НИКОЛАЙ ГЕОРГИЕВИЧ ПОЛИВИН (1925 – 2007).
Кажется, у О. Берггольц в «Дневных звёздах» сказано, что каждый пишущий всю свою жизнь по камешку, по кирпичику слагает свою Главную книгу. В своей Главной книге «Пророки. Роман в стихах и поэмы», вышедшей на стыке тысячелетий, Н. Г. Поливин главы из романа назвал «Я – времени весёлый кочегар». А в роковом 1941-ом, верный «сану гражданина» и своему родовому морскому делу (дед – красноловец, отец – корабельный механик), Николай Поливин ушёл на флот добровольцем из девятого класса, плавал кочегаром. Вот тогда, под ракетный рёв баржевых и танкерных форсунок, обжигаемый и закаляемый их дьявольским адским клокотанием (а стихи в нём всегда зарождались космическим гулом, и в своих «Пророках» он создаст цикл поэм «Космическое эхо») и схлестнулся он с рифмами, пока ещё, — со стихами Сергея Есенина:
Тогда впервые
С рифмой я схлестнулся.
От сонма чувств
Вскружилась голова.
И я сказал:
Коль этот зуд проснулся,
Всю душу выплещу в слова…
Весёлый кочегар, коренной астраханец, заболевший морем и стихами, конечно, не мог не переболеть Багрицким, его «Арбузом»:
Свежак надрывается. Прёт на рожон
Азовского моря корыто,
Арбуз на арбузе – и трюм нагружён,
Арбузами пристань покрыта.
… В густой бородач ударяет бурун,
Чтоб брызгами вдрызг разлететься,
Я выберу звонкий, как бубен, кавун –
И ножиком вырежу сердце.
… Пустынное солнце над морем встаёт,
Чтоб воздуху таять и греться;
Не видно дубка, и по волнам плывёт
Кавун с нарисованным сердцем…
В густой бородач ударяет бурун,
Скумбрийная стая играет,
Низовый на зыби качает кавун –
И к берегу он подплывает…
Конец путешествию здесь он найдёт,
Окончены ветер и качка, –
Кавун с нарисованным сердцем берёт
Любимая мною казачка…
И некому здесь надоумить её,
Что в руки взяла она сердце моё!..
Рёв моря и рёв форсунок, пикирующий вой самолётов со свастикой над нефтеналивной баржей, на которой плавал весёлый мальчишка-кочегар, стихи и стихия («Стихи и стихия» назовёт свою статью о Н. Поливине его старый друг Ю. Кочетков), все это, перебродив, и заставит весёлого кочегара времени выплеснуть свою душу уже в слова собственного сочинения…
Так в шестнадцать мальчишеских лет и начал жить стихом кочегар Николай Поливин…
Да, море и стихи, сороковые роковые, стихи и стихия, а порог мореходки он уверенно переступит только ещё в сорок пятом, а на море – ещё 41-й, а весёлому укротителю огня – только ещё шестнадцать…
Вой самолётов, оглушающий свист пароходных гудков, кипящая под бомбёжкой Волга, рёв форсунок, — так начинался поэт Н. Поливин со своим цветным языком, со своей словесной цветомузыкой, а потому и писали музыку на его стихи и Александр Фролов, и Виталий Зайчиков, и сам Анатолий Гладченко, а песни эти будет исполнять знаменитый когда-то ансамбль «Улыбка»…
А когда он переедет в Москву, критики постоянно будут напоминать ему, что он – певец провинции, а он знал, что «Они появляются из провинции – способные молодые люди», а потому в своей Главной книге свой роман в стихах гордо и упрямо начнёт со своего «Заячьего острова»:
Мой край малиновых закатов,
Край островов, озёр и рек…
Кладёт весёлые заплаты
На жизнь в прорехах человек.
И так всегда на всей планете:
Затишья миг и снова – бой!..
Корабль двадцатого столетья
Плывёт по Волге голубой.
Была война. Стальное жало
У трутня срезать мы смогли…
Страна великая вставала,
Держась за строек костыли.
«Рождён ты в древнем захолустье…» —
Мне с малых лет кругом твердят.
В великолепном Волжском устье
Стоит весёлый русский град.
Он видывал такие страхи,
Каких немного на земле!
Град в белокаменной рубахе,
С церковным шлемом на челе,
Он помнит Разина Степана,
Гулял здесь с жёнкой Васька Ус,
Он – то пройдоха окаянный,
А то – купец – козырный туз.
Во имя жителей гугливых
Поставить жизнь готов на кон…
То звёзд раздаривает сливы,
То – плачет у святых икон…
Он не гордец и не притвора,
Работать может натощак,
Мой пристанской, портовый город,
Поэт великий и… бурлак!
Это всё будет написано им в его «Пророках», которых он двадцать с лишним лет писал в стол, потому что издать их в пору написания было смерти подобно.
«Сатирический роман «Пророки» и поэмы были созданы мной, — писал Н. Поливин в 2000-м году, — в 70-е – 80-е годы. Мог ли я их тогда издать? Мог, чтобы потом загреметь под фанфары куда-нибудь далеко-далеко, потому и ждал ветра перемен».
Эту свою Главную книгу он издаст (доказав, что он один из самых крупных русских поэтов) на стыке тысячелетий, а начнёт её с точных примет своей малой родины, свято помня слова Сергея Есенина:
Я люблю родину.
Я очень люблю родину…
Да, он, Николай Поливин, пройдёт сквозь всё: пройдёт сквозь войну, плавая кочегаром, матросом, радистом, штурманом на танкере, а закончив мореходку и наш АГПИ имени С.М. Кирова, будет заведовать отделом информации в газете, потом – последовательно – отделом культуры и быта и литературы и искусства, будет редактором, главным редактором (это уже в Москве), возглавит издательство «Малыш» и, возглавляя, будет руководить им так талантливо, что старик Михалков долго будет не соглашаться отпустить его из этого издательства с его многомиллионным читателем…
И писал, писал, писал… С особенной любовью – о малой своей и нашей родине. Гудят и завораживают даже одни только названия его книг: «Ладони моря», «Убегающий причал», «Гудки над Волгой», «Зыбь», «Ковыльная держава», «Ромашковый пожар»…
Книг у бывшего флотского будет море, — где-то около пятидесяти. Это статьи и фельетоны, информации и очерки, рассказы и лирическая повесть «Корабельная сторона», стихи и поэмы, романы в стихах и прозе…
Ещё в 1969 году, разбирая только что вышедшую «Теорему любви» Н. Поливина, я с удовольствием цитировал его «Вечера на Волге»:
Опять у нас хорошая погода,
Струятся жёлтой медью камыши,
И черпают задумчивую воду
Бакланов жирных чёрные ковши.
Сомы мальков отчаянно глоушат,
Не разбирая, всё живое душат…
Спокойствие лишь лотосы хранят.
Они стоят в закате розоваты,
Индийскими поверьями дыша.
И тополи роняют в воду вату,
И белый пух на струнах камыша…
Наше это, родное и тёплое. Помню, как глоушили мы, босоногие боевики, бесчисленных тогда ещё мальков в бесчисленных тогда ещё астраханских озерках сразу же за полосатым городским шлагбаумом, помню жгучие струны непролазного камыша, которые в кровь полосовали наши босые ноги, и тополиный пух помню, который, казалось, всё перепутав, летел с земли обратно на небо, помню и гремучие лотосные погремушки почти у каждого мальчишки из нашего дружного многонационального двора на нашей Бакинской улице…
Да, Николаю Поливину было чем гордиться:
Да, я поэт провинции,
Да, я её пророк.
В неоновых столицах
Я жизнь свою не жёг.
С оглядкою на Запад
Я не писал стихов.
И мне коктейлей запах
Не будоражил кровь.
Я дрался до увечья
Со всякой сволотой.
Мои налиты плечи
Бойцовской силой злой.
… Войдут тугим Гольфшремом
В мир песенных страстей
Нетронутые темы
Провинции моей.
Ну, а «Менялы» Поливина – это прямо из моего городского детства:
Жара – на спад. Сиреневые тени
Ползут к крыльцу по голубой траве.
Телёнок рыжий ткнулся мне в колени,
Чтоб гладил я его по голове.
Густую шёрстку теребить приятно, —
Вот здесь потом поднимутся рожка…
И я вспоминаю, как в далёкие пятидесятые стада возвращались под вечер из степи, пересекая нашу Бакинскую, а мы, послевоенные, нежно гладили рыженьких телят, если, конечно, их мама позволяла, а папа и поблизости не просматривался… Может быть, из-за этих телячьих нежностей и телячьих восторгов потом так памятно ворвались в наши сердца строчки Есенина:
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве,
И зверьё, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
А было-то всё это в Астрахани, здесь Н. Г. Поливин родился в 1925 году в семье рабочего-водника, отсюда в 41-ом ушел из девятого класса добровольцем на фронт, а, сразу после войны, — наша «Мореходка»:
Вразвалочку, почти морской походкой,
По-флотски лих и по-курсантски строг,
Я в сорок пятом в этой мореходке
Уверенно переступил порог.
Я был, как Байрон, горд, что в восемнадцать
Уже три года Каспий бороздил,
Что запросто чечётку мог «отбацать»
И наугад назвать пяток светил.
… Своей орбитой двигалась эпоха,
Был воздух чист и сладок, как крюшон!
А со жратвою было очень плохо
И с обувью не очень хорошо…
После мореходки он заканчивает филфак АГПИ имени С. М. Кирова: моряк Поливин уверенно входил в литературу.
Здесь, в Астрахани, в 1955 году вышла первая книга его стихов «Родные берега», рецензию на которую написала С. Свердлина, которая зорко подметила главное: стихи Поливина привлекают своей искренностью, пишет ли он о столице волжских рыбаков или о рыбалке среди камышей и комаров, о молодом козлёнке небес апреле или о первой любви, о нефтяном Баку или о восторженных новичках-курсантах… Свердлина подчеркивает: «Поливин – поэт-лирик. Во всех его стихах на первом плане не сами изображаемые события, а чувства и мысли автора по поводу изображаемого. Лириком он остаётся и в тех стихах, в которых воссозданы портреты наших современников. Портреты эти удались, запомнились».
Заметила С. Свердлина и то, как выпуклы и осязаемы картины прошлого в стихах Поливина, что при чтении его «Детства», например, сразу же переносишься в изображенный автором уголок природы. И, хотя не определилось ещё четко лицо лирического поливинского героя, поэт Поливин растёт. А рецензируя следующий астраханский сборник стихов Поливина «Зову тебя…», И. Васильев верно отметил, что яркие и самобытные поливинские стихи пересказать невозможно, но многие из них хочется цитировать…
А потом Н. Поливину пришлось жить и работать в Каракалпакии. Там, в Нукусе, вышли несколько сборников его стихотворений, там вышла и его «Разбуженная Азия». А когда Николай Георгиевич вернулся в Астрахань, он был избран ответственным секретарем только что созданной писательской организации. Руководил он талантливо, как и всё делал в своей жизни, но ему всегда не хватало простора, даже в море, даже здесь, в родной и любимой Астрахани, а потому Н. Поливин вскоре переезжает в Москву…
В Москве он с головой погружается в издательские дела своего «Малыша», с удовольствием пишет для детей стихи и прозу, всегда помня слова К.И. Чуковского, что для детей нужно писать также хорошо, как и для взрослых, только и ещё лучше. Да, это целая эпоха в жизни и творчестве Н. Поливина, когда он яростно работал в детских издательствах и талантливо писал для детей: его повесть «Кит – рыба кусачая» и повесть-сказку «Солнечный мальчик» издавали и переиздавали, потому что он знал, о чём писал, потомственный моряк Н. Поливин…
Да, в Москве он с блеском занимался издательской работой, был редактором, заведующим редакцией, главным редактором, и писал, писал, писал…
А его «Пророки» (роман в стихах и поэмы), которых он в течение 70 – 80 годов писал «в стол», а опубликовал лишь в 2000-ом, безусловно, — одно из самых крупных явлений в литературе последней трети ХХ века…
Он и в Москве остался астраханцем, Поливин, и много писал о своей малой родине, так много, что, как заметил Н. Делада, «…один из столичных критиков даже упрекал его за то, что он якобы не может вырваться за пределы «местной темы». Кто знает, а не достоинство ли это?»
Конечно, достоинство!
Нет поэтов столичных и провинциальных, а есть поэты милостью божьей и есть графоманы, не знаю, чьей уж милостью…
В одном из своих самых лучших сборников стихотворений «Ромашковый пожар», изданном в Москве в 1972 году (за цикл стихов «Ромашковый пожар» Николаю Поливину Союзом писателей СССР и ЦК ВЛКСМ присуждена премия имени А. Фадеева), в стихотворении «Мамин дворик» Н. Поливин снова пронзительно пишет о малой родине своей, потому что об Астрахани тоска стала ясной и осознанною болью и потому что, как говорят на флоте, «дядька знает, дядька плавал, дядьку нечего учить»:
Как Магеллан в житейском море,
Курс в неизвестное держу…
В разгар ветров на мамин дворик
Для передышки прихожу.
Меня встречает сад в накидке,
Кустарники в созвездьях роз.
Ладью оставив у калитки,
Я погружаюсь в царство грёз.
В то царство, где – футбол и цыпки,
И сверстницы моей коса,
И добрая качель – из зыбки,
Отца и деда голоса…
Всё, что лежит на дне заливов
Былых времён, былых проказ…
В углу двора, под черносливом,
Пёс Джек с меня не сводит глаз.
… Вон там, где нынче куст сирени,
Колодец был, и на заре,
Придя с гулянья, легче тени
Скользил с ведром я на дворе.
Я черпал голубую воду,
И сад задумчивый поил,
И плащ дырявый небосвода
И так и сяк в мечтах кроил,
Чтоб он одной пришелся впору,
Той, что надменна и грода.
И улыбалась мне Аврора –
Поэтов верная звезда…
Своей тоской по дальним странам
Я ей обязан, только ей!
А кто назвался Магелланом,
Тот не уйдёт от кораблей.
Опять в ушах грохочет море.
Мне б неоткрытое открыть!
До новой встречи, мамин дворик!
Теперь и в шторм не страшно плыть!
1 января 1973 года «Комсомолец Каспия» откликнулся на книгу «Ромашковый пожар»: «Красота и добро, любовь и мудрость, ненависть и преданность взвешиваются мерой чувств, взглядов и понятий людей, умеющих ковать броню и согревать своим дыханием хрупкие лепестки первых весенних цветов».
Да, родина слышит, родина помнит, родина внимательно следит за астраханским москвичом поэтом Поливиным. Да, там, в Москве, выходят его наполненные тоской об Астрахани «Ладони моря», «Гудки над Волгой», «Ромашковый пожар», «Ковыльная держава», «Убегающий причал», «Окольцованная синева», там создаётся его главная книга «Пророки», которую он издаст только на стыке тысячелетий и которая выдвинула его в самые крупные поэты своего поколения. «Мой лирический герой, — писал Н. Поливин, — наш современник, человек яростный и нежный».
Да, работалось Поливину в Москве хорошо, но об Астрахани потомственный моряк тосковал очень:
У нас земля и та пропахла морем,
Не убежать здесь от его следов.
… Спят вечным сном на дальнем косогоре
Мои две бабки без своих дедов.
Бородачи, орлы, тюленебои,
Я ведаю, то не вина – беда,
Что вы однажды штормовой порою
Остались у Нептуна навсегда.
Царь понимал, что бабкам будет туго
Без ваших рук добычливых в дому.
Но целясь в бабок, бил он и по внукам,
Чтобы росли в почтении к нему.
Что говорить, нас не минуло горе, —
Но в бунтари мы подались не зря…
Мы нынче лучших рыб берем у моря,
Тюленей бьём из лучших стад царя!..
… Когда моряна зимними ночами
Сшибает рукавичкой гроздья звёзд,
Печальные, с добычей за плечами,
Деды приходят к бабкам на погост…
… В одной из самых лучших книг о тяжком и заманчивом писательском труде «Золотая роза» в главе «Надпись на валуне» К. Г. Паустовский пишет о маленьком рыбачьем посёлке: «В посёлке этом сотни лет живут латышские рыбаки. Поколения сменяют друг друга… Но так же, как и сотни лет назад, рыбаки уходят в море за салакой. И так же, как и сотни лет назад, не все возвращаются обратно. Особенно осенью, когда Балтика свирепеет от штормов и кипит холодной пеной, как чёртов котёл. Но что бы ни случилось, сколько бы раз ни пришлось стаскивать шапки, когда люди узнают о гибели своих товарищей, всё равно надо и дальше делать своё дело – опасное и тяжелое, завещанное дедами и отцами. Уступать морю нельзя.
В море около поселка лежит большой гранитный валун. На нём ещё давно рыбаки высекли надпись: «В память всех, кто погиб и погибнет в море». Эту надпись видно издалека».
Эта надпись показалась Константину Георгиевичу печальной, как все эпитафии, но латышский писатель, рассказавший Паустовскому об этой надписи, не согласился с ним: «Наоборот. Это очень мужественная надпись. Она говорит о том, что люди никогда не сдадутся и, несмотря ни на что, будут делать своё дело. Я бы поставил эту надпись эпиграфом к любой книге о человеческом труде и упорстве. Для меня эта надпись звучит примерно так: «В память тех, кто одолевал и будет одолевать это море».
«Я согласился с ним, — пишет К. Паустовский, — и подумал, что этот эпиграф подходил бы и для книги о писательском труде…»
В статье «Стихи и стихия», посвящённой жизни и творчеству своего старого друга Н. Поливина, поэт Ю. Кочетков пишет: «Стихия сопутствовала ему не только на море. Качало и на земле. И когда становилось тяжко, он вспоминал страшный и хорошо запомнившийся случай на Каспии. Волной смыло за борт помощника капитана. Все, кто видел это, не успели ахнуть, как вторая волна выхлестнула его обратно как щепку, на палубу, прямо к леерам. Вот и не верь в судьбу! И теперь, когда невыносимо трудно, поэт по-православному верит в добрый исход и собирается с силами…»
Всё прожитое вылилось в новую книгу «Пророки». Это поэзия романного жанра, сказал один литературовед. Кто-то сразу заметил книгу, а кто-то не обратил внимания или не захотел этого сделать… Но в Москве в писательской газете появилась рецензия на «Пророков» доцента Литинститута Александра Власенко: «Книга захватывает не только остротой содержания, новейшей историей России, но и образной серьёзностью, масштабной событийностью, художественной многогранностью, сатирическим видением мира. Для поэта характерно вольное обращение с размером стиха. Образными средствами он создаёт яркую картину торжества справедливости».
Книга поэм «Пророки» стала для Н. Поливина серьёзной и успешной попыткой «собирания мира», воссоздания лица движущегося времени, человечества и отдельной личности во всей её неповторимости. Я уверен, что к этой книге мы ещё долго будем обращаться.
Да, писательская судьба Н. Поливина сложилась удачно, он успел создать свою Главную книгу, вот только об Астрахани тоска разрывала его сердце, о чём и написал его добрый друг поэт Ю. Кочетков:
Московской тихой улочкой,
Не молод и не стар,
Шагает, не сутулясь, он,
Седой уже гусар.
Вдали от рек рогозовых,
Где всё – сплошное «ах!»,
Тоскует он о розовых
Низовых островах…
Слышите в этой вкусной цветной рифме – розовых-рогозовых – неизлечимую печаль ставшего москвичом астраханца Н. Поливина по нашим заливным розовым низовым райским островам?..
«Мёртвую печаль», — сказал бы Иван Бунин…