Настоящая поэзия. Борис Чичибабин.

БОРИС ЧИЧИБАБИН

(1923 – 1994)

Сними с меня усталость, матерь Смерть.

Я не прошу награды за работу,

но ниспошли остуду и дремоту

на моё тело, длинное как жердь.

Я так устал. Мне стало всё равно.

Ко мне всего на три часа из суток

приходит сон, томителен и чуток,

и в сон желанье смерти вселено.

Мне книгу зла читать невмоготу,

а книга блага вся перелисталась.

О матерь Смерть, сними с меня усталость,

покрой рядном худую наготу.

На лоб и грудь дохни своим ледком,

дай отдохнуть светло и беспробудно.

Я так устал. Мне сроду было трудно,

что всем другим привычно и легко.

Я верил в дух, безумен и упрям,

я Бога звал – и видел ад воочью, –

и рвётся тело в судорогах ночью,

и кровь из носу хлещет по утрам.

Одним стихам вовек не потускнеть,

да сколько их останется, однако.

Я так устал! Как раб или собака.

Сними с меня усталость, матерь Смерть.

***

Поэт — что малое дитя.

Он верит женщинам и соснам,

и стих, написанный шутя,

как жизнь, священ и неосознан.

То громыхает, как пророк,

а то дурачится, как клоун,

бог весть, зачем и для кого он,

пойдет ли будущему впрок.

Как сон, от быта отрешен,

и кто прочтет и чем навеян?

У древней тайны вдохновенья

напрасно спрашивать резон.

Но п е р е д т е м как сесть за стол,

и п р е ж д е ч е м стихам начаться,

я твердо ведаю, за что

меня не жалует начальство.

Я б не сложил и пары слов,

когда б судьбы мирской горнило

моих висков не опалило,

души моей не потрясло.

Плач по утраченной родине

Судьбе не крикнешь: «Чур-чура,

не мне держать ответ!»

Что было родиной вчера,

того сегодня нет.

Я плачу в мире не о той,

которую не зря

назвали, споря с немотой,

империею зла,

но о другой, стовековой,

чей звон в душе снежист,

всегда грядущей, за кого

мы отдавали жизнь,

С мороза душу в адский жар

впихнули голышом:

я с родины не уезжал –

за что ж её лишён?

Какой нас дьявол ввёл в соблазн

и мы-то кто при нём?

Но в мире нет её пространств

и нет её времён.

Исчезла вдруг с лица земли

тайком в один из дней,

а мы, как надо, не смогли

и попрощаться с ней.

Что больше нет её, понять

живому не дано:

ведь родина – она как мать,

она и мы – одно…

В её снегах смеялась смерть

с косою за плечом

и, отобрав руду и нефть,

поила первачом.

Её судили стар и мал,

и барды, и князья,

но, проклиная, каждый знал,

что без неё нельзя.

И тот, кто клял, душою креп

и прозревал вину,

и рад был украинский хлеб

молдавскому вину.

Она глумилась надо мной,

но, как вела любовь,

я приезжал к себе домой

в её конец любой.

В ней были думами близки

Баку и Ереван,

где я вверял свои виски

пахучим деревам.

Её просторов широта

была спиртов пьяней…

Теперь я круглый сирота –

по маме и по ней.

Из века в век, из рода в род

венцы её племён

Бог собирал в один народ,

но божий враг силён.

И, чьи мы дочки и сыны

во тьме глухих годин,

того народа, той страны

не стало в миг один.

При нас космический костёр

беспомощно потух.

Мы просвистали свой простор,

проматерили дух.

К нам обернулась бездной высь,

и меркнет Божий свет…

Мы в той отчизне родились,

которой больше нет.

***

Кто – в панике, кто – в ярости,

а главная беда,

что были мы товарищи,

а стали господа.

Ох, господа и дамы!

Рассыпался наш дом –

Бог весть теперь куда мы

несёмся и бредём.

Боюсь при свете свечек

смотреть на образа:

на лицах человечьих

звериные глаза.

В сердцах не сохранится

братающая высь,

коль русский с украинцем

спасаться разошлись.

Но злом налиты чаши

и смерть уже в крови,

а всё спасенье наше

в согласье и любви.

Не стану бить поклоны

ни трону, ни рублю —

в любимую влюблённый

всё сущее люблю.

Спешу сказать всем людям,

кто в смуте не оглох,

что если мы полюбим,

то в нас воскреснет Бог.

Сойдёт тогда легко с нас

проклятие времён,

и исцелённый космос

мы в жизнь свою вернём.

Попробуйте – влюбитесь, –

иного не дано, –

и станете как витязь,

кем зло побеждено.

С души спадёт дремота,

остепенится прыть.

Нельзя, любя кого-то,

весь мир не полюбить.

* * *

И опять — тишина, тишина, тишина.

Я лежу, изнемогший, счастливый и кроткий.

Солнце лоб мой печет, моя грудь сожжена,

и почиет пчела на моем подбородке.

Я блаженствую молча. Никто не придет.

Я хмелею от запахов нежных, не зная,

то трава, или хвои целительный мед,

или в небо роса испарилась лесная.

Все, что вижу вокруг, беспредельно любя,

как я рад, как печально и горестно рад я,

что могу хоть на миг отдохнуть от себя,

полежать на траве с нераскрытой тетрадью.

Это самое лучшее, что мне дано:

так лежать без движений, без жажды, без цели,

чтобы мысли бродили, как бродит вино,

в моем теплом, усталом, задумчивом теле.

И не страшно душе — хорошо и легко

слиться с листьями леса, с растительным соком,

с золотыми цветами в тени облаков,

с муравьиной землею и с небом высоким.

***

Дай вам Бог с корней до крон

Без беды в отрыв собраться.

Уходящему — поклон.

Остающемуся — братство.

Вспоминайте наш снежок

Посреди чужого жара.

Уходящему — рожок.

Остающемуся — кара.

Всяка доля по уму:

И хорошая, и злая.

Уходящего — пойму.

Остающегося — знаю.

Край души, больная Русь, —

Перезвонность, первозданность

(С уходящим — помирюсь,

С остающимся — останусь) —

Дай нам, вьюжен и ледов,

Безрассуден и непомнящ,

Уходящему — любовь,

Остающемуся — помощь.

Тот, кто слаб, и тот, кто крут,

Выбирает каждый между:

Уходящий — меч и труд,

Остающийся — надежду.

Но в конце пути сияй

По заветам Саваофа,

Уходящему — Синай,

Остающимся — Голгофа.

Я устал судить сплеча,

Мерить временным безмерность.

Уходящему — печаль.

Остающемуся — верность.

Поделиться:


Настоящая поэзия. Борис Чичибабин.: 1 комментарий

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *