6 января 2025 года — три года, как нет рядом с нами Веры Ивановны Саградовой, прозаика и поэтессы, члена Союза писателей России. В память об этой талантливой и светлой женщине публикуем её воспоминания о родной улице Тамбовской, где она росла.

ВЕРА САГРАДОВА

ГДЕ ТЫ, УЛИЦА ТАМБОВСКАЯ МОЯ?

Моё детство прошло на одной из окраин Астрахани, у которой в 50-е годы двадцатого века не было никакого названия. У других окраин были: Криуша, Кузнецы, Эллинг, а вот у нас не было. Просто был большой старый район за Канавой между Татарским пешеходным и Татарским проездным мостами. Это теперь Татарский пешеходный мост, что в створе улицы Мусы Джалиля, реконструирован и стал красавцем со всякими арками и фонарями. А тогда, в пятидесятые, это был простенький деревянный пешеходный мостик, с которого удили рыбу местные мальчишки. Да и улицы имени Мусы Джалиля тогда не было, она называлась раньше улицей Туйбахтина.

А за мостом шли улицы со звучными названиями: улица имени Челюскинцев, Спартаковская, улица Зои Космодемьянской, улица Хадоят Эмильбекле (понятия не имею, кто это, потом она стала улицей Епишина). А дальше с горки спускалась улица Бебеля (теперь она Гилянская), которая после пересечения с Туйбахтиной вдруг превращалась в улицу Тамбовскую. В начале Тамбовской, на углу Волжской, была старая «пожарка» с деревянной каланчой. А мы жили на другом конце улицы, где на пересечении Тамбовской и Туйбахтиной стояли старые доходные дома.
Проезжая часть Тамбовской улицы была выложена крупным серым булыжником. Такая же булыжная мостовая была и на ул. Мусы Джалиля (Туйбахтиной), вдоль которой к тому же шли канавки ливневой канализации. На Тамбовской канавок не было, и в дождь она превращалась в неглубокое озеро. Зато тротуар на Тамбовской был замощён красным кирпичом. Впрочем, всё это дорожное великолепие рухнуло, когда под тротуаром проложили телефонный кабель, а под проезжей частью – газопроводные трубы. Восстанавливать тротуар и проезжую часть уже никто не стал.
Но это было уже в конце пятидесятых, а тогда, в их начале, по булыжной мостовой грохотала самая настоящая пролётка, иногда проходила телега, во главе которой гордо шествовал верблюд. А к вечеру по Тамбовской возвращалось домой стадо, состоящее из коров и коз; и мостовую, и тротуар обильно усеивали тогда козьи «горошки» и коровьи «лепёшки». У нас, на Тамбовской, скотину не держал никто, а вот на Епишина жили несколько таких семей, и мы покупали у них молоко. А пастбище было совсем рядом: ведь за Тамбовской было до окраины всего три улицы: Бакинская, Плещеева и Ахшарумова, а дальше шла степь. Лишь в конце пятидесятых годов там стали строить дома, и возникли улицы Богдана Хмельницкого и Николая Островского. В начале пятидесятых там были пустыри, и с этих пустырей иногда возвращались с учебного полигона танки по улице Пионерской, ставшей затем улицей Бэра. Мы, дети, бегали смотреть на танки и бравых танкистов в кожаных шлемах.
Наш двор на углу Тамбовской и Туйбахтиной состоял из двух доходных домов. Один из них был во дворе, и в нём жили две мои подружки, обе Тани, одна на нижнем, другая на верхнем этаже. Другой большой двухэтажный дом одним боком выходил на Тамбовскую, другим на Туйбахтину. По бокам дворовых ворот стояли ещё два маленьких домика, в одном из них жила наша семья. Оба двухэтажных дома были с деревянными галереями по окружности двора. В одну из них вела крытая лестница, в другую – лестница без крыши и чаще всего без перил. Куда они девались периодически, один Бог знает… Мы, дети, с удовольствием лазили по этой крутой лестнице, рискуя сломать шею. Впрочем, всё обходилось без травм, а уж побитые коленки были, конечно, у всех и всегда.
На углу дома была хлебная лавка, она же бакалейная. Были там чёрный хлеб и батоны, крупы, сахар, макароны. Настоящим событием было, когда в лавке «выбросили» впервые маргарин. Все жители улицы выстроились в большую очередь. Нас, детей, тоже мобилизовали на укрепление рядов, т. к. давали по сколько-то граммов на человека. Получив вожделенную добычу, бабушка мне дома намазала хлеб маргарином. Помню своё горькое разочарование: маргарин показался мне таким невкусным, к тому же кто-то из взрослых сказал, что его делают из нефти.
Двор наш был весьма интернациональным. В нём жили русские, татары, армяне, евреи, казахи, поляки. Не скажу, что двор был очень уж дружным, но склок на национальной почве не было. Зато весь двор с азартом и волнением слушал бытовые перепалки местных бабушек Андревны и Петровны, а они, «отстрелявшись», мирно усаживались на завалинке флигелька повязать на спицах и поболтать. А на втором этаже жила «бабушка культурная», её прозвали так за то, что у неё была дочка с высшим образованием.
Ещё в нашем дворе жили два милиционера: полный, добродушный дядя Коля и худой, вечно озабоченный Спасыб-пожалста. Так его прозвали за употребление этих слов по поводу и без повода. Оба стража порядка ходили в великолепной тёмно-синей форме, на кителях блестели надраенные мелом пуговицы, брюки-галифе заправлены в блестящие чёрные сапоги, а на голове фуражка с козырьком. Впрочем, Спасыб-пожалста вскоре лишился этого великолепия. Хотя в пятидесятые годы у нас не было такого понятия, как «рэкет», но за взимание связок воблы в свою пользу с торговок на Татар-базаре Спасыб-пожалста был выдворен из милиции.
Жили в нашем дворе и врачи, и инженеры, и дворники, и грузчики, и военные. Был даже свой дворовый вор Колька, его мать торговала семечками возле нашего дома, а он, отец семерых детей, работать не желал совсем. Был у нас и местный «барон» наркомафии, тихий, весь трясущийся старичок, продававший мальчишкам анашу. Милиция никак не могла его «накрыть», никто со двора на него не доносил, а он не губил своих дворовых ребят.
Мы, детвора, пользовались во дворе и на улице полной свободой: сделав уроки, мы бегали, играли, орали, и никто никогда не ругал нас за это, не гнал со двора. Играли в «коли»-догонялки, в прятки, в «цепи», в классики, бегали по толстым трубам ещё не уложенного в землю газопровода над двухметровой глубины траншеей. Мальчишки, конечно же, играли в «ножички», «чиж» и в альчики, девчонки – в дочки-матери. А ещё собирали разноцветные стекляшки, осколки от посуды, которыми густо усеяны были почему-то и двор, и улица. С какой гордостью показывали мы друг другу «вмонтированные» в землю свои роскошные коллекции стекляшек в потайном уголке двора.
А вот деревьев и травы у нас на Тамбовской почти не было. Росла одна акация перед домиком на улице, да во дворе был один палисадник, в котором росла касторка с огромными листьями и чудесными шишечками. Да ещё мой папа отгородил позади нашего домика крошечный дворик, где высадил помидоры, виноград и плодовые деревья. Но вишни и груши, дойдя до солончака, быстро засохли, яблоня дала всего три яблока, а кисти винограда в иной год бывали горько-солёными.
Зато рядом с нами был большой дом с садом. В Великую Отечественную войну в этом двухэтажном доме был призывной пункт райвоенкомата, а после войны там была КЭЧ, т. е. квартирно-эксплуатационная часть, и в доме проживали военные лётчики. Как и в нашем доме, удобства там были во дворе, вода – в колонке на улице, а семьи с двумя-тремя детьми ютились в крошечной комнатке с мини-кухней. Зато какие игрушки были у тех детей! Ведь они с родителями побывали кто в ГДР, кто в Корее, кто в Китае. А уж телевизор был для нас, местных ребятишек, и вовсе чудом невиданным, и в крошечной комнатке, на полу, мы усаживались всей кучей, чтобы посмотреть фильмы «Голубая стрела», «Песня Этери». Были, наверно, и другие фильмы, но я не помню уже их названий.
А на другой стороне Тамбовской, напротив нас, располагался стройдвор. Там лежали стройматериалы и какое-то оборудование. А по утрам на нашей завалинке сидели рабочие со стройдвора, ожидая заданий по работе, и рассказывали друг другу содержание увиденных кинофильмов, пересыпая рассказ отборной нецензурщиной. С тех пор я бестрепетно могу выслушать любую ругань, но такого изящества в её употреблении теперь почти уже не встретишь.
Но у нас, детей, тогда матерщина не была, к счастью, в ходу, даже отчаянные хулиганы при девчонках не ругались. Да и дружили мы все вместе тогда. Мы ведь были дети Победы, рождённые в конце сороковых на радость нашим родным, пришедшим с войны. Им, уставшим, исстрадавшимся в годы войны, наша будущая жизнь виделась светлой и радостной, надо только немножко потерпеть, подождать, и тогда… Так, в ожидании лучшего и жили мы тогда на улице Тамбовской.

Поделиться: