Последние летние каникулы в школе мы работали на складе готовой продукции Рыбокомбината. На территории стоял устойчивый запах переработанной рыбы, приправленный привкусом соли, мне он нравился, но когда концентрация превышала допустимые пределы, — это вызывало отвращение у всех. Распространялся этот запах не только на одежду и склад, им был пропитан воздух коробов, бочек, вагонов, цехов, завода, ближайших улиц, магазинов, водного трамвайчика, всего посёлка.

Просыпаясь, не открывая глаз и не вытаскивая ног из-под одеяла, только поведя носом, можно было определить погоду на день. Пахнет рыбой — значит, ветер с севера надует прохладу или холод зимой, если последние два дня по радио говорили о дожде в Москве, было самое время долететь ему до нас. В комнате пахнет гарью от ГРЭС — ветер южный, и, кроме летящего с электростанции пепла от сгорающего угля, наступит жара с запахом отходов Мясокомбината. В этот день нельзя открывать окна — задохнётесь, нельзя стирать бельё, вывешивая его сушиться на верёвке, — придётся перестирывать. Висит и сохнет — беги, снимай!
Короткая и толстая труба засыпала Первомайский завод и Рыбокомбинат, суда и реку, крыши, заборы и улицы посёлка, белый снег, наши лёгкие — пепельной чернотой, создавая уныло-серый колорит существования, добавляя к нему всеми «обожаемые запашки».
  Нас устроила тётя Сима, мать Виктора, работавшая в буфете и кормившая купленными у неё бутылкой молока или кефира с коржиком, а осыпки с хрустящих слоёных язычков доставались нам бесплатно.
На складе мы работали разнорабочими. Стояли огромные ряды коробок с разными консервами, отстаивались после производства определённое технологическое время, затем перебирались: гнутые, помятые, вздутые — удаляли, на хорошие клеили этикетки, упаковывали в короба и отправляли потребителю вагонами или авторефрижераторами. Мы подвозили коробки с чистыми банками, клеили этикетки, прокладывали картон между слоями консервных банок, заклеивали короба липкой бумажной лентой, отвозили и укладывали готовые короба в новый штабель. В цеху стояли два станка для автоматической наклейки этикеток на круглые и прямоугольные банки. Круглые банки сами катились вниз, наматывая на себя этикетку, на выходе протирали избытки клея и убирали лишние, случайно намотанные этикетки.
 Прямоугольные банки передвигались по конвейеру, через проклеенную этикетку, а концы загибал автомат, также иногда прихватывающий несколько бумажек. Ещё один конвейер для ручной наклейки красивых этикеток на те же банки только для экспорта, где я впервые увидел изумительного качества печать.
  В перекур или обед работники залезали на штабеля коробов, лежали, спали, ели консервы, благо кусок хлеба всегда был под рукой. Выбирали себе штабель без этикеток — упакованными пользоваться было нельзя, находили открытый короб, доставали баночку, смотрели номер, узнавая дату и что внутри, открывали, нож у каждого в кармане, съедали, а пустую банку отправляли за штабель.
На складе работал безотказный блаженненький, которого все просили открыть банку. Получалось у него это виртуозно! Широкое лезвие ножа без труда входило сильной рукой детины в баночку, крышка со звоном улетала в сторону, оставляя нетронутым масло сверху рыбы. Всё равно банка — круглая или прямоугольная, ежедневный фокус доставлял мастеру и зрителям несказанное удовольствие. Когда очередной штабель заканчивался, за ним оставалась стена из пустых банок, нас заставляли собирать их в тележки и увозить на металлолом. За пополнением кучи металла никто не следил, только когда собиралось очень много, отправляли в пресс, затем, вагонами на переплавку.
  Однажды, мы решили пообедать «на природе», приглянулось место под железнодорожным мостом и обнаружили там такую картину: огороженное лавками пространство, посередине котёл, вокруг него суетился мужик, варивший уху.
Позже мы узнали, что каждый день назначался человек, который включал насос и наливал воды из Болды, мыл котёл и посуду, собирал дрова для костра, подметал площадку, брызгал из шланга — прибивая пыль, остужал жару, убирал столы, чистил овощи, принимал рыбу или другой продукт от пробегающих рабочих, если свежая — чистил и потрошил, промывал, если из морозильника — размораживал на солнышке. За полчаса до обеда начинал запускать в котёл куски красной рыбы, тушки сомов, судаков, сазанов, открывал консервы и добавлял в уху для полноты вкуса, доставал по мере готовности, раскладывал на столе, накрывал полотенцем от туч мух, роившихся по всему комбинату.
Приходили люди, приносившие эти куски для своей артели, садились на лавки, делили, с удовольствием ели и болтали, сыпали анекдотами и случаями из жизни. Рядом кипел котёл поменьше для чая, который заваривали тут же в металлических чайниках, а кипяток подливали в основной котёл, если оставалось мало ухи, а желающие пообедать всё подходили и подходили. Дежурный точно знал, кто и что приносил, к какому времени подойдут и руководил процессом.
Подносили водочку и, не рисуясь, выпивали, оставляя пустые бутылки сдавать дежурному, а их набиралось пару ящиков за пару часов. Обедали, пили чай, благодарили и шли работать дальше. Нам от души налили по огромной жестяной миске ухи, отрезали по ломтю горячего хлеба, стоявшего тут же у костра лотками. Такой вкусной ухи я не ел никогда в жизни — ни до, ни после.
Остатки ухи дежурный сливал в бидончик — домой, а первую помывку котла отдавал собакам и котам, ждавшим своей очереди, опять мыл котлы и посуду для завтрашнего обеда, не забыв залить костёр. Столы и посуда оставались тут же, под открытым небом, прикрытые клеёнкой. Пустые лотки часов в десять утра хлебовозы сменяли полными и всё начиналось сначала.
Тётя Сима перед сном, навещая соседей, заходила и к нам пораспрашивать, как прошёл день, собрать или разнести свежие сплетни. Муж — всё лето на плавзаводе, зимой — дома, водку пьёт, детки подросли и появились свои заботы. Дома чистота и порядок, спокойствие и достаток. Вот каждый вечер и находила развлечение:
— Мамцевы, вы что, спите, что ли? — громыхала она, грузно поднимаясь по лестнице.
— Весь свет повыключали, не войдёшь! По пятнадцать копеек, наверное, за электричество платите?
И в доме загорался свет, всё оживало, пили поздний чай, тушили бестолковый теперь телик, долго болтали, выслушивали новости, докладывали свои, провожали и уже потом спокойно засыпали.
Большая, пышущая здоровьем и силой, энтузиазмом и оптимизмом, с ней в дом приходили радость и беззаботность, простота жизни и решение непростых ситуаций.
Дядя Миша — её муж, не уступал ей по габаритам и аппетиту, трудолюбию и жизнелюбию. Был капитаном на икорном плавзаводе, дом жены содержал в идеальном порядке, всё работало, светилось, закрывалось и росло. Ежегодные, как на корабле, покраска и побелка, зимой — ремонт, благо материал дармовой, а руки золотые. При входе в дом: стеклянная веранда, утеплённая дверь, коридор, где раньше стояла русская печь, на которой доживала свой век мать Серафимы — Агриппина, баба Груня, направо — кухня с печкой для готовки, стол на две семьи, окнами во двор с негаснущим даже ночью светом. Налево комната, где жила семья брата Виктора, уехавшая после смерти дочери Тамары сначала в Симферополь, потом в Тамбов. Прямо — комната с Витькиным диваном и телевизором, с отгороженной спальней для родителей, большой зал с окнами на улицу и единственным шкафом.
Так непривычно было для меня, живущего на втором этаже, когда мимо проходили, разговаривая, люди и заглядывали в окна. Когда убралась Агриппина, убрали и печь, установив водяное отопление, а вход в левую комнату перенесли в зал, получилась отдельная комната в дальнем углу дома для взрослеющей дочери.
— Во что это вы тут играете? — спрашивал дядя Миша. — В шахматы? А чего же конь у вас неправильно ходит?
— Почему неправильно? — удивлялись мы, проверяя ходы. — Правильно! Вот так, буквой «Г»!
— Так, да не так! Конь так не ходит, он сейчас ходит под окнами!
Мы, недоумевая, смотрели друг на друга, пока мед-лен-но не доходило, и начинали ржать. У очередного ухажёра Ольги была фамилия Коняшкин, над его кличкой угорал и сам дядя Миша:
— Была пышная пышка — Пышмынцева, станет Коняшкиной, а как её будут звать в простонародье? Коняшкой или Конякой? — И мы катались по полу от смеха.
Осенью их двор на день превращался в консервный завод. Капусту покупали всегда под заморозки, когда она наиболее сладка и сочна, а наступающие холода замораживали быстрый процесс сквашивания и придавали ей незабываемый зимний хруст. Морковь, набиравшую силу поздней осенью, выращивали в огороде, но использовали в готовке супов, а для засолки покупали крупную на базаре, укроп сам рос зарослями.
Договаривались к выходному дню — всё и у всех должно быть готово!
С утра во двор Серафимы Михайловны сносили столы и скамейки, «тазья» и корыта, тёрки и чистые десятилитровые бутыли, выставляя на завалинке. Пять семей в сборе. Чтобы не путать свою и чужую капусту тянули жребий, всегда первой везло маме. Начинали с нас и мешков у нас было меньше всех. Тащили капусту и сумки с морковью с одного двора, потом другого, следующего. Семена укропа никто не считал, стояло ведро для всех, сыпь — только по рецепту.
Мыли кочаны водой из колонки в тазу, мужики резали их на части, бабы шинковали капусту ножом, ссыпая в корыто. Кузины приносили старое деревянное корыто с полукруглым дном и повторяющим форму корыта топориком, рубили в нём. Дети чистили морковь, тёрли на крупной тёрке, перемешивали в корытах с капустой, добавляли укроп, жали, что есть мочи, чтобы пошёл сок, ссыпали в бутыли и утрамбовывали скалками, разносили по домам, где на керосинках бабки варили рассол.
Иногда чудили — нарезали и солили по четвертинке в больших эмалированных кастрюлях или древних бочках, добавляя свёклу для необычной расцветки, яблоки, айву или маленькие арбузы, как любил мой отец.
Приносили новые мешки и продолжали до ночи, оставляя уборку двора на следующий день. А мы с друзьями несколько дней подряд ходили и грызли кочерыжки, стоявшие вёдрами во всех дворах, а мужики зимой спасались утренним холодным рассолом от вечерней горячей несдержанности.
Общий труд объединял чужих людей, они становились ближе и родней друг другу. Могли ли обойтись без помощи соседей? Разумеется, и это произошло немного позже.
По субботам вместе ходили через новый мост к Райсовету в общественную баню, часами стояли в очереди и ещё дольше ждали, пока помоются женщины. Потом дядя Миша перестроил летнюю кухню в баню, а мой отец сварил печь, и мы долго ходили к ним мыться, топили её поочерёдно.

Поделиться: