ОЛЕГ СЕВАСТЬЯНОВ
«Не напрасно я живу!»
Очерк о творчестве Веры Котельниковой
В поэме «Первая любовь», которая распластала читательские сердца, как осетра, и которая, как и бессмертное «Облако в штанах» В.Маяковского, начата в 21-й год жизни поэта, К.Симонов написал ностальгически и завораживающе:
Мы не спеша умнеем год за годом,
Мы привыкаем к своему углу.
Игрушкой с перекрученным заводом
Спит наше детство где-то на полу.
Дай бог нам всем когда-нибудь, когда
Мы заболеем старостью и грустью,
На пять минут, забыв свои года,
Увидеть юность в волжском захолустье.
Да, да, дай-то бог и всем нам увидеть хотя бы на пять минут ускакавшую от нас на розовом коне нашу юность в нашем волжском захолустье… Но где же найти её, эту вечную весну нашей юности, а, тем более, игрушку нашего детства с перекрученным заводом, золотой ключик от которой мы давным – давно зашвырнули бог его знает куда? Я думаю – в стихах он, этот волшебный золотой ключик, тем паче, если это добрые и светлые стихи Веры Котельниковой:
В южном городе на Волге
Я живу – ему родня,
Как туман на речке волглый,
Детство в памяти храня.
Скрип уключин, вёсел взмахи,
Пенный гребень над волной,
Белотала терпкий запах,
Сладкий вкус воды речной.
В этом царстве белых чаек,
Белых лилий и песков
Голову кремля венчает
Белый венчик облаков.
Не потоп ли то вселенский?
Завлекает всех подряд
Толчея Исад Селенских
Или просто рыбный ряд!
Пусть останутся восторги,
Как бударки на плаву!
В лучшем городе на Волге
Не напрасно я живу!..
Старик Бернард Шоу как-то заметил, на этот раз без своей знаменитой язвительной иронии: «Так поступают все поэты. Они разговаривают вслух сами с собой, а мир подслушивает их. Но как ужасно одиноко, когда ты не слышишь речи другого». Поэтическую речь Веры Котельниковой я услышал. Читая её до окоёма наполненные золотой пылью и золотом ромашек лучистые строчки и любуясь чудесным её умением увидеть сначала прекрасный и яростный мир вокруг себя, а уж только потом и себя в нём, я каждый раз радостно вспоминал любимые мною ещё с незапамятных времён чистые и бережные строчки С.Щипачёва:
Пускай умру. Пускай летят года.
Пускай я прахом стану навсегда.
Полями девушка пройдёт босая,
Я встрепенусь, превозмогая тлен,
Горячей пылью ног её касаясь,
Ромашкою пропахших до колен…
Ромашковые стихи Веры Котельниковой привлекают меня, как шмеля, своей полевой нектарной свежестью:
Золотое лето в городе моём,
Солнца слиток с неба рухнул в водоём.
Золотою стала голубая гладь,
Где река, где небо – сразу не понять.
Вдоль дорог клубится золотая пыль,
Золото ромашек брызнуло в ковыль.
В золотых одеждах пчёлы и шмели
Закружились роем в голубой дали.
Золотая тропка пролегла к реке,
Разметались волосы да на ветерке.
Золотые волосы, как речной песок,
А под этим золотом – в серебре висок.
Ну любит Вера Котельникова смотреть на божий мир благодарно – восхищёнными глазами и извлекать из него, как бобок, его золотую середину. Сам звёздный Велимир, согретый золотом её лета, подбрасывает ей свой золотистый мячик:
Сквозь полёт золотистого мячика
Прямо в сеть золотистых тенёт
В эти дни золотая мать-мачеха
Золотой черепашкой ползёт…
Мир Котельниковой ярок, как луч кинопроектора. Когда даёшь себе «установку» увидеть себя, босоногого, в золотистых тенётах лета и, предвкушая вкуснятину, закрываешь глаза, киномеханик или инженер позади нашего сознания тут же включает очередную чудную картину:
А в детстве небо было выше!
Виднее звёзды и луна,
Их блеск на яблонях и вишнях
Казался золотом руна.
А в детстве солнце было жарче!
Гулял по полю конь-огонь.
Кузнечик был – не мальчик-с-пальчик,
А мальчик с целую ладонь!
А снег зимою был по пояс!
И лужа под прозрачным льдом,
До вешнего тепла покоясь,
Казалась сказочным прудом.
А дом отцовский был просторный!
На окнах ставни в два крыла,
В них отражался мир огромный:
Кусочек неба и ветла.
Вернуться бы опять под вечер
Туда – в родимое село,
Где счастье было бесконечным,
Где время не летело – шло.
О, замедленная съёмка нашего давнопрошедшего детства! О, золотокипящие стоп-кадры начала нашей жизни!…Высокое-превысокое бездонное небо, которое не достать даже подоблачным ископаемо-хвостатым гудящим бумажным змеям со скрещенными костями и черепом, хотя катушка с «десяткой» раскручена до нуля…Если в сильный ветер «десятка» рвалась, её заменяли кручёными шёлком из маминого «Singera”, впрочем, оттуда же экспроприировали и «десятку»…
А в детстве солнце было жарче!
Гулял по полю конь-огонь.
Кузнечик был не мальчик-с-пальчик,
А мальчик с целую ладонь.
Да, да! А сказочных, тёмно-шоколадных лакированных жуков-рогачей (теперь они в Красной книге, наверное) Вы, Вера, конечно, уже не застали… А снег по пояс – был! Зарываясь в него, как снегоход, пробивался я, ни свет, ни заря, как Иван Сусанин, в родную свою пятую школу, и поднимали же меня черти в такую непорочную синюю снежную рань!
…А за зимой весна настанет,
Растопит белые снега,
И с половодьем на свиданье
Придут речные берега.
И ночь в срывающихся звёздах
Вновь обернётся ясным днём,
И будут лебеди на гнёздах
Птенцов выращивать вдвоём.
И будут вновь рождаться дети,
Чтоб никогда не умирать.
И повторится всё на свете,
А повторимся ль мы опять?
Вот с этим, Вера Петровна, как говорил старый Райкин, — «рекбус, краксворд»…Давайте у любимого Вашего поэта спросим, у Сергея Александровича:
Мы умираем,
Сходим в тишь и грусть,
Но знаю я –
Нас не забудет Русь.
…Вот умер Брюсов,
Но умрём и мы, —
Не выпросить нам дней
Из нищенской сумы.
Но крепко вцапались
Мы в нищую сумму.
Валерий Яковлевич,
Мир праху твоему!..
(«Памяти Брюсова»).
Да, хотя и писал В.Высоцкий, что «хорошую религию придумали индусы», но повторимся мы и возродимся мы, всё-таки, лишь в детях наших, внуках наших, да в наших пра-пра-пра…
Когда я гощу в золотом мире Веры Котельниковой, не нужны мне ни Кипры, ни Капри, ни Криты, как-нибудь и без них перекантуюсь, лучше я ещё разок окунусь в её добрый мир, в котором и Вера, и Надежда, и Любовь, да и самой Вере наш пух лебяжий милее «Сочей и Ялт»:
Мне давно милее пух лебяжий
Облаков родимой стороны
И песок серебряный на пляже,
И речная исповедь волны,
И лесов прибрежных величанье,
И лугов цветущих островки.
Здесь меня навеки повенчали
С отчим краем в мае васильки.
И пускай магнолии у моря
Запахом диковинным манят,
Мне всего дороже осокори,
Что над Волгой выстроились в ряд.
Давным-давно, когда я был сказочно богат, потому что мне подарили на Новый год волшебный зелёный ящик с разноцветными кубиками, сладостно пахнущими свежей масляной краской ( и ничего нет для меня с тех пор и на всю жизнь желаннее этого новогоднего запаха ), я строил из этих колейдоскопически – цветных ещё липких кубиков райской красоты царские дворцы, а вокруг этих роскошных дворцов у меня всегда плавали «животные, полные грёз», — белоснежные лебеди, точь-в-точь такие же, как у Ганса Христиана Андерсена из моей любимой, почти в пол моего роста, книги его сказок ( из неё же и вырезанные ), потому я, наверное, и проработал на Лебединке, у ног лебедей, почти сорок лет. Вот уж где я насмотрелся на этих гордых птиц, полных райских грёз, вот уж где я понял, что мы, астраханцы, — птенцы Лебедии:
Пока над Волгою и пристанью
Царит арбузный аромат,
Пока под солнцем золотистые
Кресты над храмами горят,
Покуда Лебединым озером
Владеет стая белых птиц,
Мой край ивовый, не берёзовый,
Люблю любовью без границ.
Пока аллея тополиная
В жарищу жалует пургу,
А Волга письмена старинные
Выводит нам на берегу,
Пока в саванне прикаспийской
Знакома каждая тропа,
Я знаю, что земли российской
Соль – астраханская рапа.
И назвала Вера Петровна это стихотворение знаково: «Соль земли»! А лунное стихотворение, в котором лунные рыбаки безуспешно пытаются поймать серебристую рыбку месяца? !
А над Волгой ночь искристая,
В небесах звезда к звезде.
Месяц рыбой серебристою
В синей плещется воде.
Не поймать, как не старайтесь вы,
В сети частые его.
Смотрят ивушки гривастые
На такое волшебство.
Как же это получается?
Тянут сети рыбаки,
Вроде месяц в них качается,
А на деле – судаки!
А когда вы, уважаемый читатель, в последний раз бродили под полной Луной или под долькой её лимонной, которая рыбой серебристой в синей плещется воде? А на притонении под луной – были? А видели, как ваш любимый рыжий кот, сопровождаемый лунной бессмысленной кошачьей тенью, приближается к месту своего свидания на соседней крыше «вопя тепло и вакханально», как у С.Чёрного:
Весенний брак – гражданский брак!
Спешите, кошки, на чердак!
А я уже и не помню, какая она, Волга, когда в ней плавает рыбка месяца, а уж тем паче, если НЛО полной луны на неё приводнилось. Умопомрачительный лунный тракт на реке я видел, но не на Волге, а в нашей картинной галерее Догадина, тогда ещё Кустодиева. Есть в ней завораживающая, как русалочий смех, картина Куинджи, с гипнотической лунной дорогой, как в «Мастере и Маргарите», только та картина загадочно молчит, потому что нет на ней весёлых лунных рыбаков. Бог мой, а ведь мне так и не довелось увидеть лунного судака, воинственно топорщащего хищную пилу своего спинного плавника, в серебристых рыбацких сетях!
И совсем удивительное её стихотворение – стон « Прощай, трамвай»! Доброе её сердце и снайперский глазомер поэта враз подметили, как сами же мы превращаем нашу живую и вечную Астрахань в Астрахань уходящую. Ведь наша и моя Астрахань без трамвая, это всё равно что Париж без Эйфелевой башни. Я нашёл всего только два трамвая в нашей астраханской поэзии: у Ю.Кочеткова и у В.Котельниковой. Давайте вспомним сначала о чудесном «Трамвае воспоминаний» Ю. Кочеткова:
Вагон, открытый всем ветрам,
У наших окон, близко,
Катил, трезвоня по утрам,
Как будто в Сан – Франциско.
И каждый втиснуться был рад,
Хоть боком, еле – еле,
И на подножках до Исад
Макаками висели.
Смотрел я город на ходу,
Мелькал он кинолентой.
Играла музыка в саду,
И шла Она там с кем-то.
Засыпал рельсы первый снег
И тропки между нами.
Меня катает, как во сне
Трамвай воспоминаний.
Сколько раз мы запрыгивали на полном ходу на этот трамвай и на полном же ходу, прямо у ворот нашего дома на Бакинской, выпрыгивали! О, трамвай! Сколько было связано в нашем детстве (трамвай – одна из самых поэтических составных начала нашей жизни; без него мы – не мы и немы) с трамваем и рельсами!
Ну, хотя бы, как я с мешком капустных листьев, собранных на тех самых Больших Исадах, что у Юрия Ивановича (мы везём их с друзьями кормить ничейных дворовых кроликов), вспрыгиваю на ходу на подножку трамвая на Ивановском мосту, но не успел я ещё отдышаться, как могучий толстый дядя, стоящий на площадке надо мной (я успел засечь краем глаза его замах), что есть силы бьёт меня толстой книгой по голове. Я вылетаю с подножки с капустным мешком в руках на самом скоростном месте, на бешеном спуске с моста, и кубарем, в одних трусах, лечу по булыжнику к самой стене консервного завода. Ничего, отошёл, только с полгода ходил потом полосатый, как тигр. Сколько нашего, родного и милого, вместил в себя кочетковский «Трамвай воспоминаний»!
Но никто же и не думал, что локомотиву нашего детства, трамваю нашему, перережут глотку, как барану!
Плач по безжалостно уничтоженному нашему трамваю я услышал лишь у Веры Котельниковой!
Прощай, трамвай. Опять сирень
Цветёт душистая в квартале.
Но на душе печали тень,
Представьте, рельсы разобрали
Те, что меня так долго мчали
Из детства в этот майский день
Прощай, трамвай. Твой бодрый звон
Был с петушиным криком схожий.
Да и окраской, кстати, тоже —
Всё тот же красно-жёлтый тон.
Прощай, трамвай. Под стук колёс,
Пыхтя, скрипя, зимой и летом,
С натугой в светлые рассветы
Ты нас «семью народов» вёз.
Прощай, трамвай. Вместе с тобой
Прощаюсь с целою эпохой,
Что нашею была судьбой.
Теперь меня маршрутка – кроха
Вывозит в новую эпоху.
Кем? Госпожою иль рабой?
Спасибо Вам, Вера Петровна за Ваш «Прощай, трамвай». Сколько жизни было отдано ему, родному, а как умер он, а точнее, когда зарезали его, оду на смерть трамвая создали только Вы! Спасибо! Это я Вас как астраханец в пра, пра, пра…поколении благодарю; ведь фанфарные трамвайные открытки, ведь первый астраханский трамвай двинулся по рельсам, изумляя всех зрителей, аж 11 июня 1900 года в 9 часов утра (24 июня по новому стилю )… Вот уж воистину: что имеем – не храним, потерявши – плачем.
Ну, а первый снег – это как первая любовь: чист, ослепителен, вкусен и на всю жизнь:
В синем кружеве тумана
Утонул родимый дом.
И негаданно – нежданно
Снег посыпал за окном.
Стали белыми деревья
И увядшие кусты,
Берега речушки древней
И над речкою мосты.
А за ними все дороги
В засыпающей степи…
Поворчав в сенях немного,
Печку деда затопил.
Скоро стало в доме жарко,
Мать затеяла пирог.
Я ж схватила шубу с шапкой
И шагнула за порог.
Поманил да без обмана
Из тепла да на мороз
В синем кружеве тумана
Первый снег меня всерьёз!
/ «Первый снег»/
Свеж, светел, чист снежный мир Веры Котельниковой: сыпет первый снег, как в первый раз, ворчит деда, затапливая печку, мать затеяла пирог, а восхищённая девочка, естественно, схватив шубу с шапкой, шагнула за порог, вдоволь налюбоваться и, возможно, полакомиться вкуснейшим первым снегом! Хорошо!..
Кучкой они всегда держатся барышни эти – Вера, Надежда, Любовь. Да, Любовь, потому что ещё с той незабвенной поры, когда Анна Андреевна Ахматова («Анна всея Руси») «научила женщин говорить», они, женщины, всё неистовей и всё обнажённей пишут о кружении сердца:
Одурманена мёдом словесным,
Очарована взглядом хмельным,
Хоть и знаю: ты бабник известный,
А теперь вот и я под расстрелом
Твоих бьющих без промаха глаз,
Но во мне, непокорной и смелой,
Ты сегодня читаешь отказ.
Ты плечами пожмёшь удивлённо.
Не спеши, поверни, мой злодей!
Знал бы ты, что пылают пионы
По садам от любови моей!
/ «Очарована взглядом» /
А её «Слух женщины» ? !
Как странно – ты сказал: «Убью,
Коль с кем застану ненароком».
А мне послышалось: «Люблю
И не сумею быть жестоким».
«Всегда мне верной быть должна», —
Ты прошептал мне, обнимая.
А мне послышалось: «одна
Нужна лишь ты, а не иная».
«Чтоб на других смотреть ребят
Не вздумала – я запрещаю!»
А мне послышалось: «Тебя
За всё заранее прощаю».
Вкусен её пахнущий «испариной вальса» «Мой сон». Такие сны могут видеть и писать о них только они, представительницы той половинки, прекрасной:
Я во сне танцевала. Из зала
В бальном платье в окно ускользала
К облакам из чужой суеты.
И кружила средь них, словно птица,
А потом уставала кружиться
И летела к земле с высоты.
Приближалась земля, а навстречу
То ли филин кричал, то ли кречет…
Разобьюсь ведь! Эй, кто там, лови!
Жизнь ли, смерть ли – напрасны усилья…
Но раскрылись спасительно крылья
За спиною. И голос: «Живи!»
От него я проснулась внезапно.
Синий сумрак облизывал запад.
На востоке рождалась заря.
И опять за неделей неделя
Буду жить, как жила. Неужели
Были крылья мне дадены зря?
«Разобьюсь ведь!» И – крылья! Хорошо! Дай-то Бог, Вера, побольше Вам таких снов. Припомните их и запишите. Пусть сам бог божественных зарисованных снов Сальвадор Дали Вам «Спасибо» скажет.
А ещё я жду от Веры Котельниковой произведений фабульных, она умеет быть поэтом-беллетристом, умеет она создавать сюжетные стихотворения, быть интересным (не уходя из поэзии) стиховым рассказчиком: «Год свиньи», «Ночной магазинчик», «Край…», «Кулак». /Не зря же в последнее время она всё больше склоняется к поэмам/, она умеет рассказывать в стихах, не теряя стиховой прелести:
В этом доме я жила когда-то,
На балконе вился виноград.
Под гитару вечером ребята
Пели что-то вроде серенад.
Я потом с одним из них в подъезде
Целовалась. Первая любовь
Слышались гудки на переезде,
А потом всё умолкало вновь.
У подъезда розы и пионы
Расточали сладкий аромат…
А теперь на чердаке ОМОНом
Киллеровский найден автомат.
А теперь у дома утром рано
Обнаружен дворником средь роз,
Юноша, лежащий бездыханно,
Врач диагноз вынес: «Передоз».
С переезда тёмными ночами,
Вперемешку с посвистом гудков,
Слышится стрельба очередями;
Вновь идёт разборка меж «братков».
В этом доме я жила когда-то.
На балконе вился виноград.
А теперь бездомные ребята,
Прячась от людей, в подвале спят.
Вера Петровна Котельникова родилась в Пензенской области 1 мая 1956 года. Мама – учительница, папа – инженер. В 1960 году семья переехала в Астрахань, мама стала работать бригадиром проводников, а папа – на заводе «Прогресс». Здесь она вместе со старшей сестрой Олей поступила в школу № 56 имени Пушкина и проучилась семь лет, из которых, как пишет она «пять лет моим классным руководителем и учителем английского языка был А.А. Мамаев, ныне заведующий музеем имени В. Хлебникова. Затем перешла в школу № 19, там и закончила школу. Окончила отделение товароведения промышленных товаров Астраханского техникума советской торговли… Стихи пишу с детских лет.
И как же было Вере не прийти к стихам, когда мама читала ей наизусть ещё в розовом детстве Пушкина и Некрасова, Есенина и Лермонтова ( об этом есть у Веры стихотворение «О маме и стихах»»), когда в пушкинской школе пять лет её классным руководителем был сам Александр Александрович Мамаев, потомственный русский интеллигент ( Вера ещё училась в «пушкинке» под руководством А.А.Мамаева, когда я взял у него четыре тома В. Хлебникова, переписанных Александром Александровичем чертёжными буквами от руки, и, естественно, не успев переписать их к сроку, заказал себе фотокопии у фотографа в Рыбвтузе), один из лучших знатоков мировой поэзии и, конечно, всего, что связано с В.В. Хлебниковым, а потом ещё пять лет посещала литературную студию Н.В. Ваганова «Тамариск» — вагановский Литинститут! Десять лет в школе Мамаева – Ваганова, — это вещь!
Пять лет под началом А.А.Мамаева и пять лет под началом у Н.В.Ваганова, — с этих высот только в поэзию можно было сойти, она и сошла! А потому она и признана одной из победительниц конкурса конкурса «С Тредиаковским в 21-й век», а потом стала членом Союза писателей России, выпустив стихотворные сборники «Я – русская», «Букет» и «Край ты мой – степное царство», «Мне выбрал Родину Господь», публиковалась в газетах «Волга», «Астраханские известия», «Комсомолец Каспия», «Астраханский мир», «Астраханская правда» и журналах «Зелёный мир» и «Литературный Кисловодск». Лауреат региональных литературных премий имени Б. Шаховского и «Чистое небо». Её стихи переведены на калмыцкий язык.
В лучших пушкинских традициях написано В. Котельниковой стихотворение «Я выпью за родимые края», которым я и завершу разговор о её поэзии:
Налейте мне шампанского бокал!
Я выпью за зарю на небосводе,
Я видела: её он целовал
Вечернею порой при всём народе.
Я выпью за черёмуховый сад,
За майский ветер, что в саду гуляет;
Коварный! Пять минут назад
Цветы он гладил, а теперь срывает.
Ещё я выпью за весенний гром,
За стрелы молний и дожди косые.
Дрожали ивы, помню, над прудом,
Как девушки промокшие, босые.
Я выпью за родимые края,
За хвойный лес, ромашковое роле,
За то, чтобы цвела земля моя
Тогда, когда меня не будет боле…