Гори, звезда моя, не падай.
Роняй холодные лучи.
Ведь за кладбищенской оградой
Живое сердце не стучит.
И золотеющая осень,
В березах убавляя сок,
За всех, кого любил и бросил,
Листвою плачет на песок…
Я знаю, знаю. Скоро, скоро
Ни по моей, ни чьей вине
Под низким траурным забором
Лежать придётся так же мне.
Погаснет ласковое пламя,
И сердце превратится в прах.
Друзья поставят серый камень
С веселой надписью в стихах.
Но, погребальной грусти внемля,
Я для себя сложил бы так:
Любил он родину и землю,
Как любит пьяница кабак.
Его внезапная трагическая смерть в Ленинграде в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года стала одним из центральных событий литературной и общественной жизни страны. Известие о гибели поэта разнеслось по Советскому Союзу и другим странам в течение нескольких часов. О том, как и почему это случилось, существует множество версий, проведено сотни исследований, написано бесчисленное количество книг, но до сей поры мы можем точно сказать лишь одно: жизнь поэта оборвалась неожиданно и преждевременно…
29 декабря с поэтом прощались в Ленинграде — в маленькой комнатке Союза писателей на Фонтанке. Затем в специальном вагоне тело Есенина отправили из Ленинграда в Москву. Прощание состоялось в Доме печати, по фасаду которого протянулась широкая красная лента с надписью: “Здесь находится тело великого национального поэта Сергея Есенина”. Д.Семёновский вспоминал: «Большая, почему-то скудно освещённая комната была полна народу, и пробраться вперед стоило труда. Голоса были негромки, дальние углы комнаты тонули в полумраке, только гроб был освещён. Всё время менялся почётный караул. В глубине комнаты сбились в траурную группу близкие Есенина. Понуро сидела на диване, уронив на опущенное лицо прядь коротких волос, бывшая жена поэта З.Райх. Кто-то утешал С.Толстую. Немного поодаль выделялась среди других своим крестьянским обличием не спускавшая глаз с гроба пожилая женщина — мать Есенина, Татьяна Федоровна».
Интересный факт привёл в своих воспоминаниях Ю.Н. Либединский: перед тем как отнести Есенина на Ваганьковское кладбище, гроб с телом обнесли вокруг памятника Пушкину. «Мы знали, что делали, — это был достойный преемник пушкинской славы».
Годы молодые с забубённой славой,
Отравил я сам вас горькою отравой.
Я не знаю: мой конец близок ли, далёк ли,
Были синие глаза, да теперь поблёкли.
Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно.
В поле, что ли?.. В кабаке?.. Ничего не видно…
Это небольшой фрагмент одного из самых потрясающих стихотворений поэта, написанного им в Кремлёвской больнице. Навестившая его С.Виноградская вспоминала о чтении Есениным этого стихотворения: «Он не читал его, он хрипел, рвался изо всех сил с больничной койки, к которой он был словно пригвождён, и бил жёсткую кровать забинтованной рукой. Перед нами был не поэт, читающий стихи, а человек, который рассказывал жуткую правду своей жизни, который кричал о своих муках. Ошеломлённые, подавленные, мы слушали его хрип, скрежет зубов, неистовые удары рукой по кровати и боялись взглянуть в эти некогда синие, теперь поблёкшие и промокшие глаза».
Значительно ранее, в 1916 году, на одном из литературных вечеров у Есенина произошла встреча с Блоком. Последнему дали альбом с просьбой написать туда что-нибудь, и, открыв его, на первой странице он обнаружил стихотворение Есенина, которое начиналось так:
Слушай, поганое сердце,
сердце собачье моё.
Я на тебя, как на вора,
спрятал в руках лезвиё…
Блок подозвал Есенина: «Сергей Александрович, Вы серьёзно это написали?» — «Серьёзно», — отозвался Есенин. — «Тогда я Вам отвечу», — вежливо ответил Блок и, перевернув страницу, написал:
Жизнь — без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами — сумрак неминучий,
Иль ясность божьего лица.
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить всё, что видишь ты.
Твой взгляд — да будет твёрд и ясен.
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен!
Есенин какое-то время пытался следовать совету Блока. И всё же в его стихах всё явственнее, всё острее предчувствие скорой смерти: «Мчится на тройке чужая младость./ Где моё счастье? Где моя радость?/ Неудержимо, неповторимо/ всё пролетело… далече… мимо…»; «Кругом весна, и жизнь моя кончается…»; «Снежная равнина, белая луна./ Саваном покрыта наша сторона./ И берёзы плачут в белом по лесам./ Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?»…
Литературоведы подсчитали: за последние два года у Есенина 400 раз встречается слово «смерть», причём в половине этих стихов он говорит о собственной смерти. «Поэт должен думать о смерти, чтобы острее чувствовать жизнь…», — так считал Есенин. Интересно, что переход поэта из состояния в состояние можно заметить и на примере одного из его любимых поэтических образов – клёна. Ещё в восемь лет он написал о «кленёночке», который «матке зелёное вымя сосёт». Затем появилось «где-то на поляне клён танцует пьяный»…, «стережёт голубую Русь старый клён на одной ноге»… Похоже, этот персонаж из произведений поэта жил и старился вместе с ним. И самый пик этой кленовой темы — стихотворение «Клён ты мой опавший…» Этот последний клён и сегодня стоит во дворе клиники нервных болезней Корсакова в Санкт-Петербурге. Есенин наблюдал его из окна своей палаты. И рядом — берёза, которую клён обнимает своими ветвями, «как жену чужую».
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь…
Это отрывок из поэмы «Чёрный человек», в которой отражён весь душевный разлад поэта, страх перед тёмными сторонами собственной души. Ощущение пронзительного одиночества рождает желание обратиться к неведомому другу, который, увы, не придёт и не протянет руку помощи…
Надежда Вольпин говорила, что ей страшно за Есенина: «Такое чувство, точно он идёт с закрытыми глазами по канату. Окликнешь – сорвётся»…
27 декабря 1925 года в гостинице «Англетер» Есенин кровью написал стихотворение, посвящённое его другу Вольфу Эрлиху, передал ему и попросил прочесть дома, когда останется один. Но Эрлих забыл о стихах Есенина. Утром, узнав о самоубийстве, достал листок и с ужасом прочёл:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей…
«Погиб величайший поэт… — написал А. Толстой. — Его поэзия есть как бы разбрасывание обеими пригоршнями сокровищ его души». Стало быть, мы, читатели, — богачи, многими десятилетиями черпающие величайшие сокровища бесценного есенинского Слова…