ПАВЕЛ ПОТЛОВ

В ТУМАНЕ

Немировской Дине Леонидовне.

Серое утро в Петербурге. Город спит. В пять по мокрым пустым улицам ходит почти тот самый, блокадный трамвай. Время остановилось. Молодой человек в парадном кителе речного училища идёт по Каменноостровскому проспекту. На повороте с проспекта чёрное здание в готическом стиле. С рассветом оно потеряет свой грозный таинственный вид. Звуки уборочных машин, чьих-то шагов разгонят тишину. Город оживёт. Понемногу рассветёт, придёт новый день. Дождь прошёл совсем недавно. Асфальт в утреннем лёгком тумане синий, блестит от влаги. На углу, где Каменноостровский пересекает другую улицу, курсант Никитин увидел мраморную скамью, он смотрел на неё без всякой причины, больше от усталости, и только теперь действительно осознал, что он в Петербурге.

Так теперь виделся первый день в Питере, сонный, окутанный мистической дымкой и больше похожий на первый день осени в его родном краю. Такой август, шумящий дождями, неформалами и японскими туристами. Только асфальт позже казался чернее, чем тогда, может, от дождей… Потом он гулял ночи напролёт, наблюдал, как целуются пары на мосту влюблённых и, конечно же, потрогал холодную лапу каменного сфинкса, загадав желание. Никитин был суеверен и часто разговаривал сам с собой, наблюдая людей со стороны.

– На самом деле, да… её взгляд остался чистым, поэтому они и встретились, – сказал он, вспоминая то утро через много лет, обращаясь к человеку внутри, но тот молчал, он тоже очень устал. Белые ночи и холодный гранит набережных сделали его серо-зелёные глаза пронзительными и ледяными. Он вспомнил о первой любви, это была девушка, вдохновившая поэта, русалка… Прошло года три или четыре с тех пор, как он был в Питере, в тот раз его впервые похожим утром окатила поливальная машина, а потом, будучи озлоблённым и мокрым, он встретил Алису, она шла ранним утром со своим «будущим бывшим мужем», они откуда-то возвращались, или было похоже на то… Ее кавалер что-то колко проговорил, указав на растерянного и взлохмаченного Алексея, и вскоре упал после удара, отключившись ещё в полёте. Никитина забрали. Он отбыл положенные две недели и понял, что уедет отсюда в другом качестве. Первую ночь в камере он много думал и почти не сомкнул глаз. Такое тоже иногда бывает. Тогда это был хулиган с золотым сердцем, всю дорогу молча просидел в «бобике», безоговорочно подписал протокол. Потом Алиса встретила его, потому что просто влюбилась в «это лохматое чудо», но муж, конечно же, остался. Дальше – скучно…
Через четыре года в родном маленьком и городе Никитин уже, будучи начинающим писателем, вспоминал другое, туман всегда обострял его восприятие.
В тот недавний ноябрьский вечер Алексей припозднился, возвращаясь домой из гостей. Зимний день плавно переходил в ночь. Мороз менял запахи – дизель тянет мятой, а ментоловые сигареты – хлорной известью. Рядом кто-то курит. Ночная темь густеет, вкрадчиво пробирается сквозь туман, плавно опускается на крыши. Проезжающие машины вальяжно включают дальний, только фонари у дороги всё ещё черны и слепы. Он стоит без перчаток и пытается вспомнить, где они остались. Дым чужих сигарет ест глаза, и Никитин больше из любопытства поворачивается посмотреть, кто курит. Забавно, если это будет юноша, но нет, женщина, миловидная с восточными княжескими чертами, принявшая улыбку на свой счёт.
– Скажите, 58 маршрут был давно?
– Давно, – отвечает она, затем произносит несколько незначительных дружелюбных фраз. Видимо, сказывается действие мороза. Машины плывут в ночном тумане, обретают чёткость, затем пропадают навсегда. Алексей садится в первый проходящий маршрут – согреться и покинуть опустевшую остановку. Радуясь теплу и свету, медленно заполнившему продрогшее тело, отдувается и дышит глубже, чтобы согреться. Ехать недолго, он затвердевшими пальцами передаёт мелочь и почему-то вспоминает, что дома кончился хлеб. Он выходит на Мостстрое, у киоска, на кольце, нужного маршрута уже не будет, решает взять такси, но перед тем купить ржаного. Хочется, забыл, когда его ел в последний раз. Ночь, раскрашенная жёлто-белым светом множества стеклянных витрин, выглядит почти празднично. У будки с банкоматами курит несколько таксистов, один, знакомый, с любопытством поглядывая на Никитина, вопросительно жестикулирует. Мужчина предупредительно кивает, показав на хлебный. Продавщица тоже словоохотлива, предлагает, чтоб ещё остался погреться, но в такой вечер скорее хочется быть дома, и таксист уже долго ждёт. В пути он любезно включает свет, и они молча едут. Когда старые «Жигули» останавливаются в знакомом дворе, расплатившись, пассажир быстро покидает салон, чтобы оставить водителю больше тепла. Дома на кухне мирно гудит настенный котёл, ржаной хлеб отдаёт морозом. Интересно, у неё, наверняка сейчас тоже горит свет. Что она делает? Греет ужин или уже укладывает дочку спать? Дочь почему-то отдалённо напоминает бывшего курсанта речного училища, но этого не может быть, думает он. Дочь давно спит, Алиса заканчивает одну из очень давних работ, святой Себастьян смотрит на неё с полотна, и глаза у него суровые, зелёные не по канону.

ЮЖНЫЕ СНЫ

Летний вечер. Ялта. Сижу спиной к двери номера – нет ключа. Глажу большую лохматую собаку с печальными глазами. Пёс очень старый и почтенно скромный, смотрит осуждающе в ответ на первую же попытку почесать за ухом. Прохожие удивляются и любопытно кивают в нашу сторону. Вот мальчику приглянулась моя «канадка»*. Ловлю его взгляд и чуть слышно шепчу:

– Не надо.

Он, повинуясь, кивает, и в эту секунду я уже точно знаю, что ангелы всё ещё являются ему просто так, и теперь это наша общая тайна.

Оборачивается девушка:

– Извините его пожалуйста… Вам помочь подняться?

– Спасибо, не нужно, а то ведь можем упасть вместе, – улыбаясь, отвечаю я, и это правда. Так действуют пять часов полусна в дороге. Собака ушла, а, может, это сон. Нет Ялты, нет собаки, нет лугов предрассветной Лермонтовской Тамани, утонувшей в серо-голубой дымке, нет пройденных четырёх лет ФФЖ, где мы, казалось, всё знали.

Мы знали, что символисты провозгласили искусство ради искусства. Мы знали о постмодернизме в литературе, бодрствовали ночами и считали это подвигом. Аня П. спорила, претенциозно отрицала постмодернистскую концепцию, крича, что нельзя ставить два стула друг на друга и объявлять это новым произведением искусства.

– Конечно, нельзя, — соглашалась Анна Александровна, — ведь это уже было.

Приятно было читать Фадеева во время их спора. Фадееву, спасённому с пыльной уличной полки возле Крупской**, было всё равно, а потом на выпускной фотографии меня полностью закрыли красивым букетом.

– Хотите, я попрошу для Вас ключ? – спрашивает незнакомка, возвращая меня из полузабытья. Она всё ещё здесь…

– Да, – говорю я, чтобы ещё раз услушать нежные переливы её речи. Она удивительно похожа на первую любовь, но я не задаю лишних вопросов ни пограничникам, ни водителям, ни высшему разуму. Пусть сердце сжимается, я выдержу. Я поднимаюсь – мальчик серьёзно держит канадку, пытается помочь, он мне тоже нравится, как вообще нравятся все рыжие и голубоглазые люди…

– Сейчас принесу, – торопясь, произносит она. На ходу велит сыну ждать со мной. Вместе за короткое время мы учимся крутить пальцами пятак. Через минуту монета уже ловко скользит меж пальцев, и мальчишка вопросительно смотрит на меня, конечно, подарю ему, теперь нас двое: ведь я тоже люблю блестящие деньги.

Она возвращается и тёплым, ласковым движением вручает ключ. Так мы знакомимся.

– Лена, – с дрожью в голосе говорит она, а меня спасает лишь то, что долго молчал до этого…

– Лена, а Вы… Ты… умеешь танцевать?

– Умею, – растягивая слово, отвечает она, и я понимаю всё.

Придёт утро, воспоминание южных снов согреет, и, думаю, мы ещё станцуем когда-нибудь… Совсем как во времена той другой, первой любви, когда смотрел на прохожих счастливым взглядом и мастерски запрыгивал в автобус на ходу. (Тогда ещё был «16-й», и к обеду ты в нём оставался совсем один). Мы станцуем, даже, может быть, завтра, а потом ласковое солнце вновь позовёт просыпаться, и я сяду дописывать бесконечную фантастическую повесть, состоящую из логических обрывков или, одевшись, пойду за хлебом в дальний магазин. Просто так, потому что, наконец, выздоровел и могу это сделать. Пройду мимо нового футбольного поля и в магазине встречу кого-нибудь из учеников, которые помнят ещё со времён практики. Удивительно. Они уже стали мужчинами…

*Канадка – костыль с локтевым упором.

**Крупская – Астраханская областная научная библиотека имени Н.К Крупской.

Поделиться: