СВЕТЛАНА ЛЕОНТЬЕВА
ПИСЬМО С ФРОНТА
Спасибо, тётя Света, получили
мы книги, шоколадки и носки.
Идём вперёд. Какие, к шуту, крылья?
Ползём по грязи, жиже, гуще, гнили.
И нам ещё идти.
Ещё ползти!
Удел сражающихся – гнать врага до края,
зубами скрежеща, вопя, хрипя.
У нас Ромео, Гамлет, Робин Гуд, Дюма и
как позывные – имя у ребят.
Прорваться, захватить блиндаж в окопах,
лечь и обнять листву, что льнёт к лицу.
Листва, родная!
То, что нет двухсотых
сегодня, то спасибо здесь в лесу!
Вы помолитесь на иконы дома!
За нас обычных, за Воронежских солдат,
за Курских, за Магнитогорских,
простых, без пафоса! Бывало, даже горстка
под миномётами, а целый взвод громят.
Ребят-солдат.
Мы люди-человеки!
Не великаны… Но приказ: идти!
У нас глаза синей, чем сини реки,
и даже карие синей у нас вовеки!
А сердце красно-алое в груди!
Пусть нас боятся. Пусть кричат, что орки,
мы смотрим смерти в злобное лицо,
и страха нет. И крика. Лишь прогорклый
под небом дым
и боль за пацанов
убитых и пораненных.
Был случай:
когда я шёл по чаще, по дремучей,
спасти товарища, кто ранен был свинцом.
Мы обнялись, как братья! В спину укры
секли осколками, мы добрались под утро
в крови и в грязи. Первый без ноги,
второй без кисти левой. Оба живы.
И я взасос тебя целую, жизнь!
Мы добрались до наших. Добрались!
Туман, как слизь, зелёный, из крапивы!
Вот здесь ругнуться бы от сердца матом.
Ругнулся бы, коль не был я солдатом.
Но говорю:
– Так точно! – глядя в высь!
* * *
Наша Волга-река – теки, вода!
Наша Волга-река – расти, трава!
Наша Волга-река – лепи города!
От Камчатки и дальше. Окстись, я жива!
В слове «Волга» пять букв, это – русский санскрит,
В слове «мир» не три буквы, а весь алфавит.
И костров – головни.
Если хочешь, то Волга не Стикс, а она –
как Озон и как Вайлдберриз русский до дна,
доброволец, как ты. Нас убила война,
а мы в ней, а мы с ней голышом допьяна!
А выходим на берег, там избы стоят,
с петухами изба и медвежья в ней стать,
на крыльце половик из цветного рядна!
Я – не Катя Островского, не утоплюсь,
Волга, Волга, теки, Всея родины Русь,
Всея родины чрево, рот, горло и грудь.
Стенька Разин разрубленный где-то есть тут!
Он поёт со дружиной из снега и льда,
ой, теки, ой теки, золотая вода,
ой, расти, ой расти, зеленушка-трава,
ой лепитесь, лепитесь вокруг, города!
А возмездие это – весь Запад в труху,
Стенька Разин плывёт на ладье, конь в меху!
На наличнике вырезан лис да медведь.
Он не может не петь!
Даже если нет рта, значит, горло поёт,
даже если нет горла, то хлещет живот,
он висит на верёвке, на плахе, гвозде,
ой, расти на траве, ой теки по воде,
ой лепи, ой лепи ты мои города:
пораскинула Матушка-Русь невода!
* * *
Все страдания, что перенёс мой народ,
все метания влево, направо, вперёд
превращаются в золото, нефть, торф и никель,
в драгоценности, литий, вольфрам, фосфор, медь.
О России хочу слышать лучшее впредь,
только самое лучшее, как победитель!
Не хочу диалогов ни знать-ни читать,
ни про воров, грабителей, разную тать,
а про взяточников мне совсем не пишите!
Неужели нельзя было нас уберечь?
Наш народ в поле брани, где с ворогом сечь,
ибо воин он,
и он защитник!
Заполярье моё, нефтяной наш запас,
как три фразы «люблю», и в последней из фраз
«my honey» так вот в этой самой последней
пребываю. Покуда люблю тебя так,
ошибающийся мой народ, мой смельчак,
богатырь мой беззлобный, столетний!
У тебя есть две тяжести – камень и крест!
Из-под камня – вода из святых, дивных мест,
из живой вересковой водицы.
Есть слова, что из глины, из стали, из тьмы,
есть слова, что из гжели да из хохломы,
умереть, чтобы снова родиться!
В Китеж-граде твоём Вифлеема звезда,
незакатный мой свет, трын-трава, лебеда,
псы лесные у каждой кавычки
сторожат! И сегодня с тобою наш день –
День славянской,
день письменности день-кремень,
так чистилище с плотью граничит.
Руки тонкие – тоньше уже не найти,
пальцы гибкие, ягоды тащат в горсти,
белый свет мой, тебя заклинаю
ни на миг, ни на час, ни на ночи юдоль
я всю Библию враз поперёк и повдоль
всю люблю здесь от ада до рая.
Ибо столько страданий народ перенёс,
сам избыток себе, сам себе передоз,
сам себе он взахлеб,
свет и тучи!
Друг, ребёнок, отец, враг, любовник и брат,
сам себе он гармония, сам себе лад,
вниз и ввысь возносящий могуче!
* * *
Если уступим, как было тогда,
стену порушим берлинскую, крепкую,
то будет сын твой последнею девкою,
а у Матроны Московской у рта
прямо в глуби растечётся вдруг рана,
а в Городце вместо цветь-сарафана
цвета мышиного Feld-RALпиджак!
Разве не так будет? Разве не так?
Ваша наивность меня убивает.
Видишь: ведро птиц рассыпано взвесью?
Птицы железные, дура родная,
нынче кружат, чтоб разбить нашу песню:
«Ой, люли, люли, нас обманули…»
Больше не будет, вглядись в нашу роспись,
«барсов и львов, петухов и лошадок»,
Будут выкачивать нефть, успокойтесь,
из наших недр, как рассолы из кадок.
И выжимать, выжимать – ещё каплю!
Нет. Не наступим мы снова на грабли,
мы размножаемся не почкованьем,
я размножаюсь стихами, стихами,
утром стихами и ночью стихами…
Да, умираем! Да, журавлями,
вытянув шею взлетаем!
Как яблок –
нынче кассетных… Зачем нам Челябинск?
Омск и Свердловск? Если всё же отступим?
Как же понять вы не можете тупо,
и где же Сталин,
чтоб вы перестали
пятой колонной бродить, моя Галя?
Тыл – это тактика для выживания.
Тыл – это тактика крепости Брестской.
«Или, или! Лама савахфани?» –
так возгласил Иисус на армейском!
* * *
На кресло брошенная шаль…
А я обучена природой
глядеть на бережную даль
все, сколько смерено мне, годы!
Как будто главный мой урок,
какой мне может дать родитель,
речушки маленькой исток,
зерно, что щедростью полито.
Всё это, даденное впредь,
взрастившее светло и строго!
Не скрыться. Не осиротеть,
пока иду своей дорогой!
Воспитывай, жури, гуди,
указывай на недостатки,
простор извечный, льни к груди,
сбивай мне в кровь ступни и пятки!
Хлещи дождями по щекам,
чтоб помнила, откуда родом,
дворец и площадь, белый храм,
язык, не сгибшего народа!
Мой город чайкою летит,
пронзая клювом солнца мякоть,
так обточил мои пути,
так обучил меня не плакать!
Так вынянчил в порыве зим,
так вышколил всем в назиданье,
что я могу уже другим
бесценные оставить знанья!
* * *
…И будет снег. Его тугих рогож
не перечесть, путей не счесть холстинных.
И будет снег, пока ты не придёшь,
окутывать леса, дома, долины.
Когда миры и звёзды, посмотри,
все выбежали встретить непогоду,
и красногрудой песни снегири
ветрам тягучим и полям в угоду.
Всем хватит снега, лишь подставь ладонь
и вспомни за неспешным разговором,
как тонок слух, лишь только ветку тронь,
польются песни князя Святогора!
Там под землёй, в её пахучей мгле
под этим снегом в одиночку, в россыпь,
былинные среди глухих полей
богатырей лежат святые кости.
Ока моя! Всевечная река!
Снегов расшиты снежные рубахи:
по вороту соцветья василька
и крестиком по рукаву на взмахе!
О, белый снег – во льды, канаву, грязь,
перед тобой, запорошив ресницы,
мне на колени так хотелось пасть
и, словно в храме истово молиться!
* * *
…И пропела кукушечка мне свою песню,
и пропела, родимая, так, чтоб я слышала:
— Самый лучший учитель на свете – Небесный,
отвори свои очи, вглядись в небо выше ты.
И ходили вокруг очертания тенями,
а был голос прокуренный, батюшкин, светлый.
— Не гонись за усладой и за наслаждением,
отдавай всю себя – небу, рощам и ветру!
Да, родимая, слушаю речи кукушки,
там в лесу нынче ягодно, сочно, малинно!
— Научись ты прощать. И тем станешь ты лучше.
научись отпускать, и тем станешь ты сильной.
— А какой самый слабый?
— Кто других поучает.
— А какой самый глупый?
— Кто себя ставит выше.
— А какой ближе Богу?
— Кто милостью тайной
сердце может скормить своё людям до вишен.
— Было больно, кукушечка, как было больно,
с наговоров и сплетен, что я – есмь ворона!
— А ты ляг, словно поле, ты ляг вместо поля!
И отдай своё горе – до стона!
Вот лежу: тельце белое, тонкое-тонкое,
вот лежу: ноги длинные, голени круглые.
И пчела надо мной полосатая, звонкая,
муравьи по спине пробегают, как глупые.
Помоги, помоги победить нам, кукушечка,
дева, матушка, свет мой, София всекрылая,
я же верю: сражаемся мы все за лучшее,
чтоб наветы исполнить пройду сквозь горнило я.
* * *
Как во славном во поле-полюшке,
как на нашей стороне супротив ворога
собирались мои братья из Шолокши
да с Ключищ, да Оки, да Волгоньки!
Как собрались, взяли в руки калашики,
как собрались, взяли мины с гранатами!
Отстоим исконно, издревле наше мы,
отвоюем Славный-град, чудо-Сватово!
Будет в помощь Храм Святого Николы нам,
будет в помощь Царский колокол с площади!
На солдат смотрела я, баб намоленных,
я вся бледная была, как подкошена…
А тела-то у солдат все белёхоньки,
там под броником у них – жизнь трёхтонная.
Ой, не войте тёщи, свёкры да сношеньки,
я сама, хотя в дому, но бездомная.
Как бездонная, хоть дно под ногой еси.
Да спаси ты мою Русь, да спаси!
Ах, Мария, дочь-Мария, мать-Пречистая,
мы вдвоём с тобой сегодня остались здесь.
Тебя трогаю рукой,
мы под выстрелом
байрактаров, что летают без жалости.
Как-один-то беспилотник к Москве-реке,
как-второй-то беспилотник над Вологдой.
Я тянусь, как будто Лель твой, к твоей руке,
я тянусь к тебе всем Сормовским городом!
Этой девушкой тянусь в платье бохо-стиль.
Этой старицей тянусь, ивой сохлою.
Я же знаю вы из тех золотых Марий
помогаете, когда плохо им!
Не прошу я для себя, грешницы,
не прошу я благ, удачей и денежки.
А спаси солдат, воюющих в месиве,
матерей спаси от горя кромешного.
Русь сочится нынче сыном пораненным,
Русь сочится сквозь меня дочкой сшибленной.
Не допустим надругательства, гибели,
повоюем с европейскими панами!