Николай – с древнегреческого «побеждать», «народ».
В 90-х годах я работал на «Трикотажке», так называли Трикотажный комбинат. Предприятие по тем временам было огромным: 5000 человек, в том числе иностранцы – вьетнамцы. В состав входили два производства: прядильное и трикотажное. Цеха: ровничный, прядильный, тростильно-крутильный, трикотажный, покрасочный, закройный, швейный, столярный, транспортный, литейный, пилорама, склады, бомбоубежище, магазины, две столовые, общежития, дома́, короче, небольшой самостоятельный город. Я работал художником в прядильном производстве, куда входили ровничный, прядильный и тростильный цеха. Была основная группа художников, состоящая из пяти человек. Основным завоеванием группы считали наличие «творческого часа». Нигде, ни на одном предприятии города, ни у одного художника не было оплачиваемого часа, который можно было посвятить творчеству. Это была заслуга главного художника Селюка Виктора Ивановича. В этот час можно было отложить любую работу и писать картину, рисовать, заниматься музыкальными инструментами, петь… да-да существовали кружки художественной самодеятельности, спортивные, футбольная команда и стадион, дачное товарищество. Обязанности не пересекались, работы хватало всем.
Николай – руководитель основной группы художников – решил организовать «Группу эстетики». При оформлении крупных заказов, кроме художников, необходим столяр, который должен участвовать в общем процессе, и такого человека он нашёл в стройцехе, пригласил и меня. Все организационные вопросы были решены, и мы начали воплощение идеи. На это ушёл ни один год работы и усилий, но группа полностью оправдывала существование. Практически это выглядело так: группа находит место для строительства мастерской под крышей комбината, наличие подъездных путей, воды, электричества, воздуховода для краскопульта (в процессе работы мы сделали три мастерские). Получаем в конце месяца заказ на оформление объекта, например – комнаты отдыха. Начальник стройцеха проводит ремонтно-строительные работы – меняет полы, штукатурные и покрасочные работы, сантехники подводят водные коммуникации, электроцех делает распределительные щиты, свет, розетки, вентиляцию, охрана – противопожарную сигнализацию, а мы наводим лоск.
Необходимо было координировать подготовительные работы, организацию пространства, где и что будет, и прийти к одному решению. Собирали сразу всех участников и досконально всё обсуждали. На первом этапе это было самым трудным, каждый норовил сделать очень быстро свою работу и растаять в тумане с подписанными нарядами. Приходили художники, и начиналась переделка: ровная, только покрашенная стена – приходит электрик и по центру проводит выключатель, если только его не опередил охранник со своей сигнализацией, и так далее. Идёшь, уговариваешь одного, потом другого, объясняешь, что выключатель нужен ближе к входу или вообще со стороны цеха, что сигнализации место на потолке, а на стене должно быть «зеркало для женщин или картина для души». Порой и покрасочных работ не требовалось, мы всё обивали фанерой или плитами, зеркалами, тканью. Через полгода эти вопросы постепенно утряслись.
Наша работа заключалась в следующем: планировка помещения, что необходимо в конкретном случае, встречались с руководителем, слушали, что ожидает получить в результате, здесь должно быть это-это-это, ни в коем случае вот этого, остальное на ваше усмотрение. Утверждаемых эскизов, как на первоначальном этапе, не делали. Нам доверяли полностью. В свою очередь решали вопрос со стенами, как перекрашивать, докрашивать или полностью обшивать материалом, какую делать перегородку, глухую или прозрачную, и как её закреплять к полу и потолку, отделяя пространство для подготовки пищи, хранения продуктов, какой будет потолок, из чего, на какой высоте, монтаж, где и как ставить обеденные столики, стулья. Какие изделия вешать на стену – картины, росписи, тарелки, зеркала. Изготовление мебели – шкафов, банкеток, скрытых подсветок. Когда красить пол – сразу или после подготовительных работ, чтобы не перекрашивать после. В конце месяца принимали акт о проделанной работе, подписывали наряды, получали деньги и думали об очередном заказе. Ушло ещё несколько лет, чтобы отладить и своё производство. Кроме устройства мастерской, где есть рабочее пространство, должно быть и частное: рабочий стол с индивидуальным инструментом, книгами, подсобным материалом, шкаф для одежды, место хранения красок, место, где можно красить сразу листов пятнадцать фанеры, чтобы она сохла пару дней, а то и неделю, где красить рейки, палки, место для «пескоструя» – обработки стекла, место хранения этого материала, гвозди, шурупы, дрели, молотки, гипсовые работы по отливке плит, тарелок, элементов декора, столярный станок для распиловки материалов на объекте, рамок для картин, токарный станок для изготовления балясин и токарных изделий, тележка для перевозки, мусорный ящик для отходов производства… И так до бесконечности в зависимости от работы и её срочности. Во времена перестройки приходилось рубить мясо, расфасовывать макароны, постоянно помогать, перевозить, таскать, делить.
На конечном этапе существования группы встал самый непреодолимый вопрос – пьянка. Находясь в «свободном плавании», Николай и Михаил позволили себе малую вначале и в конце разрушительную слабость – попить водочки… Дошло до того, что Николая постоянно трясло, руки не могли поднять стакан воды, приходилось носить в мастерскую обед и кормить его из ложки, потому что самостоятельно донести её до рта не мог. И ничего не помогало, пока в рот не попадала «живительная влага»…
Но вот однажды, в обычный день, не надеясь увидеть располагающую к работе обстановку, пришёл и поразился раннему присутствию Николая, абсолютно трезвого и убийственно спокойного. Он сортировал свои книги, вещи, аккуратно складывал на край стола, кисти долго, тщательно мыл и чистил, вытаскивал баночки и тюбики с краской. Я молчал, было ясно, что человек собирается и весьма основательно. Вошёл Михаил, получил от меня ответ на приветствие и тоже замер, уяснив, что происходит. Молча вопросительно мотнул головой, я ему так же молча пожал плечами. Время шло, вопросы росли, а ответов не следовало, сборы Николая закончились, и он молча уставился в окно.
И тут невозмутимого Михаила прорвало:
— Ко-ля-я, тебя что за язык тянуть надо! Ты можешь сказать нормально, что произошло и что ты решил? Мать твою!
Николай ожил, будто морок с него спал:
— Нет, правда, ребята, вы ни при чём! Просто сегодня ночью со мной кое-что произошло, и это должно полностью изменить мою жизнь.
— Я так понимаю и нашу тоже, — беря стул и подсаживаясь ближе, сказал Михаил. Я уже сидел рядом.
— Вчера, когда мы с тобой утром расстались, — начал Коля, обращаясь к Мише, — решили, отдохнём сегодня, а завтра на подвиги. Подумал, пойду на дачу, уберусь, протоплю баньку, попарюсь, вечерком придёт Галка, немного выпьем, отоспимся и утром на работу, здоровенькими и бодренькими. Пошёл домой, договорился с Галкой, зашёл на базарчик, взял, что надо, и на дачу. Там благодать – тепло, тихо, птички поют, убрал огород, помыл полы в домике, баньку протопил, нарезал салатика и стал дожидаться Галку.
Жена звонит (у него на даче был проводной телефон, сотовых тогда у работяг не было): не то на работе задержится, не то у девчат что-то непредвиденное, только прибежать дотемна не успеет, поэтому не жди. Пошёл в баньку, попарился хорошенько. Ждать некого, спешить некуда. Пришёл распаренный в домик, уже темно, достал из холодильничка ледяной, за целый день согрелась, дождалась! Только я первую опрокинул и до салата не успел дотянуться, по телу озноб и чувствую чьё-то присутствие. Так-то на дачах у нас спокойно и никогда ничего, но железный пруток всегда под рукой, мало ли что. Я – за него, а из темноты басом:
— Не дури! Я не за тем сюда пришёл!
— А зачем? – а у самого каждая клеточка дрожит, по спине ледяной пот, трусы от него мокрые.
— Поговорить хочу, узнать, годишься ли для дела, которое тебе предложу?
Во рту – словно неделю воды не было, но всё же выдавил:
— А если откажусь?
Тут же словно разрядом электрическим шибануло, и я свалился на пол. Очнулся, передо мной старик в чёрном балахоне, борода длинная, но не седая, глаза не злые:
— Договоримся так: я говорю – ты слушаешь, все вопросы потом. Я решил сделать из тебя помощника себе. Ты бросишь работу, жену, детей, тестя, квартиру – всё!
— И дочек? – вырвалось у меня, и в следующее мгновенье я опять валялся на полу.
— Я же сказал: я говорю – ты слушаешь и молчишь! Какие дочки? Очнись! Они ждут не дождутся, когда им стукнет восемнадцать. Через год ведь?
Я мотнул головой, боясь раскрыть рот.
— Ровно через год они выскочат замуж и первым делом убегут из твоего дома. Ты думаешь, что они в новую жизнь потащат за собой папашу – алкоголика? Или опостылевшую мамашу – истеричку, или старого деда, который подсматривает за ними? Может, тебе не известно о ветвистых рогах, которыми награждает тебя жена? Молчи!
Мне нечего было отвечать, он знал всё!
— Чтобы ты не сомневался, что мне известно всё, — читая мои мысли, продолжал он, — я тебе покажу вот это.
Я стоял на коленях, передо мной табурет, на который я уставился, и время остановилось.
По всем четырём ножкам поднимались солдаты, лошади, войска, разворачиваясь в ряды и колонны, на сиденье табуретки, которая превратилась в поле брани, начиналась схватка, битва, война. Одна заканчивалась, начиналась другая, вся история проходила перед глазами. Я не историк и не знаю, что там и чем закончилось, но ясно понимал, что не тем, чему нас учили. Рыцари сменялись уланами, кивера – шлемами, кони – танками, и действию не было конца.
— Ты понял?
Я замотал головой, боясь очередного разряда.
— Сейчас я дам тебе три послания, которые ты должен запомнить наизусть, не записывая. Повторяй!
И я повторял. За каждую ошибку или оговорку он тыкал в меня пальцем, и я получал разряд.
Когда заучил, он продолжил:
— С этими посланиями ты должен поехать в город Псков, там есть монастырь, — и на табуретке потекла река, арочный мост, на берегу монастырь. Я всё видел замечательно, хотя очков на мне не было. – Ты придёшь к настоятелю, скажешь, от меня, передашь послания и останешься там навсегда! Сначала обычным послушником, потом дойдёшь до настоятеля и станешь со временем великим старцем, люди со всей России будут идти к тебе, чтобы услышать твоё слово и решение.
И исчез, как не бывало. А за окном уже рассвет, начало нового дня, бросил всё, как было, и пришёл сюда.
Молчали. Михаил курил, не переставая, я перебирал в голове услышанное и понимал: если у него что-то с головой на фоне пьянки – то группе конец, если всё правда – тем более. Но надо было что-то предпринимать, и я решил начать сначала, то есть с головы:
— Коль, а, может, нам вначале сходить в медпункт?
Недавно мы делали там комнату для приёма кислородного коктейля, и дружеские отношения с главным терапевтом сохранились.
— Думаете, что я дурак? Пошли! – мирно согласился Николай. – Сам хотел зайти.
И только тут я обратил внимание на его лицо. За окном горело солнце, и освещение стало ярче, а лицо Николая светилось. С детства и до сих пор ходил он с оспинами на серо-коричневом лице. А здесь я воочию наблюдал преображение. Пропали оспины, лицо приобрело нормальный розовый оттенок, и даже очки ему были вроде как не нужны.
Заявившись в медпункт, я потребовал у врача отнестись к нашему визиту настороженно и коротко обрисовал ситуацию.
— Хорошо, я понял, — ответил эскулап и выпроводил нас с Михаилом. Ещё час мы стояли и обсуждали перспективы. Когда Николай вышел без смирительной рубашки, вздохнули свободней, и Миша пошёл с ним в мастерскую, я к врачу:
— Ну, если бы он видел чёртиков или на худой конец рыжих белок с пушистыми хвостами, или наоборот, серых с длинными лысыми хвостиками мышек, то инструкции у меня на этот счёт имеются. Но лезть в непонятные отношения с силами, тем более в чёрном обличии, прошу пардонить! Мне моя голова ещё не надоела!
По дороге встречались знакомые, и все непременно спрашивали о Николае. Откуда утечка? Ведь мы сами только об этом узнали из первых уст. Как мог успокаивал и недоумевал: «Что за бред!»
Но нужно было искать выход, решать, спасать группу.
— Пишу заявление на увольнение, завтра получу расчёт, поеду к матери, а там недалеко и до Пскова, может, съезжу, посмотрю, есть ли такой монастырь. Там и решу!
За это я и ухватился:
— Тебе не надо писать заявление на увольнение, напиши на отпуск, езжай к матери, в Псков, отдохнёшь, успокоишься, развеешься, а там видно будет. А сейчас домой – спать.
— Нет, домой не могу, пойдём, в церковь сходим.
— Пошли! – я был готов на всё. – А что ты говорил про послания, что в них было?
— Это я должен рассказать настоятелю.
— Это секретная информация? – настаивал я.
— Да нет, ничего такого не было, только мне записывать нельзя.
— Так давай я запишу, а ты только будешь говорить, не записывая.
— Ну, ладно, пиши! – согласился он и начал диктовать.
Я напрягся, правильно ли делаю, вспоминая доктора, но желание узнать чужие секреты возобладало. Но, дослушав и дописав до конца, резюмировал:
— Коля, ты только не обижайся, если убрать красивости и эпитеты, которых здесь не счесть, то получим следующее: на ближнем Востоке произойдёт землетрясение, обрати внимание: ни места, ни даты, ни какой силы – нет. Погибнут люди. В Африке разольётся большая река, утонут люди, и опять ни река, ни место не обозначены. Третья – умрёт Ельцин – будут похороны. Я, конечно, извиняюсь, но мы то и дело слышим по телеку о землетрясениях в Афгане или Иране, в Африке каждые полгода разливы Конго и Лимпопо, и, конечно, гибнут люди. Строят не в тех местах, без необходимых технологий, спасательных служб там нету. А что касается нашего неугомонного президента, это и дураку уже понятно! К чему я веду? Да если бы ко мне припёрся бедолага с трясущимися руками и начал буровить эдакое, да ещё ссылаясь на уважаемого мной человека, я бы что сделал? Собирайся, пошли.
— Куда?
— В церковь! Сколько можно переливать из пустого в порожнее? – ответил я, встал, сжёг свою писанину, и мы пошли в центр. Ехать Николай отказался. Надо было обдумать и осознать многое, да и главное – хватить свежего ветерка, голова трещала.
Мы шли долго, вспоминали поездку в Москву с ежегодной выставкой лёгкой промышленности, сколько обошли и увидели: и Мавзолей, и Оружейную палату, и МХАТ с «Зойкиной квартирой», как сидели рядом с Татьяной Дорониной и видели Веру Васильеву, Аристарха Ливанова, один вечер посвятили Московскому кинофестивалю, где трескали дармовые бутерброды с красной икрой и балычком. Крымский вал с выставкой Отто Херберта Хайека, поразившие картины, и как делали их жалкое подобие на «Трикотажке», покупали мне карманную Библию в глухой подворотне, а Николай следил, чтобы меня не надули. Третьяковку и Пушкинский музей, где я хвалился любимыми импрессионистами и обожаемой Жанной Самари. Как ездили в Загорск, куда он никак не мог попасть:
— Столь интересной и насыщенной поездки никогда и никуда не было! Спасибо! – оживился Николай.
Тут мы подошли к Картинной галерее, и я вспомнил, что у них тоже есть библиотека, мы как раз хотели зайти, посмотреть альбомы про Псков. Зашли, никого в коридорах не было, в фойе – выставка книг по какой-то тематике, столик с расположенными в упорядоченном беспорядке книгами, и вдруг Николай замер и молча показал на книгу. Я прочитал незатейливое название «Псков», он продолжал тыкать в небольшой овал на обложке.
— Это то самое место, которое Он мне показывал!
— Подожди, – я взял книгу, – если маленькое фото на обложке, значит, внутри обязательно есть большое.
Так и случилось, перевернув несколько страниц, мы увидели разворот, и Николай аж присел:
— Да, большая река, длинный арочный мост, справа островок и слева монастырь и пятиглавая церковь. Это то место, которое было на табуретке!
Его затрясло. Перевернув ещё несколько страниц, посвящённых истории монастыря, мы увидели портрет старика, основателя обители.
— Это Он приходил ко мне!
Через несколько дней Николай уехал. Начали думать, как будем управляться вдвоём, перебирали кандидатов из художников, кого пригласить к себе в группу, но не спешили, на что-то надеясь.
Прошёл месяц, Николай вернулся из отпуска и вышел на работу, нехотя втягиваясь в будни, мы боялись даже затронуть зудевшую тему, и всё медленно возвращалось на круги своя. Дома у него ничего не менялось, домашние вроде были рады его возвращению. Дача, баня… Постепенно начал замечать мутные, блестящие глазки, серость в лице, возвратившиеся на него оспины, а потом…
В то обычное, вроде бы, утро Михаил сказал:
— Иди к начальнику, выписывай строительный лес, и пойдём делать гроб Николаю, памятник я уже заказал…
Он сел, закурил, а у меня внутри всё оборвалось.
— Ничего не знаю, в обед придёт Галка, всё расскажет.
К полудню гроб был готов, насыпали побольше опилок, чтоб помягче, обили материалом в «рубчик», на складе для Кольки ничего не пожалели. Два дня красили памятник, только раза три изнутри, а сверху сиял, как холодильник, написали табличку.
Пришла Галина вся в чёрном, маленькая, сгорбленная, все бумаги оформила. Михаил плеснул ей для успокоения, и она начала свой рассказ:
— Мы решили ночевать на даче, убрались во дворе, я помыла полы, на обед нарезала салатик, курица была. Коля говорит: «Грязный – пойду помоюсь, чтобы чистым за стол. Пошли вместе!» Довольный был, не часто выпадает вдвоём остаться и на дачу из-за этого бежим. Дома девки уже большие, всё понимают, старый денег с пенсии не даёт, а как жрать – так за троих, да ещё и налей каждый вечер.
Жду, жду, а он не идёт, ну, думаю, ждёт, чтобы я пришла, ему спинку потёрла. Улыбаюсь, иду, открываю – баня полна пару, а его не видать, я ему: «Коля, Коля!», а его нет, дверь распахнула, чтобы немного проя́снилось, и туда. А он лежит за печкой на бетонном полу, голый – как зародыш, кожа на лице висит клочьями, наверное, как котёл открывал или плескал для пара, его и окатило жаром. Внутри всё сжалось от боли, и что делать – не знаю. Смотрит сквозь меня, в никуда, крестится, повторяет одно и тоже: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»
Я к нему – поднимать, тащить отсюда. И он вроде как пришёл в себя, и взгляд осознанный на меня, и как заорёт: «А-а-а, это ты су-у-ка! Всё из-за тебя!»
Вскакивает – и на меня с бешеными глазами, я ему: «Коля, тебе же больно!»
А его уже не остановить, схватил ковш, думаю, ошпарит, и – во двор, на улицу. День – на дачах никого нет, я по улице – в сторону инфекционной больницы, он голый за мной, в голове – добегу до больницы, там люди и мне и ему помогут, перевяжут. Больница за дорогой, вижу, он через дорогу перебежал и упал, думала, поскользнулся, подхожу – нет. Всё!
Сняла свою кофточку, прикрыла, прибежали из больницы, да что уж там, скорая подъехала, потом милиция, следователи, меня одеться не пускают: «Да я вот тут живу»… А он у дороги так до вечера и валялся…
Мы ждали грузовик, везти гроб домой. На рабочем столе он и стоял, вокруг него сидели мы. В мастерскую мы везли его на нашей тележке, и он норовил соскочить на любой кочке и повороте, не хотел Николай возвращаться в мастерскую.
Дома лежал в маленьком зале и занимал почти всё пространство, места для житья и не оставалось… Как они впятером здесь помещались? Лица видно не было, накрыли белым платком. На кладбище встал вопрос, снимать его или нет, желающих это сделать не было, но знатоков, что нельзя покрывать саваном закрытое лицо, предостаточно. Галина бегала вокруг и каждому предлагала резиновые перчатки, но все отбегали в сторону, пока я не вырвал перчатки: «Да что же, он чумной что ли?»
Вокруг остались только близкие, я одел перчатки и снял платок.
— Это не мой папка! Это не он! – заорала младшая дочь и завернулась в мамкину кофту, кто-то завыл.
Я в жизни много чего повидал, но эту оскаленную маску смерти не забыть вовек… Накрыли саваном, платок и перчатки в ноги, заколотили, закопали и забыли. Все и навсегда!
Посещая своих родственников на кладбище, потом навещал и могилку друга, краска и надпись сохранялись удивительно долго. Меняли прошлогодние цветочки, щипали колючки. На работе докладывал Михаилу: «Кто-то в этот раз приносил красные цветочки», а он отвечал: «Красные? Это мы с моей Галкой заходили на Вербное».
Девчонки, не прошло и года, выскочили замуж за непьющих протестантов и разлетелись, понарожали детишек. Дачу продали. Галина нашла приличную работу в салоне связи и даже работала на кассе, оказалась красивой, умной и самостоятельной женщиной.
1 Кор. 10:13
«Все испытания, с которыми вам приходилось сталкиваться, были ничем иным, как обычными человеческими. Бог никогда не допустит, чтобы вы были испытываемы сверх сил, и Он верен Своим обещаниям. Когда вас постигает испытание, Он даёт вам и выход, так чтобы вы смогли его перенести».
А меня всю жизнь не отпускает один вопрос. Каждое знакомство с человеком, его судьба должны быть нам неким уроком, чтобы мы что-то важное поняли, если не сумели понять при жизни, то смерть должна показать очевидное. Что я не понял при жизни Николая? Был профессионалом, удивительно порядочным и добрым человеком, увлекающимся и творческим. Нет! – не то, мы сами такими были. Любил париться, а кто не любит? Человек умирает от того, что любит? Не высасывают ли нас наши увлечения, ради которых забываем работу, друзей, близких? Но не убивают! Близко! Но не то!
А вот если сейчас к тебе подойдёт некто и скажет: брось жену, детей, работу, увлечения – всё! Иди за мной! Будешь Великим! Сможешь? Сомневаюсь, я бы не смог!
Значит, знают, к кому идти, и на что каждый способен, нет смысла идти и уговаривать того, у кого кишка тонка.
Но ведь были и такие, кто шёл – Богородица, апостолы, мученики, ставшие святыми, Симеон столпник, Сергий Радонежский, Серафим Саровский, а сколько неизвестных работают над собой сейчас, в эту самую минуту? Не ждут славы, поклонения, просто работают над своей душой. А мы, глядя на них, тянемся к чистоте, простодушию, свету – к Богу!