюю работу. Дай дневник.

«И почему это у Таись Николавны приговор всегда такой короткий?» ̶ думал Никита, подавая дневник. «А ведь как хорошо получалось дома!»

̶ А я ещё, Таись Николавна, подумал, что в дневнике ошибка, когда дома задание смотрел, – промямлил  Никита, забирая из рук учительницы дневник.

Грустное выражение лица держалось недолго. «Всё равно велосипедист лучше какого-то там пешехода. Быстрее. Я же не нарочно не то задание выполнил. Я же случайно». Оправдание Никите нравилось. Правда, он употреблял его часто, но оно от этого хуже не становилось.

Вообще-то само слово уныние Никита знал, но к себе его не применял. Когда его за что-то ругали, он старательно искал оправдания. И в душе гордился, когда находил их.

Как Никита гордился своими оправданиями, так и Сергей Григорьевич гордился тем, что всё про таких Никит знает и видит их насквозь.

Сергей Григорьевич, учитель немецкого, любит поговорить, «в душе покопаться». Он в таких разговорах любит повторять, что «надо копать до самого дна, тогда можно любой поступок объяснить».

̶  Ну, что, Никитос? – спросил, улыбаясь, Сергей Григорьевич, сидя на большой перемене в коридоре  на скамейке около гардероба.  ̶ Совсем двойками зарос, или ещё есть просветы?

Если Сергей Григорьевич называл чьё-то имя с буквой «с» на конце и все Димы становились Димасами, Коли Колясами, Никиты Никитосами, это значило, что у него хорошее настроение и ничего плохого разговор не сулит.

Никита прогуливался по коридору с улыбкой на лице и пирожком в руке.

̶  Да, есть немного,  ̶  ответил с лёгкой стеснительной улыбочкой Никита. Разговор не страшный. Можно улыбаться.

̶  Да разве это немного? – сказал, став  серьёзнее, Сергей Григорьевич.    ̶  По математике  ̶ два, по русскому целых две двойки. Ты даже по физре умудрился тройбан получить. Вот и получается, что ты двоечник.

̶  Нет, я не двоечник,  ̶ сказал Никита, старательно рассматривая пирожок и прицеливаясь с какой стороны его лучше укусить. ̶  Все эти двойки случайные.

̶  Да, ну!  ̶  опять заулыбавшись, сказал учитель.  ̶  Тогда объясни!

̶  Да, пожалуйста! Я же по матешке задачку решил? Решил. Жалко, что не ту! Но ведь я же решил! А по русскому? Там же правила неправильные. Ведь мы же говорим  ̶  не учил, не работал, не спал ̶  вместе. А писать надо зачем-то раздельно. Я старался писать, чтобы понятнее было. Ну а к спорту у меня тяги нет. Не спортсмен я, наверное, ̶  со вздохом подытожил Никита.  ̶  А вообще-то я отличник,  ̶  добавил вдруг неожиданно мальчик.

Сергей Григорьевич ошарашенно взглянул на него.

̶  Ты отличник?! Да ты! Ну, старик, это ты врёшь!

̶  Ничего я не вру. Я не какой ни будь там дневничный отличник. Я в душе отличник. Это важнее, я так думаю!  ̶  сказал Никита, сосредоточенно откусил пирожок, и с лёгкой улыбочкой победителя пошёл по коридору, считая разговор оконченным.

̶ Да!  ̶  подумал Сергей Григорьевич, глядя в спину уходящему мальчику,  ̶  А до дна-то я так и не докопался. Жаль!

 

АЛЕКСАНДРА ЖМУРОВА

Стихотворения

ВРЕМЯ БЫЛО СМУТНЫМ

Время, медленное в днях
С тяжкими минутами,
Но мгновенное в страстях,
Было нынче смутным.

Лжебояре, Лжецари
Правили беспутные…
Записалось в словари
Это время Смутным.

Жизнь катилась не вперёд,
А путём запутанным,
Всё случалось не в черёд –
Ведь на то и Смута!

Городам и волостям,
В смрадный чад окутанным
Объяснить пришлось властям:
– Сыты вашей смутой!

Стали в строй богатыри,
Поквитались с плутами:
Русь – чиста, в Кремле – цари…
Затаилась Смута…

«СЕДЛАЙ!»

Жаль, таких немного на Руси осталось…
Слишком крут и смутен двадцать первый век!
Матушка – Россия избилась – исхлесталась,
Не в цене стал искренний русский человек.

Войны да ненастья сносит терпеливо.
Детская, прозрачная у него душа.
Пашет, сеет, косит всласть неторопливо.
Глянет вдруг с прищуром – землица хороша!

На таких веками держится Россия:
Лишь бы грудь в крестах, а там сам чёрт не брат!
Гибнут, правда, часто глупо, но красиво.
Взнуздывают долго, но вскочив – летят…

Не преграда русским даже океаны!
А чего страшиться, коли Бог с тобой?
Где-то там, в столицах, может, и тираны…
Но в каждой русской веси найдётся Минин свой!

Или стали уже русские просторы?
Или за кордоном пекут нам каравай?
Кто сказал, что стали русские покорны?
С Дона или с Волги слышится: «Седлай!?»

Я – ПРОСТО ЖМУРОВА

Вдруг полусонной мне привиделось недавно:
«Стишки о Родине ты сочиняешь славно…»
И глазки чьи-то, с гаденьким прищуром,
А я молчала и молчала, дура – дурой…

Куражился: «Кем вдохновляемся? Рубцовым?
Или Есениным?» А я в ответ – ни слова:
Сковала дрёма душу в полдень среди лета.
И, лишь очнувшись, я нашла слова ответа:

«Пишу, как чувствую. Кто запретить мне может?
Судьба Отчизны душу русскую тревожит…
Не заношусь… Не жду ничьей оценки.
Я – просто Жмурова, в девичестве – Гриценко.»

КРЕСТНЫЙ ХОД

В юном воздухе апрельском,
В тёплой темноте сырой,
Вкруг церквушки ветхой сельской
Нёс хоругви Крестный строй.

В трепет свеч клонятся ветки
В почках, рвущихся на свет.
И в мерцанье звёздной сетки
Свод небесный разодет.

Хор поёт: «Христос воскресе…»
Ясен звон колоколов…
Из сердец пасхальной песней
Красота и душ, и слов…

СЛАВА БОГУ ЗА ВСЁ!

И не выдохнуть, не выплакать – внутри.
Вот такая ты, никчёмная – смотри!
Неожиданно вдруг слёзы потекут,
Тут же – высохнут, ну, как — в песок уйдут.

И – ни капли утешения, ни в чём,
И – рука к земле с затупленным мечом.
Ты мечтала о себе – что, мол, боец,
Мол, – герой, и мироздания венец.

А скрутило – и, ни охнуть, ни вздохнуть,
И не в радость звёздный свет и Млечный путь.
Только, Слава Тебе, Господи, за всё –
Лишь изведавший падения спасён!

БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ

Себя не стоит замечать
До самой смерти.
Наступит время отвечать,
Авось, заметят…

Пускай не видят на Земле,
Но видит Небо,
Что ты – то солью на столе,
То пышным хлебом,

То криком яростным «Ура!»
В бою победном,
Глотком воды, когда жара,
Или на бледном

Лице испариной, суля
Выздоровленье,
То песней, что ведёт в поля,
Слезой в томленье…

А то – росинкой на цветке
В руке младенца,
Иль поцелуем на катке,
Метёлкой в сенцах,

Которой пыль сметёт солдат
С сапог походных,
Иль, словом среди слов баллад,
Былин народных.

Что быть готов порогом тем,
Через который
Шагнув, придёт и та из смен,
Чьё время скоро!

Чтоб только людям, для людей
Служить до века!
Ведь главная из всех идей –
Быть Человеком!

200 – летнему юбилею
Астраханского казачьего войска
посвящается.

В эту степь, верней, – полупустыню,
Где вся жизнь – вдоль Волги полосой,
Мы пришли сегодня. И отныне
Будет этот край России – свой!

Мы свои поля сохой распашем,
Пустим в наши степи табуны.
Мы пришли, и значит, будут наши
Южные окраины страны!

Мы пришли в своём оружном праве –
С нами Бог, за нами Русь и Царь.
Нашими руками будет править
Этим краем Белый Государь.

Крепло воинство святое год от года,
Силой, духом, ратной доблестью росло.
Несмотря на трудности, невзгоды
Преумножилось казачества число.

Было всё – победы, пораженья
И позор поруганных знамён…
Только дух казачий, без сомненья,
Неподвластен тяжести времён!

Войску быть жемчужиной в короне!
На рамена возложив хоругвь,
Двести лет шагают неуклонно
Астраханцы за небесный круг…

РУССКИЙ НА РУССКОГО…

Горя сколько горького на земле моей:
Русский, да на русского – сечи нет страшней!
И по эту сторону – братья да родня,
И в рядах противника узнают меня.

Кличут по отечеству и зовут к себе:
«Что ж ты наступаешь на грудь своей судьбе?
Разве со старшиной тебе, мол, по пути?»
Господи, с кем Правда? как её найти? –

Кровью заливается всё нутро моё…
Времена безумные требуют своё:
Против нашей сотни их красный эскадрон.
Там и тут командуют: «к бою… шашки — вон…»

Эскадроны конные – шашки наголо
Уходили в Небушко, не сдержав галоп
Лавой, диким клёкотом глотку опалив,
Кровью братской досыта землю напоив…

Горе, горе горькое на земле моей:
Русский, да на русского – есть ли что страшней?

ЭТОТ ВЕТЕР

Из окна, всю ночь распахнутого настежь
Тянет влагой, пахнет Волгой и землёй…
За прохладу этой ночи днём заплатишь –
Знойный ветер третий день, сухой и злой

Гонит тучами песок и тянет душу.
Пот солёный ест и сердце, и глаза.
– Завывает как по мёртвому, послушай…
Я с утра сегодня снова вся в слезах.

Это ветер виноват, гудит тревожно,
Вот и горлица разнылась на сосне…
Просто сердце разболелось невозможно,
Потому что ты привиделся во сне…

МАМИНЫ ВОСЕМНАДЦАТЬ

Выжгло солнце васильки на платье
И поблекла ситца пестрота…
Не обидел Бог красой и статью,
Но – война, сиротство, беднота…

Над Юрковкой ночь, сияют звёзды.
– Ох, успеть бы, Тоня, до луны
Наплясаться всласть. Сегодня поздно
Собрались с гармошкой плясуны.

– Уж фонарь зажгли у сельсовета!
– Слышь, топочут?
– Глянь-ко, пыль столбом!
– Близко к фонарю нам ходу нету,
Пляшем с краю, ноги бережём!

Сорок пятый, маме – восемнадцать,
Хочется девчонке танцевать.
Туфли – «лодочки» ей, правда, только снятся,
И отрез на платье негде взять…

Пляшут до луны подружки с краю,
Чтоб не оказаться на виду.
Босиком, в заплатках, забывая
Про войну, про голод, про беду…

МОЕЙ ГУБЕРНИИ

Всяк кулик своё болото хвалит.
Край родной, я – о тебе пою!
Триста лет тебя Россия славит –
Крепость пограничную свою.

Триста лет, как Пётр державной дланью
Твой удел навек определил:
Быть постом, необходимой гранью
Русью обживаемой земли.

Астраханцам круто приходилось –
Здесь последние в истории времён
Кочевые племена тогда теснились.
Встал пред Степью город как заслон.

Непокорных силой примирили,
Уступившим помогли осесть.
Лишь тому, чья Правда или Сила
Воздавать кочевник будет честь.

С каждым веком крепнет связь народов!
С каждым годом краше город мой!
Астраханцы – та ещё порода –
Где бы ни был, хочется домой.

Ну и пусть, что летом слишком жарко,
А моряна солит степь песком,
Мошкара да комары в добавку,
Но повеет с Волги ветерком

И вдохнёт речную влагу Небо,
Душу успокоит плеск волны.
Да, арбузы не заменят хлеба,
Но они той сладости полны,

Что моя земля им щедро дарит.
А в какой из всех подлунных стран
От азарта задрожать заставит
Крутолобый золотой сазан?

Может, есть места и побогаче…
Ну и пусть. Я о своём пою.
Астраханка я, а это значит –
Счастье я нашла в своём краю.

Главное, чтоб Астрахань стояла,
Чтоб над Волгой плыл пасхальный свет.
Триста лет нам, астраханцам, мало!
Пусть стоит сто тысяч триста лет!

ВРЕМЯ

Листья ладошками землю от стужи прикроют.
Не торопись их с дорожки пока что сметать!
Им, точно так же, как нам, дорогой мой, с тобою
Лишь остаётся снегов, словно савана ждать.

Помнишь, как мысли о времени прочь отгоняли?
Помнишь, как жизнь торопили, сажая свой сад?
Ждали плодов и детей, и любовью дышали…
Сбить тот полёт не могла даже горечь утрат.

Время пришло всё принять, сострадать и прощаться,
Время пришло, чтоб смотреть с сожаленьем вослед.
Время прошло, и пора от ветвей отрываться.
Время прошло, стало ясно, что времени – нет…

Как хорошо, что листок, отрываясь от ветки,
Ведать не ведает, сколь доведётся летать.
Может, и верно, что Бог не даёт человеку
Время полёта и время падения знать…

СЛОВО

Всё сказано – словами и без слов,
Но слово – основание основ.
Начало – слово, слово и – конец,
И нежность – слово, слово и – свинец.

Всё сказано – и в песнях, и в стихах,
Всё сказано, всё связано в строках.
Вдруг потерялся смысл привычных слов:
Ложь правдой стала, главной из основ!

Нещадно искажает слово смыл,
Которым так была богата мысль.
И, кажется, что лучше – не сказать,
Что лучше будет — думать, но молчать…

Всё сказано давно, ещё до нас,
Всё сказано давно, про то и сказ,
Что слово можно просто обронить,
И чей – то мир вдруг перестанет быть…

Поделиться: