Есть и были в России особенно любимые писатели, сумевшие чудесным образом покорить сердце читателя, какого бы возраста он ни был. Среди таких авторов – Константин Георгиевич Паустовский, лирический прозаик с романтическим отношением к жизни, людям и природе. Не случайно он был всегда не равнодушен к творчеству Александра Грина. И название первой книги, вышедшей в 1928 году, будто подтверждает это: «Встречные корабли». В Одессе, где он окончательно определился со своими планами стать писателем, Паустовский работал в газете «Моряк», где познакомился и общался с такими прозаиками, как Валентин Катаев, Илья Ильф, Исаак Бабель, поэтами Эдуардом Багрицким и Семёном Кирсановым. Надо думать, как много дало ему это общение. Ведь «с кем поведёшься»… Однако по рождению Константин Георгиевич – коренной москвич, появился на свет ещё в позапрошлом веке, то есть, в мае 1892 года.
Известно, что проза жизни потихоньку, как правило, сводит на нет былые романтические грёзы в человеке, в том числе писателе. Но Паустовский остался «болен» ими надолго, а точнее на всю жизнь. А поскольку все мы родом из детства, то и корни творческих мечтаний попробуем разглядеть в том времени, когда Костя ещё жил в полноценной семье с отцом, тоже романтиком, не сидевшим на одном месте, в конце концов ушедшим даже из семьи, и строгой матерью, считавшей излишним быть мягкой с детьми. А жизнь показывает, что дети, недополучившие любви в начале жизни, ищут её восполнения позже и, возможно, мечтательность и лиризм в творчестве Паустовского – отсюда тоже.
Остаётся добавить, что у отца Кости были казацкие корни, у матери – польские, а у бабушки – турецкие… И все они вместе, как видим, дали жизнь прекрасному явлению в нашей культуре.
А жизнь по-своему учила, упорно возвращала Костю от книг и мечтаний на землю, и, оставшись без отца, учась в шестом классе, он вынужден был зарабатывать сам — и на жизнь, и на дальнейшую учёбу. А поскольку учился он охотно, то и без больших проблем мог преуспевать на ниве репетиторства. Забегая вперёд, скажу, что уже в молодости Паустовский попробовал себя в самых разных профессиях, что потом очень помогло ему как писателю. Например, работал кондуктором и вожатым трамвая — после того, как узнал о гибели двух своих братьев на Первой мировой войне, ведь дома ждали его помощи слепая сестра и больная мать.
Ещё в гимназические годы он понял, что без серьёзного образования нельзя рассчитывать на успехи в будущей работе, да и жизни самой. Такая целеустремлённость привела в 1911 году Паустовского сначала в Киевский университет на естественно-исторический факультет, а затем учёба продолжилась в Московском университете на лекциях по юриспруденции. К этому же времени относятся и его первые литературные опыты.
Позднее, в самый разгар революции, он послал пачку своих стихов Ивану Алексеевичу Бунину, который хорошо знал, что большинство будущих писателей, особенно совсем молодых, начинает со стихов. И ответил Паустовскому
открыткой: «Думается, Ваш удел, Ваша истинная поэзия — в прозе…» И это было большим везением, поскольку далеко не каждый начинающий автор во-время получает единственно верный совет от мэтра такого уровня. А спустя годы
Иван Алексеевич, обычно острый на критическое слово, не раз восхищался рассказами Паустовского и с удовольствием читал их друзьям.
Романтик в душе, Константин с энтузиазмом принял Октябрьскую революцию, охотно ездил по стране, сотрудничая с прессой, но всё чаще убеждался, что вместе со строительством нового общества всё явственней проявляются и другие вещи: огромный разрыв между тем, что говорилось на митингах, писалось в газетах, и тем, как жил народ на самом деле, какой неимоверной ценой доставались так называемые великие победы. И писатель, словно защищаясь от негатива, облекал рассказы о новых людях и их делах в лёгкий туман романтики, причём чаще всего совершенно искренно, так как сам верил, что добро в конце концов победит. Может быть, именно поэтому в начале тридцатых годов были благожелательно и властью, и критикой встречены повести «Кара – Бугаз» и «Колхида», а сам автор числился успешным и «правильным» писателем, избежав таким образом горькой участи многих товарищей по перу в эти годы.
Уже в детских по тематике, но полноценных художественно рассказах, таких, как «Кот-ворюга», «Последний черт», «Барсучий нос» он выходит на любимую впоследствии манеру детального описания места действия, где совершаются поступки героев, будь то люди или звери, о которых Константин Георгиевич пишет с не меньшей любовью и, как правило, с тёплым юмором. Приведу хотя бы пару небольших отрывков.
«Мы заложили лаз старой рыболовной сетью и начали ждать. Но кот не выходил. Он противно выл, как подземный дух, выл непрерывно и без всякого утомления. Прошёл час, два, три… Пора было ложиться спать, но кот выл и ругался под домом, и это действовало нам на нервы». («Кот-ворюга»)
«Стояла осень в солнце и туманах. Сквозь облетевшие леса были видны далёкие облака и синий густой воздух. По ночам в зарослях вокруг нас шевелились и дрожали низкие звезды». («Барсучий нос»)
В эссе «Искусство видеть мир» Паустовский прямо говорит о своей позиции
художника слова: «… нужно не только смотреть по сторонам. Нужно научиться видеть. Хорошо может видеть людей и землю только тот, кто их любит. Стёртость и бесцветность прозы часто бывает следствием холодной крови писателя, грозным признаком его омертвения».
Кстати сказать, Константин Георгиевич немало страниц, а то и целые книги посвятил истинным художникам – как пера, так и кисти, поскольку сам уже мастерски овладел живописью слова. В страшные годы репрессий
он бросает вызов власти уже тем, что в 1937 году издаёт книги, посвящённые гениальным художникам Оресту Кипренскому и Исааку Левитану, словно доказывая, что великое искусство – вечно, а власть – преходяща, даже такая всесильная. И хотя повесть «Кара-Бугаз» о покорителях пустыни, начавших в труднейших условиях разработку глауберовой соли в заливе Каспийского моря, сделала имя его известным, — душа писателя уже тянулась к иным темам, хотя и не отрывалась от грешной земли.
И во всё время творческой задачей для него было постоянное совершенствование – и самого себя, и своего писательского слова, что, впрочем, одно от другого неотделимо. Всё чаще его произведения стали называть поэзией в прозе. Большое значение он начинает придавать пейзажу, который в состоянии передать то редкое настроение, которое он называл «ощущением красоты и ожиданием встречи с нею». Его духовной родиной стала Мещера.
Удивительно притягательный край лесов, озёр и тихих речек раскинулся на стыке трёх областей – Владимирской, Московской и Рязанской. «Самое большое, простое и бесхитростное счастье я нашёл в лесном Мещёрском краю. Счастье близости к своей земле, сосредоточенности и внутренней свободы, любимых дум и напряжённого труда. Средней России — и только ей — я обязан большинством написанных мною вещей», — признавался сам писатель.
В послевоенные годы Константин Георгиевич оставался верен себе, то есть много ездил и плодотворно работал как писатель. Он побывал в Болгарии, Чехословакии, Польше, Турции, Греции, Швеции, Италии, жил на острове Капри. Естественно, что книги его переводились на европейские языки, находили своих читателей. И не случайно в 1965 году он наряду с Михаилом Шолоховым был выдвинут на Нобелевскую премию. Лишь сам он был настроен скептически. «Сохраняя отношения с Союзом, второй раз подряд дать премию советскому писателю — не верноподданному — не посмеют», — говорил он перед этим событием. (Напомню, что в 1958-ом это был Пастернак. В.К.)
Так и случилось. Хотя в Италии и Швеции уже были изданы в «нобелевской» серии однотомники К. Паустовского, премию дали Шолохову за его «творчество в целом».
Однако популярность Паустовского – не модная, как это привычно в наши дни, а истинная, — была более чем весомой в Советском Союзе. Человечность, тепло и красота его писательского языка, глубина и образность повествования –
непосредственно шли от сердца автора к сердцу читателя. И не случайно его похороны летом 1968 года приняли неожиданно массовый характер, с которыми можно сравнить разве что прощание с Шукшиным или Высоцким. Поклониться памяти его можно в калужской Тарусе, где Паустовский похоронен.
И в конце, на «десерт», — расскажу об одном удивительном событии. В 1963 году к нам приезжала Марлен Дитрих. И был вечер в Центральном доме литераторов, на котором сопровождающий её важный товарищ спросил, что бы она хотела посмотреть в Москве. Третьяковку, Большой театр? И Марлен ответила: «Я бы хотела увидеть советского писателя Константина Паустовского. Это моя мечта много лет!». Паустовского нашли в больнице – понятно, в каком состоянии, и долго уговаривали, и почти против воли доставили на сцену. Через минуту к очень немолодому прозаику вышла она… и упала перед ним на колени и, схватив его руку, начала её целовать, не скрывая слёз… Потом, как все пришли в себя, она рассказала, что среди других прочитала в переводе рассказ Паустовского «Телеграмма». «С тех пор я чувствовала как бы некий долг — поцеловать руку писателя, который это написал. И вот — сбылось! Я счастлива, что успела это сделать».
Великая актриса и замечательный писатель…
Очень точно, хотя и драматично, сказал о Константине Паустовском Михаил Пришвин: «Поэт, распятый на кресте прозы». Возможно, поэзия потеряла в его лице своего верного подданного. Но зато как выиграла проза! Ведь в каждой её строке бьётся прекрасное и мудрое сердце автора.