– Ниночка, а у тебя тёпленькой кофточки не найдётся ли для меня?

– Конечно, тётя Катя, есть. На вот, возьми эту.

И мама отдаёт тётушке, вдове своего дяди, любимую мою пушистенькую красную кофточку. Жалко кофточку, конечно, но тётю Катю жальче.

Бывают же такие старушечки, тихонькие, скромненькие, простенькие… Взглянешь на такую – сердце от жалости сжимается, думаешь: вот человек жизнь прожил, а радости не нажил, добра не скопил.

Тётю Катю всегда жалко. Любимый её муж, мамин дядя Рафаил Асланов, умер давно, ещё в пятидесятые годы. Умирал долго и тяжело от заражения крови, жена преданно ухаживала за ним. Сама она тогда не работала, была домохозяйкой.

Денег им вполне хватало, ведь дядя Рафа работал в пожарной инспекции, а там зарплату хорошую платили. Конечно, работа была непростая, часто кляузная, приходилось проводить инспекционные проверки, а порой выслушивать много просителей и жалобщиков. В комнате инспекторов сидели двое: Асланов и Ворожбян. Ворожбян был молдованин, но на лицо – чисто русский дядька, и все, пришедшие к нему, бросались к столу Асланова. Думали, что Ворожбян – армянин, а этому полностью соответствовала внешность дяди Рафы: жгуче-чёрные волосы, нос с горбинкой и печальные армянские глаза. Словом, от посетителей отбою не было.

Супруга Рафаила Екатерина была русская, умная и красивая. Виделось что-то кошачье в её серо-зелёных глазах, круглой мордочке, а хитроватый взгляд делал её немного похожей на лисичку. Роста небольшого, полненькая, но не толстая, а этакая аппетитная. Платья всегда носила с длинным рукавом, потому что на одной руке возле плеча был большой уродливый шрам. Говорили, что в молодости на танцплощадке в неё выстрелил обманутый возлюбленный. Но с тех пор прошли годы, и брак с Рафаилом у неё был уже второй. Детей в обоих браках Катя не завела…

Жили супруги в маленькой комнатке в коммунальной квартире в бывшем купеческом доме на Спартаковской, потолки там были высокие, удобств никаких. Но соседи хорошие, добросердечные, так что сроднились с ними. В те годы жизнь в коммуналках давно стала привычной, тем более, что в том же доме в другой коммуналке жил родной брат Рафаила Сергей с семьёй. Братья были дружные, часто приходили к старшей сестре Нюсе, моей бабушке, в маленький домик на улице Тамбовской. С ними приходил и младший брат Константин, и они втроём канючили у моей бабушки:

– Нюся, налей!

И алчущие взгляды их устремлялись к здоровенной пятилитровой бутыли с вишнёвой наливкой, которую мастерски делала их сестра.

– Отстаньте, бесстыдники! – корила их Нюся. – Это для женщин наливка, вам на один зубок.

Но всё-таки жалела младшеньких братьев и иногда угощала наливочкой.

Когда Рафаил заболел, поранившись на рыбалке, она часто навещала его, делала, что могла, но спасти брата не удалось. И осталась Катя вдовой в сорок с небольшим, без средств и без профессии. Тут уж моя бабушка постаралась и устроила Катю санитаркой в больницу – стаж для пенсии зарабатывать. Зарплата, конечно, малюсенькая, но, при поддержке родственников, на жизнь хватало. К тому же никогда до этого не работавшая Катя почувствовала вкус к работе и оказалась отличной, старательной работницей, начальство было ею очень довольно. А больше всего довольной чувствовала себя сама Катя, которую похвалы начальства приводили в восторг. Она осознала свою нужность и полезность и с удовольствием рассказывала, приходя к нам в гости, как её любят, ценят и уважают на работе.

– Главврач мне говорит: «Асланова, молодец!» и в пример меня другим санитаркам и сёстрам ставит.

И глаза её горели зелёным кошачьим огоньком.

С моей бабушкой Нюсей, сестрой Рафаила, Катя была в прекрасных отношениях. Споры у них возникали только при рассказах о болезнях. Катя начинала рассказывать, как у неё что-то разболелось, но тут же оказывалось, что у Нюси это тоже болит, да ещё сильнее. Такого Катя вынести не могла, и начинался спор, кто больнее. Спорили порою яростно, и часто победительницей оказывалась Катя. После её ухода моя мама говорила бабушке:

– Мама, ну что ты с Катей споришь! Вот охота вам болезнями хвастаться!

Бабушка только отмахивалась.

– Да пусть её! Человеку же поговорить хочется, а мы всё-таки врачи.

Катя была младше Нюси лет на десять, обе они уже старушки. По крайней мере, мне, двадцатилетней, так тогда казалось. И споры их о болезнях мне тоже казались уморительно забавными. Обе они были женщинами довольно крепкими физически, закалёнными в жизненных передрягах и не умели всерьёз болеть. Поэтому их жалобы на боль в спине или повышенное давление казались какими-то несерьёзными – так, для разговору…

Бабушка моя умерла как-то неожиданно для всех. Заболело плечо, болело невыносимо, наложили гипс, который передавил сосуды на шее. Инсульт – и через несколько дней моей обожаемой бабушки не стало. Горе обрушилось вдруг и казалось безмерным. Трудно было первое время приходить с работы в пустую квартиру и не слышать родной бабушкин голос. Мама работала во вторую смену и возвращалась позже. Привыкнуть к отсутствию бабушки было очень тяжко, но неустанный лекарь-время залечивает и не такие раны…

Для Кати смерть Нюси тоже оказалась ударом, ведь до этого уже умерла жена Нюсиного брата Сергея, жившая по соседству с Катей. И совсем не с кем стало обсуждать жизненные неурядицы, некому поплакаться о болезнях…

Правда, тётя Катя по-прежнему приходила к нам, только теперь все свои болезни она рассказывала маме и мне. А мы сочувственно кивали головами и жалостливо уговаривали бедную старушку пообедать у нас. А потом одаривали её вещами из бабушкиного гардероба, ведь роста и сложения обе старушки были одинакового. А мама давала Кате ещё и медицинские советы: какие лекарства попить, какие процедуры поделать. Уходила тётя Катя от нас ублаготворённая и довольная.

Но это нам так только казалось… Однажды мы с удивлением услышали от одной из дальних родственниц, что Катя жаловалась ей: после смерти её доброй Нюси плохо принимают её в том доме, никакого к ней сочувствия и помощи. Мы удивились до невозможности, стали думать, в чём тут дело? Ведь и почёт тёте Кате прежний, и уважение, и сочувствие… А потом догадались: да ведь мы сочувствовали ей, когда она свои болезни излагала, а ей-то хотелось, чтобы с нею спорили. А она бы доказывала, что она гораздо больнее, чем мы думаем. Так при бабушке Нюсе бывало всегда, а теперь никакого интереса, никакого задора… Обидно, да?! В те годы мы ещё не знали про «энергетических вампиров», которые в подобных баталиях получают энергетическую подпитку. Только много лет спустя привелось читать об этом, и стало понятно, что к чему.

Но всё равно тётя Катя продолжала ходить к нам в гости, сидела у нас подолгу, угощалась и обсуждала международные новости. Как раз в те времена в Китае расцветала «культурная революция», которая наделала много бед для интеллигенции и привела в ведущие ряды китайской жизни молодых, нахрапистых и весьма безграмотных «хунвэйбинов». Отношения между СССР и Китаем стали – хуже некуда. И вот тётя Катя читает нам вслух заметку из газеты, где говорится о провокации китайского посла на нашей Красной площади. И вдруг во время чтения запинается и начинает мяукать:

– Мяу, мяу!

– Тётя Катя, ты чего это мяучишь? – спрашивает мама.

– Да тут так написано!

Мама берёт газету и начинает смеяться; я заглядываю а газету и тоже прыскаю со смеху: это у китайского посла имя такое – Мяо Цунь!

И тут же я вспомнила и рассказала собеседницам, как несколько лет назад моя однокурсница чуть не опозорилась, когда читала своему папе вечером газету со статьёй про хунвэйбинов. Отец остановил её:

– Постой, дочка! Что это ты читаешь? Ну-ка, дай сюда газету. Не может быть такого, чтобы в газете двойную матерщину напечатали!

Вот до чего может довести интерес к международной политике…

А в остальном жизнь шла вполне обычная: работа-дом, дом-работа. А по выходным приходила в гости тётя Катя и строго инспектировала нашу жизнь. Заметив, что у меня сильно потемнели с годами волосы, она меня упрекнула:

– Ты красишься! Ты же блондинка была, а теперь в шатенку перекрасилась!

– Бог с Вами, тётя Катя! Зачем мне краситься в цвет, который мне не слишком идёт? Просто потемнели волосы с годами. Мама вон тоже в детстве блондинкой была, и бабушка тоже. Только они к юности уже стали шатенками, а у меня этот процесс что-то затянулся – к 35 годам темнеть начала.

Но Катя мне не верила и молча осуждала… Хотя в те годы давно вошло в моду без конца перекрашиваться, и ничего предосудительного в этом никто не видел. Мода – страшная сила! А мне повезло: природа любезно сама окрас моих волос сменила. Хотя светлые волосы больше к моим светлым глазам подходили…

Так что на старческое брюзжание Кати я не обращала внимания. Просто годы идут, молодые взрослеют, старики стареют… Постарела и тётя Катя, ушла на пенсию. Пенсия оказалась, конечно, крошечная – 30 рублей. У меня в те годы зарплата была 145 рубликов. А 30 – маловато! Ушла на пенсию и мама, которая вовсе не спешила стать домохозяйкой и проработала ещё девять лет после наступления пенсионного возраста. Зато пенсия у неё получилась почти максимальная, но такая забавная — 131 рубль 99 копеек. Одной копейки до максимальной не хватило! Но 99 копеек мы сроду и не видели, их забирала себе почтальонша. Многие тогда почтальонам по рублику или полтинничку отчисляли, чтобы только пенсию вовремя приносили…

С Катиной пенсии и отчислять-то было нечего, но на скромную жизнь ей хватало. Квартплата тогда была копеечная, а на еду себе и коту она вполне могла потратить остальное. Но с годами всё труднее было дрова носить, печку топить. Правда, в прихожке поселилась газовая плита, но на этом удобства и кончались. И поэтому, приходя к нам, тётя Катя завистливо вздыхала:

– Вот бы пожить так – в тепле и с удобствами! Хоть бы в дом престарелых попасть…

Намёк был понятен: ей хотелось поселиться у нас. И я даже как-то сказала маме:

– Может, возьмём Катю к себе?

– Что ты, я такого не вынесу! Ты весь день на работе, а меня она целый день пилить будет и указания давать. Знаешь ведь, какой у неё характер: спорить и упрекать будет по любому поводу, покоя не даст. Да и обслуживать её надо будет, а у меня уже сил нет и болезней хватает.

Но тётя Катя всё чаще повторяла про свою мечту о доме престарелых. Только ей хотелось не в абы какой попасть, а в элитный – для ветеранов войны и труда. Такой Дом-интернат в городе был один, и туда пробиться было очень трудно. Но маме в конце концов надоели Катины намёки и причитания, и она начала действовать. Конечно, по официальным каналам добиться поселения тёти Кати в престижном заведении было проблематично. Но мамина однокурсница и подруга внештатно сотрудничала в Соцобесе – была активисткой, да и вообще обладала немалой пробивной силой и недюжинной смекалкой. Вот к ней мама и обратилась. Правда, ни ветераном войны, ни орденоносцем Катя не являлась, а другим в элитное заведение вход был заказан. Но тут помогла сама Катя. Она и раньше всем рассказывала, что жуткий шрам у неё на руке оттого, что она во время революционных событий в Астрахани была связной у Кирова, и пуля её задела, когда она несла к Кирову какое-то донесение. Мама-то знала, что это враньё, и во время революционных событий Кате было лет восемь, и жила она не в Астрахани тогда, а в городе Сарапул. Но для соцобесовского начальства Катина версия сошла, и разрешение на вселение в элитный Дом престарелых ветеранов было получено.

Тётя Катя, конечно, ожидала не этого, но всё же это было лучше, чем жизнь в крошечной комнатушке в доме без удобств. Правда, находился Дом престарелых далековато – за рекой Царев, но в то время в Астрахани ещё ходили трамваи, и доехать туда было легко. Собралась Катя быстро. С собой разрешалось взять немного вещей и никакой мебели – всё предоставлялось ветерану на новом месте проживания. Меня удивило, как спешащая переселиться Катя совершенно не вспомнила о своём коте, которого любила и холила, любовалась им, когда он возлежал возле железной круглой печки, вальяжно раскинувшись по-хозяйски. А тут такое равнодушие… Конечно, живущий в общем дворе кот голодным не останется и найдёт, где погреться, но…

А его хозяйка, переехав на новое место жительства, сначала две недели должна была просидеть на карантине. Правда, карантин был весьма относительный, и мы с мамой приезжали навестить её и свободно заходили в комнату, где она временно проживала. В той же комнате проходила карантин ещё одна старушка, и меня поразила её внешность. Говорят же, что человек от обезьяны произошёл, хотя подтверждений не найдено. А тут такое подтверждение было налицо, вернее, на лице старой женщины: верхняя губа у неё была вытянута трубочкой, как у обезьяны. Смотрелось это жутковато. Но старушка и замужем побывала, и дети у неё были, да и характер у неё оказался милый, уживчивый. Но Катиного соседства она не вынесла, вскоре отказалась от вселения в Дом престарелых и вернулась к детям. Оказалось, многие так делают: поживут в интернате на всём готовом, как в доме отдыха, потом домой возвращаются. А комната за ними сохраняется, и через некоторое время они снова в ней поселяются. Конечно, за это надо начальству приплачивать, как же без этого… Но всё это мы узнали потом, а тогда, отбыв две недели карантина, тётя Катя поселилась в чистенькой и аккуратной комнатке на первом этаже. Соседкой по комнате оказалась тихая старушка баба Женя 93 лет, скромная и деликатная настолько, что мы её голоса даже и не слышали. Чаше всего она тихо сидела, сложив на коленях натруженные руки, погружённая в какие-то свои мысли. А Катя и тут почувствовала себя хозяйкой, быстро со всеми перезнакомилась, с начальством подружилась. Новое житьё ей понравилось.

И в самом деле, элитный Дом престарелых содержался на высоком уровне, всё в нём было чистенько и аккуратно, обслуживающий персонал добрый и вежливый. Возле дома раскинулся небольшой садик, в котором спели сливы и яблоки, цвели цветочки. Шёл конец восьмидесятых годов прошлого века, с продовольствием стало трудновато, но у старичков на подоконнике лежали давно не виданные нами шоколадные конфеты и апельсины, а из столовой неслись соблазнительные запахи. К обеду местный народ шествовал, принарядившись и приободрившись. Как-то я обратила внимание на пожилую пару: старичок и старушка чинно и трогательно шествовали под ручку. Оказалось, молодожёны, поженились здесь, и им дали отдельную комнатку.

Правда, в элитном заведении обнаружился и заметный недостаток: в него время от времени вселяли освободившихся после заключения граждан, у которых были утеряны жильё и прописка. Моя мама, много лет проработавшая в милиции, сразу определила по виду таких личностей, откуда они прибыли. А тётя Катя подтвердила её догадку. Впрочем, её такое соседство ничуть не смущало; воровать у неё было нечего, а общий язык она умела найти с любыми людьми всегда. И в своём новом доме она активно включилась в жизнь престарелого сообщества, про всех всё знала и нам рассказывала раздобытые сплетни.

– Вон, видите, идёт важная дама? Это Аделя. У неё тут своя комната, и она хочет – здесь живёт, хочет – домой к детям уходит. А начальство её очень уважает – она крупным работником торговли была, связей много имеет. А вот этот парень – инвалид, его родители сюда по блату всунули и думать о нём забыли. А вот на вахте сидит старушка – она артисткой была, на эстраде выступала. Она и теперь на концертах у нас фокусы показывает.

Словом, Катина жизнь и тут била ключом, и о болезнях тут было кому рассказать и с кем поспорить на эту тему. Правда, со своей соседкой тётя Катя как-то не сдружилась. Уж слишком тихая и глуховатая была старушка, к себе в душу никого не впускала и сама ни к кому не лезла; просто сидела тихонько на своей коечке и думала о чём-то своём.

Зато Кате до всего было дело, и это однажды подвело её. Помогая переносить какие-то вещи из комнаты в другую, она споткнулась и упала, сломала руку и попала в больницу. Мы поехали её навестить туда и нашли её несколько обескураженной, подрастерявшей свой обычный задор, даже жалкой какой-то. Казалось, она недоумевала: как же так, за что это ей? Но подлечили её быстро, и вскоре она вернулась в свой уже привычный элитный Дом престарелых. А мы по-прежнему раз в две-три недели приезжали навестить её и гостинцев привезти.

Однажды во время очередного нашего визита тётя Катя огорошила нас неожиданным сообщением:

– А Женя скоро умрёт!

Сказано это было при самой Жене, но та была глуховата и не обратила на это внимания. Зато мы с мамой возмутились.

– Да что ты такое, тётя Катя, говоришь!

– Знаю, что говорю! На днях вечером, когда уже спать ложиться собирались, Женя вдруг с кем-то, вроде, говорить стала, но не со мной. Я её спрашиваю, что это с ней, а она и говорит, что ей привиделось вдруг: в нашей комнате сидят несколько парней и девушек. Она их спрашивает: «Вы чего тут делаете?» А они отвечают: «Мы пришли за телом, но тело на своих ногах». И пропали…

Мы подивились такому случаю, потом решили, что старушка Женя задремала, и во сне ей привиделось… Но недели через три нам позвонили и сообщили, что тётя Катя умерла от инсульта. Давление у неё всё время бывало повышенное, а после перелома и больницы сил поубавилось, и недели две назад она слегла. Мы возмутились: почему сразу не сообщили? А потом поняли, что местное начальство вовсе не заинтересовано выхаживать тяжело больных стариков. Выгоднее, когда место освобождается для нового ветерана. Жестокая правда жизни конца восьмидесятых годов прошлого века…

Никаких похоронных хлопот нам делать не пришлось, всё чётко организовал Дом престарелых, у которого даже на кладбище был свой участок, на котором стояли рядами одинаковые простенькие кресты. Под одним их них упокоилась и наша беспокойная тётя Катя. А нас попросили распорядиться её вещами. Конечно, одежду мы отдали для местных старушек, а себе взяли только записную книжку тёти Кати.

Дома мы в скромном кругу родственников помянули нашу последнюю родственницу из старшего поколения. А потом, спустя какое-то время, мы с мамой вспомнили о Катиной записной книжке. Открыли мы её и поразились: за жалобной внешностью, оказывается, скрывался человек с железным характером, высокоорганизованный и умный. В книжке отмечалось, по каким дням её хозяйка ходила в соседнюю баню, в какие дни стриглась, когда посещала зубного врача. Вся жизнь тихонькой старушки была распланирована и подчинялась строгому расписанию и выполнению намеченных планов. Вот тебе и жалобная старушечка-божий одуванчик! А всё же в глазах её хитринка всё-таки была…

Поделиться: