«Ищем речи точной и нагой» (Владимир Маяковский).
По наиболее общему критерию, любителей поэзии можно условно разделить на тех, кто отдаёт предпочтение точности и простоте выражения, ясному словесному «рисунку», что сообщает стихам предметную конкретность и «реалистическую прозрачность», и на тех, кого привлекают стихи, насыщенные самыми разнообразными художественными тропами, с использованием богатых метафор и других ярких и необычных «иносказательных приёмов». В первом случае мы имеем дело с так называемой АВТОЛОГИЕЙ («самословием»), со стихами, «сами за себя говорящими», в которых слова и выражения употребляются, как правило, в своём прямом и непосредственном значении. А во втором — мы говорим о МЕТАЛОГИИ, которая, наоборот, отличается фигуральностью речи, строящейся на словах и фразовых оборотах, в основном, с переносным значением.

Остановимся подробнее на автологии. Только на первый взгляд это явление кажется простым. «Чистая» автология в настоящей поэзии встречается достаточно редко, даже в классической, несмотря на то, что сам автологический стиль является её признаком. Например, в стихотворении Пушкина «Я вас любил…» или в лермонтовском переводе Гёте «Горные вершины…», по сути, мы не найдём художественных тропов, но поэтическая стилистика этих стихов такова, что она, не создавая образа, усиливает глубину лирической экспрессии.
Наряду с Пушкиным и Лермонтовым, в ХIX веке образцом автологического стиля может являться поэзия Некрасова, в отличие, скажем, от лирики Фета и Тютчева, — достаточно вспомнить хрестоматийный отрывок «Однажды в студёную зимнюю пору…» из «Крестьянских детей».
Автология присуща, например, ролевой лирике: лермонтовским «Бородино», «Завещание», а также нарративной, сюжетной поэзии, тяготеющей часто к большим формам — поэмам — того же Лермонтова «Тамбовская казначейша», или Пушкина «Граф Нулин».
В XX веке автологической манеры придерживались такие поэты, как Есенин, Светлов, Твардовский, Симонов, Рубцов.
Но ещё раз следует оговориться, что чаще всего в автологическом поэтическом тексте присутствуют и «металогические элементы».
В классической поэзии, как правило, автология выполняет роль зачина стихотворения, погружая нас в тему постепенно — повествованием атараксического (безмятежного) характера:

«На холмах Грузии лежит ночная мгла,
Шумит Арагва предо мною… «;
«Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит…»;
«Я иду долиной. На затылке кепи.
В лайковой перчатке смуглая рука…»;
«Приближался апрель к середине,
Бил ручей, упадая с откоса,
День и ночь грохотал на плотине
Деревянный лоток водосброса…»;
«Тихая моя родина.
Ивы, река, соловьи.
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои…»

Надо обладать незаурядным художественным мастерством, чтобы автологию преобразовывать в настоящую поэзию, «запитывать» её живыми реальными чувствами.
Формальное же использование автологии приводит, как правило, к зарифмованному сообщению, когда «стихи» становятся лишь механическим переложением прозы на определённый стихотворный размер, что «компрометирует» и саму художественную прозу.

Опыт такого «переложения» встречаем, например, у Жуковского в «Двух повестях»:
«Недавно мне случилося найти
Предание о древнем Александре
В талмуде. Я хочу преданье это
Здесь рассказать так точно, как оно
Рассказано в еврейской древней книге.
Через песчаную пустыню шёл
С своею ратью Александр; в страну,
Лежавшую за рубежом пустыни,
Он нёс войну. И вдруг пришёл к реке
Широкой он…»

Пушкин остро отреагировал на такие «стихи», заметив: «Что если это проза, да и дурная».
Честно признаюсь, похожее впечатление у меня вызвало произведение Константина Симонова, хотя и с наличием рифм, «Сын артиллериста», которое публиковалось, кажется, в школьной хрестоматии. Помните:
«Был у майора Деева
Товарищ — майор Петров,
Дружили ещё с гражданской,
Ещё с двадцатых годов.
Вместе рубали белых
Шашками на скаку,
Вместе потом служили
В артиллерийском полку…»

Мы сейчас говорим не о теме, а о природе самого стиха, когда складывается ощущение, что автор сознательно адаптирует своё произведение под определённого читателя — в данном случае под читателя детского или подросткового возраста, в результате чего выхолащивается само «художественное качество».
Но одно дело, когда автология в стихах выполняет прикладную роль: рекламного слогана или политического лозунга; и совсем другое, когда она используется в стихах для детей. И когда мы читаем стихи Маршака, Барто, Михалкова, которые сплошь автологичны, они, тем не менее, представляют поэзию, которую с интересом и удовольствием воспринимают как дети, так и взрослые.
Не надо «автологические стихи» для детей примитизировать.
Детское непосредственное восприятие мира гораздо поэтичнее взрослого восприятия.
Как-то уже приводил пример стихотворения «Цветок» десятилетнего Вовы Лапина:
«Он расцвёл.
Им любовалась муха.
Даже кот
И тот
Пришёл
И его понюхал».
Какая поэтическая свежесть! Взрослые поэты-любители сейчас наворотили бы здесь массу клишированных эпитетов и метафор, воспевая красоту и аромат цветка, и, естественно, такого художественного эффекта вряд ли достигли бы.
Критики и литературоведы любят иметь дело с «автологическими стихами», поскольку в них на раз обнаруживается малейшая профанация поэтического творчества. И наоборот, в сугубо металогическом тексте, со словесной эквилибристикой и навороченными ассоциациями, образованным эпигонам и графоманам легче всего скрываться.

Поделиться: