ПАНЮШКИН СЕРГЕЙ ПОРФИРЬЕВИЧ (1919 – 2011).

В своих самых заветных стихах С.П. Панюшкин всегда тосковал по Волжскому Понизовью:

«Здесь живёт земная красота,

Здесь вода ильменная чиста,

И живут здесь изначально русы.

Я тянусь устами неспроста

К волгарям, в своё родное устье.

Устье – это милые уста…»

А к кому же ещё и тянуться устами, если ты родился здесь в суровом 1919 году в рыбацком селе Разин Бугор в большой рыбацкой семье в день гибели своего отца, красноармейца Железного полка, который погиб при обороне Астрахани, если живёшь ты, волей судьбы, в Липецке и давно породнился с ним, но, как гласит астраханское сказание, если уж ты съел башку сазанью, то тянуться тебе потом всю жизнь к нашему Астраханскому Понизовью и устами, и стихами…

Давайте сразу определимся. Почти все, кто писал о Панюшкине, утверждают, что он родился в селе Цветное. Но мне думается, что самому С. Панюшкину, который ежегодно приезжал на свою малую родину, лучше известно, где он родился.

В своих автобиографических заметках «Пути и дороги» С. Панюшкин пишет: «Путь дороги не знает. Такова народная пословица. Жизненные дороги мои и моей страны на виду, на памяти. Родился в казацком ловецком посёлке Разин Бугор Астраханского Понизовья в трагическое время: гражданская война, голод, разруха, эпидемии… Дети моего, 1919 года, выжили очень немногие, а после Великой Отечественной сохранились единицы. Явился на свет 5 апреля, в день славной битвы Александра Невского – и крестили меня в храме его высокочтимого имени святого… Защищая Астрахань, погиб отец, служивший в Железном полку. Я родился в день его гибели…» Позже возникли горестные строки: «За что отец мой гибель принял, солдат Железного полка, коль в грязь затоптаны святыни…» «Недолго был курсантом военно-морского училища – в ноябре участвую в боях на Карельском перешейке в составе БОСа – Берегового отряда сопровождения КБФ. Эта короткая, но кровопролитная «финская компания» закончилась для меня обморожением ног и, как сказал А. Твардовский о своём герое, «спрашивать не стали, почему тогда… не дали медали.

Великую Отечественную встретил в Прибалтике старшиной I статьи, командиром катера. В числе последних защитников Таллина уходил 27 августа в Кронштадт. Транспорт, на котором шёл, был потоплен. Я взрывом выброшен за борт. Контузия. В блокадном Ленинграде в боях за город ранен. После излечения и окончания курсов ускоренной подготовки командного состава меня, лейтенанта флота, направляют на ладожскую «Дорогу жизни». Был в составе отряда тендеров на трассе Кобона-Осиновец. Снова ранен и контужен. В конце 44-го года откомандирован на Тихоокеанский флот. День Победы встретил за океаном, в США, куда ходил за кораблями в порядке закупа. Фронтовая жизнь закончилась боями с японскими милитаристами. Капитан 3-го ранга. Списан с флота инвалидом войны второй группы…»

Не жизнь – песнь!

К сожалению, воинская поэзия астраханца-фронтовика Сергея Панюшкина не нашла отражения в антологиях астраханских составителей. Ни одного военного стихотворения Панюшкина не включено в них. А между тем войны неспокойного двадцатого века жёстко прошлись по судьбе поэта и его родовы. Наверное, он генетически должен был стать певцом военной темы. Он и стал им. Как я уже говорил, родился С. Панюшкин в день гибели своего отца-красноармейца. А потому на старом русском кладбище, по левую руку от центральной аллеи, на могиле своего отца Сергей Панюшкин написал: «Здесь покоится сердце его сына-поэта».

И «незнаменитую» финскую, и Великую Отечественную войны Панюшкин прошёл насквозь, о чём в предисловии к его книге стихотворений «Правый борт» адмирал В.М. Гришанов напишет: «Охватывая мысленно всё, о чём написал Сергей Панюшкин, вспоминаю слова В. Маяковского: «Можно не писать о войне, но надо писать войною!» Таково творчество Сергея Панюшкина: о чём бы он ни писал, он пишет войною. По многим приметам я с волнением узнаю судьбу людей, которых знал, узнаю судьбу поколения. «Правый борт»… Как точно назван сборник поэта-моряка! «Береги свой правый борт – прав будешь»! Это знавали мореплаватели ещё в глубокой древности. Это записано в «Родосском праве». Соблюдают это правило и моряки наших дней. У поэта оно приобрело значение символа: не допустить столкновение кораблей-государств! Не допустить катастрофы на планете!»

География войны, которую изучал поэт, чрезвычайно широка. О ней сам Панюшкин вспоминает так: «Пришлось мне на своём веку и повоевать немало: и на Карельском перешейке, взламывая «линию Маннергейма», и в Прибалтике, куда вторглись фашисты, и в блокадном Ленинграде, и на ладожской «дороге жизни», и на Тихом океане…»

Да, войны Панюшкину пришлось хватить, что называется, по самые ноздри… Войны краснофлотца и солдата, войны полевой, в пыли и туманах, войны и той, когда после морского боя хоронили погибших товарищей к берегу ногами, войны и той, что на ладожском льду…

В великую летопись стихов о блокадном Ленинграде вписал Панюшкин и свои строки непосредственного защитника той самой спасительной «дороги жизни», которая и не позволила задушить героический и бессмертный Ленинград:

«На «Дороге жизни» у Кобон

Ивы без раскидистых корон:

Срезана снарядами листва,

Но на жизнь не отняты права.

Мужественно ивушки скорбят.

В них стреляют, а они – стоят.

По «Дороге жизни» от Кобон

В Ленинград уходит эшелон…

О «Дороге жизни» писали Вера Инбер и Ольга Бергольц, Николай Тихонов и Всеволод Вишневский. Сергей Панюшкин не только написал об этой дороге, но и прошагал её всю в бушлате краснофлотца.

Мне, послевоенному, всегда было трудно понять, как это солдаты спали на ходу. В своём «Побратиме», посвящённом С.Н. Куницыну, Панюшкин написал и об этом:

«Говорят, только лошади спят на ходу.

Я в походах не часто ложился в постели.

Засыпал на ходу я на ладожском льду

Под разрывы снарядов и посвист метели.

Многотонную ношу военного сна

Я развеивал, встав на десантные лыжи.

Потому и вставала из пекла страна,

Что с тобой мы шагали «Дорогою жизни».

В блокадную летопись Ленинграда Панюшкиным вписана и поэма «Былой болью», в которой он врезал в память потомков картины беспримерных по героизму событий, участником которых он был. Военная поэзия Панюшкина сильна своей подлинностью, доскональным знанием будней рядового матроса и солдата. А его «После морского боя» составляет, я думаю, прямую дилогию с классическим гудзенковским «Перед боем». Только у Гудзенко бой происходил на суше, а у Панюшкина – на море:

«Всех, кого сумели, подобрали.

Без салюта, без речей, без слёз,

Схоронили к берегу ногами

На скале у каменных берёз…

Бережно носили, как уснувших,

Словно опасаясь разбудить.

… А маяк живым и утонувшим

Продолжал по прежнему светить».

Неплохо было бы нам поднапрячься и составить антологию лучших четверостиший о войне, в которую непременно бы вошло и это – Сергея Панюшкина:

«Шли с боями. Падали в дороге

Воины – защитники страны…

… До сих пор придирчиво и строго

Пишет врач историю… войны».

И как иллюстрацию к разговору о том, что тема войны не закрыта, что о ней ещё писать и писать, разговор с внуком:

«Ни хлеба, ни здоровья, ни бахил, —

И год был хил, и я был хил.

Тяжёлый год –

и нет моей вины:

Страна превозмогала боль войны…

— Войны?.. – дивится внук, — когда она была?

— Недавно. Рана вот не зажила».

Раны фронтовика ещё не зажили, а внуки уже забыли и просто не знают, когда она была, Великая Отечественная. Что же, будем надеяться, что внуки внуков поймут, что это было за событие такое, Великая Отечественная война, и замолвят ещё Слово о ней…

Книги С. Панюшкина выходили в Москве, Воронеже, Липецке: «Сердце помнит», «Выпустить птицу на волю», «У всей Родины на виду», «Моряна», «Таволжанка», «Подстепье», «Правый борт», «Лебедия», «Стихи разных лет», «Перо на шляпе», «Заметы» и другие. В них – обо всём, что тревожило поэта. Но главной его темой («пожизненной», как написал в очерке о нём Н.С. Травушкин), конечно же, было родное Волжское Понизовье.

«Я живу для тебя, Понизовье, —

И Тебя, как умею, пою.

Где бы ни был, почувствую зов я –

Возвращаюсь в лебяжьем строю.

Как умею, Тебя защищаю,

Защищаю красу и покой.

Зложелателям отчего края

Дать готов истребительный бой.

Я не дам изводить водоёмы –

Колыбель и приют осетров.

Пусть не стихнет и праздник у дома –

Подвенечная песня шатров.

Чайки сизые пусть торжествуют,

Славят ерик, что с детства знаком:

Славят даль ветровую, седую,

Где с артелью ходил рыбаком.

Бой веду за Тебя, словно ратник,

Чтоб маячил верблюд вдалеке,

А на нём песню складывал всадник

На казахском своём языке.

И всегда прославлял Понизовье –

Острова, ивняки, камыши…

С малых лет у родного становья

Постигал я мотивы души.

Постигал я о Стеньке сказанья,

Взмахи вольных над плёсами крыл.

И далёкой дороги мерцанье –

Ты. Мой край. От меня не таил.

Пусть не вторгнется ржа и унылость,

Пусть не вянет Твоя благодать.

Чтобы сердце твоё вечно билось –

Исполать тебе, исполать!»

Почти всегда с образом разгулявшейся моряны встают в стихах Панюшкина воспоминания о заветных разинских местах и связываются они с мыслями о судьбах России. Совсем не случайно один из самых пленительных сборников стихов Панюшкина называется «Разин Бугор». С затерянного в дельте Волги островка с Разиным Бугром и начинается для поэта большая родина. Об этом и стихотворение «Разин Бугор»:

«На хвалу сельчанин слов не тратил,

Потому и песню не сложил.

А ведь этот остров тем и знатен, —

Стенька Разин здесь когда-то жил.

Этот малый угол азиатов,

Милый уголок всея Руси,

Как от сглазу вражьего упрятан

В дельту Волги. Он и – парусит!

Парусит привязанная пристань

Вёснушкою полою во сне,

Оспинкою жёлтенькою — выстал..

А ко мне прилипчив по весне.

И щекочет былкою полыни.

А полынка на Бугре горька, —

Бросили не боги здесь, а злыдни

Горсть соленородного песка.

Время и понятья – всё сместилось:

Для меня первейшее – вчера

Мне, тысячелетнему, помстилось, —

Всё идёт от Разина Бугра.

И жую, жую своё мочало,

И не перестану повторять:

С Разина Бугра

своё начало

Зачинала и Россия-мать!»

Да, его ясная и осознанная боль — это затерявшийся в дельте Волги райский «островок»:

«На планете светло

От того, что ты есть.

Здесь вставал на крыло, —

Несказанная честь!

Я из крепких пород:

На пришельцев ходил,

Рвался только вперёд, —

Ты меня породил!

Сколько я накопил

Волевого огня!..

… Как ты ивы растил,

Островок, без меня?

Без меня камыши

Вновь встают по весне.

Без песчистых вершин

Нету радости мне.

И разлив вешних вод,

И огней зеленя,

Лебединый прилёт…

Всё идёт без меня.

Я без тёплых дождей,

Островок. Без твоих,

Как без добрых людей,

Вдалеке попритих.

Хоть на мели вокруг

Не ахнул я рукой,

Сын я твой и твой друг!

Плачет выпь над рекой.

Как ты можешь – живёшь

Без моих парусов?

… Ждёшь, скажи, аль не ждёшь?

Кинь родительский зов».

Есть книги, написанные на русском языке, которые, если ты их не прочёл, вдосталь напившись их леденящей зубы ключевой молодильной водою, ты не можешь называть себя русским человеком, россиянином…

В 1994 году вышла в свет удивительная, волшебная, родниковая книга о нашем Волжском Понизовье, которую должен прочитать каждый астраханец, она должна стать его настольной книгой, войти в нашу школьную программу. Это завораживающая книга заповедной прозы – «Перо на женской шляпе» С.П. Панюшкина. Эпиграфом к этой книге С. Панюшкин взял строку Ф. Тютчева: «Где мыслил я и чувствовал впервые». В своём авторском обращении к читателю С. Панюшкин пишет: «Книга приглашает в Волжское Понизовье. Оно, Понизовье, разлившись по ту и другую стороны Волги, видится огромным влажным пятном на географической карте. Автор крепко знает свой край: ерики, протоки, ильмени, бугры, поселения; знает птиц, зверей и рыб; знает растительный мир. А чего не знает – поможет герой повести дядя Воля, человек бывалый и башковитый.

В этой лирической книге перво-наперво – эстетика народной жизни ловцов Нижней Волги. Из липецкого подстепья начинается путешествие и заканчивается здесь, где свои экологические и социальные беды, а в результате натиска на Россию и её нравственно-духовную основу – крестьянство, подрубаются корни генеалогического древа Народа.

Вновь прикоснуться к заветному…»

Да, да, Готовьтесь к путешествию в Волжское Понизовье. Уже написана на русском языке лучшая из мировых книг о кругосветном путешествии – гениальный «Фрегат «Паллада» И. Гончарова. А повесть С. Панюшкина «Перо на дамской шляпе», — безусловно лучшая русская книга о путешествии в родное наше Волжское Понизовье.

Прочитайте, перечитайте, изучите эту удивительную книгу, а, прочитав, перечитав и изучив, — махните-ка в наше Понизовье, прихватив с собою в качестве путеводителя и «Перо на дамской шляпе»!

Пора, давно пора «к причалу детства – Каспию», где пока ещё птицы и звери живут по своим привычным законам, да и рыба в Понизовье пока ещё не перевелась!

Да, не вынесла душа поэта С. Панюшкина, когда в Таллине, из окна гостиницы «вдруг увидел чаек, копающихся в мусорных ящиках во дворе. И это были уже не чайки, а словно белые крысы…»

«… Убит последний зубр, и слава о Беловежской пуще разнеслась по свету. Имя новоявленного Герострата история сохранила. Оно принадлежит леснику, к которому последняя в пуще зубрица пришла не таясь, сама, пришла к человеку, другу, защитнику. А человек предал зверя и выстрелил в упор…

Тогда же была убита в астраханском понизовье и последняя белая цапля.

Не будем особо акцентировать внимание на мысли Ф.М. Достоевского о том, что «зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток», но напомним, как планомерно шло истребление животных. Начнём с доисторических времён. Пропустим убийства на охоте, уничтожение зверей в связи с освоением земель и выжиганием лесов и трав. Но уже в те времена началось массовое убийство на аренах цирков. Сначала устраивались зрелищные сражения человека с дикими животными, а потом – бой зверей. Такие кровавые «игры» продолжались и в новой эре. Император Трои, празднуя день победы, устроил «игры», в которых было уничтожено одиннадцать тысяч зверей…

Весть об утрате редкого животного или растительного вида возбуждает в душе человека испуг, подобный тому, как крушение моста разверзает пропасть у ног путника. Но мост можно восстановить, а гибель представителя фауны и флоры – окончательна и невозвратна…

Современный человек горько иронизирует: мы не можем ждать милостей от природы после того, что сделали с нею. И спешит человек туда, где пока ещё можно что-то увидеть – в заповедник.

Заповедник… Как они, заповедники, возникли? Как было, скажем, в Понизовье?

… С моря надвигались английские корабли, с востока – белая пехота Колчака, с запада – сытое конское воинство Деникина. В сёлах и в самой Астрахани – мятеж. Тиф. Голод. На севере вот-вот падёт Царицын, и Нижняя Волга окажется отрезанной от страны…

В зарослях череды и солотки, шиповника и персидского паслёна виден чёрный гранит. Здесь, по завещанию, похоронены Николай Николаевич Подъяпольский и Владимир Алексеевич Хлебников. Они – то и есть организаторы Астраханского заповедника. На острове нет Беровского бугра, и в дни половодья, когда река выходит из берегов, над могилами гуляют захожие волны Каспия. Два беспокойных учёных, создателей заповедника, место для своего покоя избрали, прямо скажем, беспокойное…

Гости всякий раз спрашивают6 нет ли какой связи с Хлебниковым-поэтом? Есть. В.А. Хлебников – отец поэта, первый директор Астраханского заповедника. Он хотел видеть в сыне продолжателя дел своих. А сын – уже не Владимир, а Велимир…

«Астраханский вестник» охотно знакомит «хитрый торгашеский город» со скандальными статьями столичных журналов. Имя земляка, поэта-футуриста, мелькает с именами прилагательными: «сумасшедший», «дуракович», «нигилист», «идиот» и т.д. и т.п.

Пощёчина общественному вкусу была пощёчиной Хлебникову-отцу.

— Я не опорочу имя твоё, отец!..

— Последняя белая цапля убита, понимаешь ли ты, что это значит? – бросил в ответ строгий учёный-орнитолог и задохнулся от гнева…

Велимир стоял перед ним, как длинная и задумчивая птица, точь в точь – цапля… Мир птиц был ему дорог: в иранском походе Велимир, увидел ворону с одним белым крылом, и наблюдая за ней. так увлёкся, что оторвался от отряда, проплутал целый день и чуть не погиб от пуль шахских стражников.

К нашему счастью, большая белая цапля трудами одержимых, каким был Хлебников-старший, восстановлена. Возвращены к жизни и другие многие виды, бывшие на грани исчезновения.

На заре создания заповедника Хлебников-отец бил тревогу: «Только в дельте Волги увидишь пеликана-каравайку… Вот лебедя, фазана, белую цаплю уже не увидишь даже в глухих уголках. Истребили… Но всё-таки придёт время и все птицы снова будут у нас в гостях. Человек не одинок, если вокруг него голосистые птицы…»

Сказывают, в какие-то звёздные-звёздные ночи, за оградой на месте цветущего деревца, когда цветы собраны в цилиндрические повислые серёжки, сидит белая цапля, склонившись над чёрным мрамором…

Уж не благодарственные ли гимны творит белая цапля тому, кто вернул ей жизнь?..

Приглядитесь к белой цапле, обладательницы особого брачного пера. Свадебный ритуал молодой пары – загляденье!

Нет, не даром старый орнитолог забил тревогу, когда не стало её, белой цапли…»

Волшебная, сказочная книга!

С этого гимна Волжскому Лукоморью следует начинать нам, астраханцам, чтение наше! Помните, как прощались цветы с Сергеем Есениным в октябре 1925 года, за два месяца до его гибели?

«Цветы мне говорят – прощай,

Головками склоняясь ниже,

Что я вовеки не увижу

Её лицо и отчий край.

Любимая, ну что ж! Ну что ж!

Я видел их и видел землю.

И эту гробовую дрожь

Как ласку новую приемлю.

И потому, что я постиг,

Всю жизнь пройдя с улыбкой мимо,

Я говорю на каждый миг,

Что всё на свете повторимо.

Не всё ль равно — придёт другой,

Печаль ушедшего не сгложет,

Оставленной и дорогой

Пришедший лучше песню сложит.

И песне внемля в тишине,

Любимая с другим любимым,

Быть может, вспомнит обо мне,

Как о цветке неповторимом».

А вот что пишет о цветах С. Панюшкин в главе «Дивование на восходе»:

«Не у голубого Нила, а в России живём. Живём – пережиданием зимы. Живём, чтобы вновь повстречать диво-дивное: первую завязь, первую почку, первый клейкий листок, первый цветок. «Кто майскую листву не замечает, тому весною насладиться не дано…» (Это строки стихов Микеланджело. – О.С.) и чтоб диво растительного мира не было сезонным, чтобы слова песни народной – «цвели, цвели цветики, да поблёкли» — не угнетали, человек держит на подоконнике комнатные цветы. Сколько живу на свете, а дивование не проходит. Надо куда-то поехать, а цветы не пускают, хотят, чтобы непременно на заре нового дня увидел, как они распускаются. «Иначе, — сетуют они, — для кого же мы расцветаем!..»

Кто всему дивится, на того и люди дивятся, дивятся изделию из дивных рук, их вдохновенному творчеству, рождённому в часы дивованья:

«Кленёночек маленький матке

Зелёное вымя сосёт…»

Это чудо открыл подросток из рязанского села. С этого незримого видения началась завязь творчества. А в пятнадцать: «Выткался над озером алый свет зари…» И дивование одного стало дивованием поколений…

… Кто растёт в окружении цветов, тому вольнее шагнуть от мира комнатного дива в большое диво природы. Там настрой души во сто крат сильнее способствующий активной деятельности. Не зря же говорят: патриотизм начинается у порога дома. Порог моего дома – Понизовье. Много видел красот земных, а красоту изначальную, свою, не променяю ни на какую. Здесь моё диво дивное: и восход, и закат…»

Да, да. Волшебное «Перо на дамской шляпе», — это заповедная книга прощания с Волжским Понизовьем, с вечной его Природой, это солнечное утверждение бессмертной мысли: «Да здравствует мир без меня!»

Поделиться: