Теракт – это и страшная трагедия (осознаётся медиками, специалистами, всеми сострадающими людьми), и неумолчный колокол: пора проснуться (не расслышан медийщиками, чиновниками, подрывниками во власти). Например, так и не могу понять из потока разноречивой информации: были эти четверо нелюдей – гражданами России или просто «трудовыми мигрантами»? Но это – частность. Я просто ещё отчётливее на ужасающем фоне осознал, что в тех сферах, где тружусь, пытаюсь творить и анализировать – культура, образование, медиа – НИЧЕГО в принципе, по большому счёту НЕ МЕНЯЕТСЯ.

Вот угнетающий пример: накануне дня траура, объявленного президентом, его спецпредставитель по международному культурному сотрудничеству и прожжённый телевизионщик Михаил Швыдкой провёл 23 марта свою программу «Агору» на «Культуре». Я воспринял её как вызов. Начал он с того, что шёл на эту программу, как на Голгофу: ведь они с редакторами готовили программу, посвящённую Всемирному дню поэзии, но «жизнь, вернее, смерть вносит свои изменения». Начал витиевато: «Мы пригласили сегодня замечательных поэтов. Философ Адорно сказал: «После Освенцима писать стихи – это варварство». Как вы думаете, событие найдёт отражение в поэзии? Такого рода отклик в стихах существует? Наверное, Дима, я с вас начну». Обратился он к Д. Воденникову – новому обладателю гран-при графоманской премии «Поэт года»

— Реакция не может быть быстрой, потому что это будет спекуляция. – Отвечает автор стихов, которые и не предполагают душевного отклика на подобные события. Вот – характернейшие строки из его огромной подборки в «Литературной газете»:

А с похмелья Бродский придёт. Он велик и прост,

говорит: «Наталья, я выбрал тебе погост.

Со своим промахнулся, а твой погост –

всем другим остальным погостам погост.

Ну а платье, платок и в чём умирать,

не хочу, Наталья, тебе выбирать.

Не мужское это всё-таки дело».

Все приглашённые поэты, ВСЕ – приверженцы именно линии Мандельштама-Бродского в поэзии. Ну, может, молодой Василий Нацентов пробовал в Воронеже преодолеть эту бродскость, но теперь вписался и потому приглашён был к Швыдкому. Про эпигона Бродского Максима Амелина – даже говорить излишне. Несостоявшийся курский соловей вспоминал: «С детства отец зачем-то учил меня именно московскому выговору, тщательно выкорчевывая принесенные с улицы южнорусские интонации и словечки. Рано отравившись книгами, музыкой, живописью и заразившись русской и мировой поэзией, я почувствовал, что мне всего этого остро не хватает в Курске». Нашёл себя в Москве. Один из самых образованных и витиеватых эпигонов Бродского. Цитирую:

Избирая медленного вместо

Горней жизни — быстрый огнь земной,

Как не знать, что дрожжевое тесто

На скворчащем противне с одной

Стороны, чтоб стать с другой румяно,

Подгорает поздно или рано.

То, что мысль здесь выражена тёмно и коряво, по-моему, сразу бросается в глаза. То, что эта мысль пустопорожняя, доходит не сразу. Собственно, так и нужно автору конструировать свои тексты, чтобы не обнажить убогость содержания. Какой отклик на трагедию от такого стихотворца?

Даже Дмитрий Бак представлен был не только как критик, но ещё и поэт: «Мои стихи нельзя любить, как нельзя любить «Чёрный квадрат» Малевича». Сильно сказал провинциальный филолог из украинских Черновцов, который с разрушительного 1991 года переезжает в Москву и начинает сразу преподавать в Российском государственном гуманитарной университете в Москве – рассаднике либерализма. Туда, к Леониду Невзлину, случайно не попадали. Он литературовед, занимает хлебную должность директора Литературного музея, но тоже вдруг начал писать стихи. Недавно опубликовал подборку в сникшем «Новом мире». Вот – характерные строки:

всё ясно было, но теперь уже

пошла такая полоса,

что гаснет день, как будто пережит

последний отсвет у лица;

и держит путь в края неближние

не я, но кто-то впереди

ещё не виден и чуть слышную

молитву шепчет на пути

Есть тут формальные изыски, мнимая многозначительность, но это – отсвет поэзии, как абстрактный «последний отсвет у лица».

Все приглашённые поэты — одного поля. Не знаю, кто по национальности тот же Бак, у которого сын – известный телеведущий почему-то работает под фамилией жены — Борисов, или Амелин, учившийся московскому говору, но они – явно не исповедуют традиции русской поэзии, идущие от Некрасова, Блока, Есенина. Им претит лирика поэтов-фронтовиков, хотя Бак живёт в том же доме, где Симонов написал «Жди меня», конечно, они считают примитивом «тихую лирику», а уж тех поэтов, которые сегодня пишут про глубинную страдающую Россию, про армию, про воюющего солдата – на дух не переносят.

Но я про другое: вот готовится программа под названием «Что ждёт русскую поэзию?» в воюющей, убитой горем стране – почему Швыдкому с компанией хоть для виду не пригласить русского поэта, вернувшегося со СВО, или почвенника, приехавшего из провинции? Почему не вызвать или не найти в Москве представителя национальной поэзии? Ну, нельзя же даже в такой день дуть в одну дуду и просто бросать вызов здравому смыслу.

Поделиться: