СОЛНЦЕМ КОРОНОВАННЫЙ
ГЕННАДИЙ МИХАЙЛОВИЧ КОЛЕСНИКОВ
(12 марта 1937 – 9 сентября 1995)
ДИНА НЕМИРОВСКАЯ
ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОЙ КНИГИ «ШЕСТИДЕСЯТЫХ ТОПОЛИНЫЙ ПУХ»
Сама я, увы, никогда не видела Геннадия Колесникова. Но многое слышала о нём. И от своего отца, посещавшего литературные творческие объединения в шестидесятые годы, и от Николая Ваганова, и от их общей подруги Аллы Барминой, которой Ваганов посвятил поэму «Ёлка». Яркая и экстравагантная Алла любила вспоминать о том, как Гена Колесников пил шампанское из её туфельки, да и о прочих весёлых проделках богемы шестидесятых…
Геннадий Колесников, большой русский поэт, неутомимый фантазёр, выдумщик и затейник, родился в Пятигорске 12 марта 1937 года.
В детском садике по недосмотру взрослых в три года он стал инвалидом. Множество операций на позвоночнике ситуации не меняли. Притормозив физическое развитие ребёнка, словно спохватившись, жизнь с юных лет наполняла немощное тельце духовным здоровьем и силой, которые и помогали ему бороться с болезнью. В послеоперационных палатах с детства писал стихи.
Он всегда любил животных и в 1958 году окончил Грозненский зооветеринарный техникум, получил диплом зоотехника. С 1958 по 1960 годы работал по специальности в хозяйствах Краснодарского края. С 1961 года стал работать профессиональным журналистом, писал для районных, областных, центральных газет и журналов, много ездил по стране. Так, по заданию журнала «Огонёк» и газеты «Комсомольская правда» побывал на Байкало-Амурской магистрали. Из поездок привозил репортажи в стихах, которые ждали читатели.
Подтверждением этому – сохранившиеся в архиве Ю.В. Зверева после отъезда Г. Колесникова из Саратова репортажи и стихи поэта, опубликованные в саратовской газете «Заря молодёжи» в 1966-1967 годов:
«Весь земной шар схвачен стальными рельсами. Они пересекаются, ветвятся, пронизывают степи, опоясывают горы, извиваются вдоль лесов и морей. А по рельсам днём и ночью бегут поезда. И каждому понятно, что жизнь человека немыслима без поезда.
Поезда… Это на них уезжали комсомольцы к непаханым землям, с голубыми городами в рюкзаках.
Без человека поезд мёртв. Сколько машинистов, сколько стрелочников и проводников стали героями! О них пишут книги, поэты посвящают свои стихи.
У меня есть текст песни, навеянной ездой по железной дороге.
Музыки пока нет. Пусть мелодию к этим стихам напоёт вам дорожный ветер.
Песню я хочу сегодня посвятить передовым комсомольцам вагонного депо станции Ртищево фрезеровщику Юрию Захарову, токарям-бандажникам Геннадию Красношееву и Алексею Лахнину, слесарю Вячеславу Пшеничникову и другим ребятам, которые крепко держат слово и с начала года вместе с друзьями по работе получили 35400 рублей сверхплановой прибыли». («Рельсы»). Вот текст этой песни:
Синева и безлюдье,
В жухлых кустиках дремлют холмы,
Словно стадо верблюдов
Отдыхает, развесив горбы.
Жаркий ветер качает
Парящего в небе копца.
Слева – степь, степь,
степь без начала,
Справа – степь, степь,
степь без конца.
Поезд весело мчится,
От заката совсем золотой.
На душе моей чисто,
На душе моей взгляд твой родной.
Будут сниться ночами
Черты дорогого лица.
Слева – степь, степь,
степь без начала,
Справа – степь, степь,
степь без конца.
Ты готовь непогоду,
Листопады, Россия, готовь.
Я покинул наш город,
Чтоб проверить в разлуке любовь.
Чтобы сердце стучало,
Как в первый полёт у птенца.
Слева – степь, степь
степь без начала,
Справа – степь, степь,
степь без конца.
Интересна статья «Когда хлебом единым жив человек», написанная Геннадием Колесниковым в селе Чёрная Падина Ершовского района:
«За хлеб людям говорили спасибо, крепко пожимали руки. За хлеб награждали орденами, за хлеб… расстреливали. Не раз на Руси хлеба были схвачены пламенем, не раз их топтал сапог врага и гусеница танка. Но выжил хлеб, выстоял и светится живительным светом в добрых бережливых ладонях крестьянина – его творца и хозяина.
Вспомните молдавский фильм «Горькие зёрна», вспомните «Поднятую целину», стихи Некрасова и Есенина, вспомните, наконец, кружку молока и краюху свежеиспечённого хлеба, которую давала мать, и вы поймёте, сколько дорогого, радостного и горького для человека слилось в этом коротком слове – хлеб.
В командировку за Волгу я добирался попутными машинами. Делал это умышленно, чтоб послушать ритм августовских дорог, посмотреть, что за люд трясётся в кузовах, ещё раз хлебнуть степного ветра с пылью и солнцем пополам и насладиться красками бегущих мимо рощ, садов, пашен и огородов, домиков и придорожных ферм, красками заволжского неба.
Где-то у Советского нашу попутку возле будки ГАИ остановили. Инспектор долго и тщательно осматривал грузовик. Одна женщина с розовыми сильными руками, как у доярки, крикнула то ли с юмором, то ли чистосердечно:
– Эй, молодой красивый! Айда с нами валки ворочать, нечего здесь палочкой крутить!
– А ты, баба, не ори, – сердито заметил ей старик, который сидел, прислонясь спиной к кабине, обняв лопату. – Каждый при своём деле. Он, може, руль смотрит, чтоб тебя в кювет не вкинуло.
Часто попадались грузовики, переполненные песнями. Их распевали молодые крепкие парни, схваченные широкими поясами в талии, девушки в шортах и весёлых простеньких кофточках. Сразу видно, что это студенты. Сколько их сейчас на заволжских полях!
Позови меня в рожь,
Сердце мне растревожь,
Покажи деревенское утро… –
Запомнил я припев случайно встретившейся песни, сочинённой, наверное, у костра.
Да, будущие хирурги и адвокаты, строители и химики, скульпторы и музыканты стали вдруг все равны, почувствовали вдруг себя крестьянами.
Встречал я и беглецов. Дезертирам не понравились жар в ладонях от мозолей и пахнущий стогами неуют. Некоторые модникам оказались противопоказаны пыльный ветер и бьющий в лицо, размывающий краски дождь.
Они сидели у обочин, лениво дуя на одуванчики. Рюкзаки их были набиты яблоками из колхозных садов. Они голосовали в обратную сторону – в город.
В Ершов приехал на закате и пошёл на элеватор. Машины выстроились в очередь в два ряда. У многих путь до элеватора не близкий – 50–70 километров. Позвякивают щупы в руках у школьников (они работают здесь в сезон уборки), в лаборатории берут пробу зерна.
Чётко идёт работа на хлебоприёмном пункте. Большой труд не остаётся безответным. Коллектив приёмного пункта получил денежную премию и высокую награду – переходящее Красное знамя Совета Министров СССР и ВЦСПС.
Всё бывает на трудовом посту. Однажды здесь в самый разгар полетела лента нории. Обычно требуется два рабочих дня на починку, ведь высота – 60 метров. Но механизаторы Е.Л. Дубровин, Н.Т. Дмитриенко и П.А. Власов вернули цеху работоспособность за три часа. И это не один пример полной отдачи сил, удивительного энтузиазма и сноровки.
На степной дороге встречная машина среди бела дня засветила фарами. Это означало: «Стоп! Свои». Оба водителя попили воды, обнялись. Минуты три говорили.
Шофёр вернулся, нажал на стартёр и, не поворачиваясь, сказал:
– Брат. Нас трое здесь на перевозке. Два месяца домой не отпускают.
Так, в мимоходной фразе, в озабоченности лиц, в дорожном гуле чувствуется высокое напряжение уборки, вырисовывается подёрнутый солнечным маревом образ жатвы.
Колхоз им. Кирова.
…На току разговорился с девчонками, что разгружают машины. Они почти ровесницы. Много километров за свою жизнь протопали вместе от села до Краснянской средней школы.
Лида Бородина. Только что поступила в Саратовский сельскохозяйственный техникум. Будет экономистом. Таня Белик. Перешла в восьмой класс. На прицеле у неё Вольское педагогическое училище, хочет стать старшей пионервожатой. Валя Толкачёва. Перешла в девятый. Ей нравится профессия киномеханика. Галя Голикова. Девятый класс. Её мечта – накинуть белый халат врача.
Четыре комсомолки, четыре судьбы, четыре дороги, которые берут начало здесь, в степях, и сольются в одну большую дорогу жизни.
Вот подошла машина. Словно вёсла, взлетают деревянные лопаты. На щеках у девочек оседает пудра, но не та, что продаётся в парфюмерии, а зерновая, горячая, сродни дорожной пыли. Девчата не прячут лица от солнца. Они не боятся, что носы будут шелушиться. Но усталость приходит и к ним. Особенно в конце смены, когда разгружается двадцатая машина, последняя…
Бок о бок на уборке работали два поколения. Представитель одного из них, самый юный герой жатвы Володя Янкунас. Он уже успешно перешёл… во второй класс.
Хорошо жить летом в Артеке, где у горы Медведь такое синее-синее море и такой жёлтый мягкий песок. Хорошо с яхты смотреть на вечнозелёные, заострённые, как гигантские морковки, кипарисы Крыма.
Но разве плохо встречать летние зори с отцом в кабине грузовика, перелопачивать зерно, обливаясь потом, и ощущать тяжесть в руках, как настоящий мужчина.
Я был страшно рад за пацана, когда он, смущённо улыбаясь, с прилипшей чёлкой на лбу давал мне интервью. Он поделился своими думами о хлебе, он сказал:
— Люблю хлеб. Он вкусный.
Представитель другого поколения – шофёр Иван Максимович Панышев. Ему 68 лет. Он уважает землю. Он с ней говорил, он на ней спал, на ней работал и постарел.
Он знает, что хлеб не только вкусный, но и солёный от слёз, горький от битв».
Геннадий Колесников недаром получил от друзей прозвище «Колесо». Он много колесил по городам и весям, не пропуская ничего интересного и не стремясь осесть в столице:
Сердцем рад я захолустью!
В захолустье –
Свет и тишь.
Пахнет садом,
Пахнет Русью.
Далеко душой летишь.
Дышит полем вечер синий,
За верстой лежит верста.
И во всём такая сила
И такая красота –
Ахнет даже враг заклятый,
Вспомнит жар былых боев.
Золотой шелом заката
Полон неба до краёв.
Лес ушёл в лебяжьи дали,
Путь мерцает впереди.
Свежим ветром ожиданий
Потянуло из груди.
Кто-то тронул песню с грустью,
Шевельнул веслом камыш…
Нет в России захолустья,
Есть в России свет и тишь.
В 1966 году в Нижне-Волжском издательстве напечатана первая книга поэта «Путина». Затем в Москве, Алма-Ате и Ставрополе вышли ещё пять поэтических сборников: «Предзимний сад» (1971), «Не перестану удивляться» (1974), «Остров состраданья» (1981), «Фламинго» (1983), «Автопортрет» (1986) и книжка для детей «Апрелька» (1979). Многие его стихи стали песнями, они неоднократно исполнялись по Центральному телевидению и радио. В 1977 году Геннадий Колесников был принят в члены Союза писателей СССР. В 2004 году в издательстве «МИЛ» вышел сборник стихов «Любовь была совсем недолгой», куда вошли тексты Геннадия Михайловича и его супруги Евгении Заславской.
В память о поэте редакция газеты «Кавказская здравница» (совместно с администрацией Кавказских Минеральных Вод) учредила творческий фонд «Фламинго» (по названию стихотворения и одного сборников поэта):
Где мерцают огни Мангышлака,
Где солёные ветры свистят,
Где, как будто покрытые лаком,
Волны Каспия ночью блестят,
Там залётная птица фламинго
На высоких изящных ногах,
Словно парус старинного брига,
Вдруг белеет на синих волнах.
Нелюдимая гордая птица
Прячет розовый свет под крылом.
Может быть, заповедник ей снится
В астраханском краю заливном?
Эта птица сама заповедна,
Жгучей дроби хлебнула она.
Я желаю попутного ветра
Этой птице на все времена.
Замирая от сладкого мига,
Вижу радостный сон наяву:
Я любуюсь полётом фламинго –
И душою лечу в синеву.
Я лечу в заповедные дали,
На таинственный остров любви.
По душе моей тоже стреляли,
Много раз я был ранен людьми.
Только жить продолжаю влюблённо,
К доброте окрылённо стремясь.
И гляжу я на мир удивлённо,
Никого, ничего не боясь.
(«Фламинго»)
На здании Пятигорской гимназии N 11, где учился Геннадий Колесников, открыта мемориальная доска. И сегодня стихи поэта можно услышать на школьных вечерах и литературных встречах:
Проснись!
Мороз и солнце –
День чудесный!
Не много дней таких
Тебе отпущено.
Прекрасна жизнь.
Но, что ни говори,
Нам в этой жизни
Не хватает Пушкина.
Скорбят о нём в России январи.
Как зверь, завоет вьюга
Над избушкою.
И белая старушка у окна
До боли глубоко вздохнёт
О Пушкине
И выпьет кружку старого вина.
Летит звезда.
Она, как пуля, пущена!
Видать, и в небесах покоя нет.
Не верится,
Что нет живого Пушкина,
Не верится уже десятки лет.
А он стоит задумчивый
На площади,
На все века дыханье затаив.
Каретные, взлохмаченные лошади
Сюда к рассвету не примчат за ним.
И голова его
Слегка опущена,
Задеты кудри снежной белизной…
И что-то, недосказанное Пушкиным,
Тревожит нас,
Волнует нас с тобой.
(«Пушкин»)
Созвучны с сегодняшними проблемами Комсомольского Парка, Ореховой Рощи, «распила» Машука и прочих проблем исторического и природного наследия Пятигорска стихи Геннадия Колесникова:
Природа…
Что ей деньги!
Что ей власть!
Ей не страшны
Ни гномы,
Ни титаны.
Но человек
Пытается украсть
Ее богатства,
Красоту
И тайны.
Да,
Надо мозгом,
Сердцем надо красть
У многоцветных весен
Вдохновенье,
И для созданья,
И для обновленья
Красть дерзость гроз
И ураганов страсть!
«Примерно в 20 лет к нему нежданно пришла слава. Сначала за мужество и оптимизм – после последней (удачной), длившейся десять часов операции, он целый год провел, лёжа на животе в астраханской больнице, продолжая писать. Здесь его навестил известный композитор Григорий Пономаренко, вместе с которым они создали песню «Тополя», которая с триумфом прозвучала на Международном фестивале молодёжи и студентов в Москве, была переведена на многие языки мира и разлетелась по свету, чтобы жить в сердцах людей. Только вот в родной Пятигорск, похоже, так и не попала. Иначе почему эта на редкость тёплая и задушевная песня не стала гимном родного ей города?» — горестно вопрошает Владимир Ольхов в статье «Тополя беззащитны, как и поэты», опубликованной в журнале «Голос Кавказа».
На странице Геннадия Колесникова в Википедии приведён список наиболее известных песен, созданных на стихи поэта. Они неоднократно исполнялись по Центральному Всесоюзному телевидению и радио. Это такие песни, как «Где кончаются рельсы» на музыку Р. Манукова, «Где та любовь» и «Остров сострадания», написанные в соавторстве с композитором Г. Фомичёвым, «Летят снега», положенная на музыку В. Бусилковым, «Одного тебя полюбила я» композитора Юрия Дунаева, детство и юность которого прошли в Астрахани.
Песни на стихи Колесникова в народе любимы. Пели их в шестидесятые годы ушедшего двадцатого столетия, поют и сегодня. Наиболее популярны такие из них, как «Под музыку ручьёв» композитора М. Шефтера, «Старый друг» на музыку В. Лямкина:
Ты приходишь ко мне, старый друг,
Наши встречи с тобой – как прощанья.
Стали волосы белыми вдруг,
Стало долгим и трудным молчанье.
Чей-то парус летит по волнам,
Чья-то песня летит над рекою.
Но не нам, к сожаленью, не нам
Машет молодость смуглой рукою.
Да простят нам тревожную грусть
Эти буйные майские ветры.
Изучили мы жизнь наизусть,
Исходили мы все километры.
Затихают поля вдоль дорог,
Ночь сиренью и грозами пахнет.
Не скажу: «Да храни тебя Бог!»
А скажу: «Да храни тебя Память!»
Чей-то парус летит по волнам,
Чья-то песня летит над рекою.
Но не нам, к сожаленью, не нам
Машет молодость смуглой рукою.
(«Старый друг»)
Более прочих известны, конечно, знаменитые «Тополя» — легендарная песня, созданная в соавторстве с Григорием Пономаренко.
Об этой песне хочется сказать особо, поскольку благодаря ей и получила название «Шестидесятых тополиный пух» эта книга очерков о поэтах-«шестидесятниках». Нежная, уютная песня моего безмятежного детства, под которую меня баюкала мама, сколько с тобою связано! Редко какая встреча друзей обходится в нашем городе без неё. Да если бы только в нашем! Ведутся споры, какие именно тополя, астраханские или пятигорские, стали героями песни.
По одной из биографических версий Геннадий Колесников родился в Пятигорске, по другой – в Астрахани. Не исключено, что поэт, склонный к мистификациям и розыгрышам, в разных компаниях рассказывал разные истории о том, в каком именно городе он родился…
Приведу малоизвестный вариант стихов Колесникова, положенный в основу песни:
Тополя, тополя,
В город мой влюблённые,
На пути деревца,
Деревца зелёные.
Беспокойной весной
Вы шумите листвой,
И не спится вам вместе со мной.
Тополя, тополя,
Беспокойной весной
Вы шумите листвой,
Тополя, тополя,
И не спится вам вместе со мной.
Тополя, тополя,
Солнцем коронованы,
Ждут дороги меня
И тревоги новые.
Далеко ухожу,
В сердце вас уношу,
Как весенний волнующий шум.
Тополя, тополя,
Далеко ухожу,
В сердце вас уношу,
Тополя, тополя,
Как весенний волнующий шум.
Тополя, тополя,
Долгой дружбе верные,
Я не скоро, друзья,
К вам вернусь, наверное.
Пусть в ночной тишине
Вам приснится во сне,
Как бродили под вами мы с ней.
Тополя, тополя,
Пусть в ночной тишине
Вам приснится во сне,
Тополя, тополя,
Как бродили под вами мы с ней.
Тополя, тополя,
Мы растём и старимся.
Но душою любя,
Юными останемся.
И, как в юности, вдруг
Вы уроните пух
На ресницы и плечи подруг…
Тополя, тополя,
И, как в юности, вдруг
Вы уроните пух
Тополя, тополя,
На ресницы и плечи подруг…
(«Тополя»)
Вот лишь некоторые исполнители песни «Тополя», записи которых можно без проблем отыскать во всемирной паутине: Ольга Воронец, Екатерина Шаврина, Брендон Стоун, «Акапелла Экспресс», квартет «Премьер», В. Упрямова и «Согласие», Grand Positive, Академический хор БГУ, ансамбль «Берегиня», группа «Случайная встреча», Рафаил Габайдулин, Сергей Тен, Гульзада Жаркимбаева (г. Сарань, г. Караганда, г. Астана), Всеволод Новопашин, «Три-А Ретро», правда, последнее трио (либо тот, кто выложил в Интернет их запись) считают, что Григорий Пономаренко написал эту песню на стихи Леонида Завальнюка…
Песня была переведена на японский язык и исполнена мужским вокальным квартетом «Ройял Найтс», появившимся на свет в Токио в 1959 году. Притом если песенные куплеты исполнялись по-японски, припев неизменно звучал на русском языке. В конце 1966 года квартет из Японии с грандиозным успехом выступил в главных городах СССР (Москва, Ленинград, Киев, Новосибирск), а через год триумфально выступил с обновлённым репертуаром, в котором было уже довольно много песен на русском языке. Неизменным гвоздём концертных программ были «Тополя». Именно гастроли по Союзу стали своеобразным бумерангом — к ансамблю пришла популярность и в Японии.
В популярной телевизионной передаче «Голос» детское трио в составе Родиона Трусова, Давида Саникидзе и Романа Мишукова 11 апреля 2014 года одержало с этой песней уверенную победу в музыкальной битве.
Однако ни с каким другим не сравнить успех любимой песни, звучащей в исполнении знаменитого на весь Советский Союз и далеко за его пределами вокально-инструментального грузинского эстрадного ансамбля «Орэра». Несомненно, в исполнении именно этого коллектива любимая народом песня вошла в золотой коллекционный фонд грампластинок фирмы «Мелодия».
Странно читать в неимоверно расплодившихся в Интернете социальных сетях заголовки, подобные этому «Грузины поют русскую песню: «Тополя». Поют так, что всё внутри переворачивается!». При этом любые попытки указать авторство поэта и композитора безжалостно пресекаются разноликими модераторами и недалёкими пользователями.
Нередко, наверное, как и все, натыкаюсь в глобальной паутине на видео, где вместо авторов стихов и музыки известных песен указан лишь их исполнитель. Да что бы он или она пели, не будь создан в первую очередь текст песни?
Но это ещё, как говорится, полбеды. В видеоролике под названием «Екатерина Шаврина Тополя» (сохраняю в авторской редакции, без точек и кавычек), опубликованном 11 сентября 2014 года, указано: «Из фильма Центрального телевидения «Концерт №52». 1967 г., музыка — Г. Пономаренко, слова — А. Колесников. Колесникова, моего земляка, звали Геннадием. Мало того, что полного имени удостоилась лишь исполнительница, так ещё и инициал умудрились переврать! Диву даёшься и тому, что Стихи с большой буквы зачастую упорно именуют «словами»… А ведь Екатерина Шаврина была первой женой автора музыки этой песни, композитора Григория Фёдоровича Пономаренко…
Прозаик Юрий Селенский в шутку, по-дружески называл Геннадия Колесникова малоизвестным автором известной песни. Всё-таки несправедливо, что мало известны читателям, скажем, вот эти стихи:
За синевою рек,
В полях пшеничных,
Свободой и просторами дыша,
Мечтою наполняется душа,
Освобождаясь от забот привычных.
И у костра поведанные тайны,
Загадочный и тихий плеск озёр,
Сиянье звёзд
И нежный женский взор
В душе у человека не случайны.
Бессмертие дорог
Душе дано.
Она не знает,
Что такое старость.
Цветы и солнце, песни и вино
Перемешали в ней
И грусть, и радость.
В ней с детства
Красота родного края.
Душа!
В ней чистота родных небес,
Печаль разлук
И праздник урожая,
Плач матерей
и хоровод невест.
Ни клятвы, ни любви
Я не нарушу.
И о высоких чувствах не крича,
Россия,
Как пробьёт последний час,
Не Богу,
А тебе
Отдам я душу.
(«Душа»)
В воспоминаниях известного барда и радиожурналиста радиостанции «Юность» Максима Кусургашева «2 х 20 или 40 счастливых лет», объединённых в «45-ой параллели» (№ 24 (84) 21 августа 2008 года) вместе с историей, рассказанной Александром Ольшанским под общим заголовком «Геннадий Колесников. Портрет на фоне двух искромётных баек», читаем:
«Когда-то Геннадий Колесников, поэт, не раз выступавший в «Юности», подарил мне изданный в 1981 году в «Молодой Гвардии» свой стихотворный сборник «Остров состраданья» с дарственной надписью: «На память о человеке, находящемся в розыске». Тем более что содержание этой книжки было наполнено высокой гражданской риторикой, а в аннотации утверждалось, что «основное направление поэтических поисков автора – вера во всемогущество человека, в безграничные запасы его мужества и упорства».
Между тем, всё обстояло именно так. Геннадий и в жизни любил рисковать, а что касается его «всемогущества», то это, скрепя сердце, могло бы засвидетельствовать милицейское начальство его родной Астрахани, с которым у молодого поэта сложились весьма неровные отношения. Хотя, справедливости ради, следует заметить, что астраханское ГУВД питало определенную слабость к представителям творческой интеллигенции.
Именно в этом городе проходили съёмки фильма «Проверки на дорогах», и режиссёр Алексей Герман вспоминает, что когда понадобилось остановить на какое-то время движение на одной из улиц города, то в ГАИ об этом сначала и слышать не хотели. Но стоило Герману пригласить на визит к начальнику Владимира Высоцкого, разрешение немедленно было получено. Отказать в просьбе получившему уже широкую известность барду сочли просто неприличным.
Геннадий Колесников считался в Астрахани одной из городских знаменитостей. Он часто выступал на всевозможных вечерах, его стихи печатались в местной газете, а песня о тополях, что «солнцем коронованы», стала чуть ли не гимном города. И поэтому милиция смотрела сквозь пальцы на некоторые вольности в поведении молодого поэта. Ему прощались и браконьерские шалости в волжских заповедниках, и слишком шумные ресторанные застолья. Но так или иначе, после одного из вызвавших громкую огласку скандалов стражи общественного порядка решили проучить своевольного земляка, и Геннадий получил пресловутые «пятнадцать суток». А поскольку он в запальчивости заявил, что поэт и неволя вещи несовместимые, то поместили его в старинный астраханский острог, знаменитый тем, что за многие годы его существования отсюда не удалось вырваться ни одному самому отпетому злоумышленнику. Так сказать, дело пошло на принцип. И вот каждое утро выводили Колесникова под охраной стражника на общественно полезные работы.
Однажды досталось ему убирать пляж, добраться куда можно было только на лодке. Привезли строптивца, дали метлу и уселись в кустах в ожидании окончания работы. А он, надо сказать, телосложения хлипкого, что называется метр с кепкой, умудрился спрятаться под сидением одного из соседних рыбацких яликов и был таков. Перебрался на другой берег, вышел на просёлок и на попутке дал дёру подальше от родного города. С грехом пополам добрался до Ростова, одолжил у знакомых ребят из областной молодёжной газеты деньги и улетел в Кишинёв, где Центральный Комитет комсомола проводил совещание молодых литераторов.
А в Астрахани милиция в это время стояла на ушах. Снова проводилась уже не кинематографическая, а реальная проверка на дорогах, была объявлена чуть ли не премия за поимку беглеца. Взыскания сыпались направо и налево. На карту была поставлена честь астраханских сыщиков, поскольку весь город смеялся над незадачливыми стражниками, и рушился миф о неприступности местного острога. И нетрудно представить всю палитру эмоций милицейского начальника, когда в один из вечеров увидел тот на экране телевизора улыбающуюся рожу Колесникова, принимавшего участие в передаче о кишинёвской встрече молодых дарований, и услышал от Геннадия слова привета своим землякам и в том числе доблестным блюстителям общественного порядка.
Не знаю, прислал ли беглый поэт свой сборник в управление астраханской милиции и какую дарственную надпись предпослал в этом случае. Но хочу напомнить издательскую аннотацию, что «основным направлением поэтических поисков автора стала вера во всемогущество человека, в безграничные возможности и запасы его мужества и упорства».
Представляют живой интерес и воспоминания писателя Геннадия Ольшанского, озаглавленные «Поэт, который жил в поездах»:
«Однажды Геннадий Колесников, к которому очень точно приклеилась прозвище «Колесо», написал прекрасный текст песни. Вся страна – ансамбли, профессиональные и самодеятельные певцы – исполняли знаменитые его «Тополя». Звучала песня и по несколько раз в день на радио и телевидении. Так продолжалось несколько лет. Поэт ежемесячно получал существенный гонорар в авторском агентстве. Но постепенно «Тополя» вышли из моды, и агентство стало платить автору жалкие рубли, да и то не каждый месяц. Других текстов для популярных песен он не написал и стал бедным автором. К тому же и бомжом, как это принято нынче называть – у него не было собственного жилья, а прописан поэт был в Пятигорске.
К этим невзгодам добавилась и утеря паспорта. Стать членом Союза писателей ему тоже было недосуг – вступать надо было в Ставропольской писательской организации. Впрочем, когда жизнь его уж совсем прижала, он вступил в члены Союза.
А до этого у него единственным документом была книжка стихов с фотографией. Никто в творческие командировки его не отправлял, так как он никогда не отчитывался за них. Любой его гонорар бдительные бухгалтеры направляли на погашение прежних долгов.
Но Колесников в создавшихся условиях изобрел свой метод творческого и физического выживания. Он шёл к друзьям, просил «поносить» трёшку или пятёрку, естественно, без отдачи. Вечером он ехал на ближайший вокзал и на собранные деньги просил кассиршу продать плацкартный билет до любой станции. На заначенный рубль брал в вагоне постельный комплект, высыпался, а утром прибывал в очередной незнакомый город.
Первым делом разыскивал редакцию местной газеты, представлялся, показывая книжку со своей фотографией, и предлагал напечатать литературную страницу примерно под таким названием «У нас в гостях известный поэт, автор знаменитой песни «Тополя» Геннадий Колесников». Тут же он сдавал материал для страницы, получал авансом гонорар. Бывало, что знаменитость выступала и перед трудящимися. В зависимости от коммерческого успеха акции он возвращался в Москву или же переезжал в соседний город. По словам поэта, ему таким образом некоторые свои стихи удалось напечатать не менее, чем по 800 раз».
Мало кто помнил, насколько тяжко болен был поэт. О недуге, мучавшем его с раннего детства, упомянул в очерке «Геннадий Колесников и другие…» Геннадий Ростовский:
«Написал он эти строки, лёжа на больничной койке. Думал, может быть, в какой-то момент, что уже и не выкарабкаться. И потому, видно, появились такие слова:
Тополя, тополя, старой дружбе верные,
Я теперь к вам уже не вернусь, наверное.
Далеко ухожу, в сердце вас уношу,
Ваш весенний волнующий шум…
Тщедушный, худой, невысокого росточка, горбатенький, был он по характеру очень экспансивный, шебутной. «Шумел» в ресторанах, попадал (вляпывался) во всякие истории, некоторые из которых оканчивались 15 сутками ареста с отработкой на общественных работах (помните, как в кинофильме «Операция «Ы» и другие приключения Шурика»).
В Астрахани рассказывали в то время о его житье-бытье всевозможные истории, в основном анекдотичные байки, в которых правда перемешивалась с выдумками. Например, о том, как он в ресторане «Волга» в подпитии делал якобы стойку на столе, побив перед этим немало посуды. Или про его «стычку» со знаменитым штангистом-тяжеловесом Леонидом Жаботинским. Когда Гена (опять же – якобы) подбежал к нему перед началом каких-то соревнований и заорал на Леонида: — Чего уставился?! Сейчас как вмажу, костей не соберёшь!!! И действительно сделал попытку броситься с кулачками своими на эту гору тренированных мышц…
Деньги у Геннадия в карманах не задерживались. Было всего лишь два варианта: то густо, то пусто. Преобладал, разумеется, второй вариант. Когда рубли приятно шелестели в карманах, они за несколько дней просаживались в компаниях друзей и приятелей или за биллиардным столом.
За исполнение «Тополей» певицами и певцами в платных концертах шли ему одно время неплохие гонорарные отчисления. В тогдашнем ежегоднике «День поэзии» (редактором был Василий Фёдоров, весьма известный поэт) напечатал Геннадий с десяток стихотворений. Больше, чем кто-либо другой. И получил солидную пачку банкнот, коими победно потрясал перед моим студенческим носом. А через неделю-другую, встреченный в центре Астрахани на улице Кирова, просил купить ему пирожков, так как кушать очень хотелось…
Затащили как-то мы, студенты литфака, Геннадия к нам в общежитие на Халтуриной, весьма творчески провели субботний вечер и полночи за столом, заставленным обычными атрибутами подобных мероприятий: консервами «Килька в томатном соусе», плавлеными сырками «Дружба» и батареей бутылок с дешёвым вином. Читали стихи, говорили о местных событиях и состоянии современной поэзии. Геннадий вдохновенно верховодил, смешил, делился сокровенным. Вслух мечтал о том времени, когда у него будут дети. «В школу я их не отдам, там сплошной формализм и начётничество. Буду сам учить и воспитывать на примере лучших образцов мировой культуры и искусства». Тут же цитировал Шекспира, Достоевского, Пушкина, кого-то ещё…
В «Комсомольце Каспия» в описываемый период появилась хорошая традиция: периодически, раз в несколько месяцев, печатать книжечку местного поэта. Печаталась она внизу всех четырёх газетных полос. Потом можно было её вырезать, сложить в гармошку – вот вам и книжка.
У меня сохранился номер газеты от 16 марта 1967 года (тираж 35 тысяч экз.) с моим «Залом ожидания». Редактором был Н. Ваганов, а предисловие написано Г. Колесниковым. Смотрю на пожелтевшие газетные страницы. Некоторые свои стихи и перечитывать не хочется, настолько они слабенькие и наивные. А вот маленькое предисловие, написанное Г. Колесниковым, приведу с удовольствием. Сказал он напутственные ободряющие слова начинающему автору, сказал авансом, и за это я ему благодарен:
«Мне было приятно познакомиться со стихами моего тёзки Геннадия Ростовского, студента Астраханского пединститута. Он молод и поэзия его молода. В ней есть доброта и взволнованность, очень необходимые для успешного начала. Мудрость и мастерство встретятся в пути.
Астраханские края поэтичны сами по себе. И тем более радостно представить читателям «Молодёжки» новое имя.
Думаю, что среди любителей поэзии Геннадий Ростовский найдёт своего чуткого, благодарного и взыскательного читателя».
О проделках Колесникова, ставших едва ли не образом его жизни, вспоминают ныне многие. Вот отрывок из воспоминаний писателя Вадима Чирскова:
«Из города в город, от поэта к поэту путешествовал Гена Колесников, автор известной на всю страну песни «Тополя». Заходил в чужом городе в молодежную редакцию, представлялся, на него сбегались, начинался разговор. Потом Гена шёл к кому-то из поэтов, — а такие непременно или работали, или захаживали в редакцию — шёл к кому-то ночевать. В Кишиневе его принимал сначала Рудольф Ольшевский, поэт, но после Колесников перешел ко мне. Причина тут была простая: Гена под разговор любил выпить, а с Ольшевским этого не получалось: у того была гипертония, он ограничивался всего лишь глотком-другим вина. (Рудик и умер как поэт: на сцене, у микрофона, читая стихи. Вдруг повалился…)
Итак, Гена попал ко мне. Я жил в однокомнатной квартире, жена эту пару ночей согласилась поночевать у своей мамы и пришла забрать кое-какие вещички, пришла с нашей пятилетней дочерью. Гена протянул было руки к девочке — она отшатнулась… Гена был горбун: короткое туловище, короткая шея, раздутая грудная клетка, горб на спине — и длинные, как это бывает у горбунов, руки и ноги. Моя дочь отшатнулась от его рук — Гена не изменил лица. В нём ничто, внешне, не дрогнуло. Он привык… С этого момента началось моё не подвластное мне наблюдение над автором нежнейшей песни про тополя, которая исполнялась в то время по радио, в телевидении, на эстрадах, её напевали в компаниях — где угодно и кем угодно. Она была из тех, что сама просилась на слух.
Вечер прошел за вином, в интереснейшей беседе — о городах, где Гена (житель то ли Пятигорска, то ли Астрахани) побывал, о людях, об удивительных поэтических строчках, до которых мы оба были охотники. Замечу здесь, что своих стихов, как это делают все до единого поэты, он не читал. Правда, оставил на память тоненькую книжицу, выпущенную каким-то издательством, и я, чуть открыв её, ещё раз поразился нежности его отношения к миру — природе, женщине. От этой книжки отдавало мгновенным теплом.
Через два дня он уехал, на прощание мы обменялись авторучками. Я уже начал забывать о встрече, но Гена напомнил о себе открыткой, кажется, из Курска, там было несколько строк:
Подражая большому поэту,
Всё брожу и брожу по Руси…
Я ему не ответил — писать было просто некуда.
В следующий раз, где-то через год, он позвонил мне с нашего уличного телефона:
— Приехал. Как ты? Встретимся?
Гена пришёл ко мне в редакцию. На него, конечно, сбежались, кого-то он не узнал, кого-то назвал по имени, его зазвали в другие кабинеты, мы договорились, что ночевать он снова будет у меня.
— Нужно будет только сходить в гостиницу, — сказал Гена, — я там портфель оставил.
Перед вечером мы поехали на троллейбусе в гостиницу. В вестибюле было людно; перед табличкой «Мест нет» стояла очередь; я не знал, где Колесников оставил портфель, может, в камере хранения. Гена подошел к круглому фонтанчику в центре вестибюля, в чью воду приезжие бросают обычно монетки, там, к его стенке, был прислонен потрепанный портфельчик.
— Ты так его запросто оставляешь? — спросил я. Портфельчик, по моим подсчётам, простоял здесь не менее пяти часов (мин тогда в людных местах никто не подкладывал).
— Ни в одном городе никто к нему даже не притронулся.
Такое было время…
По дороге домой мы запаслись вином и закуской — свежим хлебом, колбасой, сыром, помидорами и огурцами. В холодильничке у меня были яйца и сливочное масло, всё будет в порядке.
За разговором засиделись, и вино сыграло свою роль — Гена предложил прогуляться. Ещё он сказал, что любимый им напиток — ликёр, хорошо бы устроить сегодня пир. Мы поехали в центр. Пошли, разговаривая, по улице.
Я уже сказал, что так или иначе наблюдал за Колесниковым (да и кто бы не наблюдал за горбуном, пишущим удивительно нежные стихи и не носящим в себе ни капли обиды на судьбу и на человечество, чьи любопытные взгляды он постоянно ловил на себе), я не то что ждал, я, грешным делом, предполагал, что Гена где-нибудь да и сорвётся.
Ничто не предвещало, как говорится, беды, мы шли, разговаривали… Вдруг Гена обогнал меня и рванулся к трем здоровенным парням, стоявшим у дверей магазина. Подскочил, набросился, стал размахивать руками, пытаясь достать лиц… И уже поднялись ответные кулаки и готовы были обрушиться на голову задиры-горбуна, как я кинулся к парням, крича:
— Ребята, не надо! Это он написал «Тополя»! — Ничего другого мне просто не пришло тогда на ум.
И вот где было чудо того слова — тяжёлые кулаки мгновенно опустились, парни повернулись ко мне.
— Что ж он… Откуда ж нам знать… Правда, он написал? — И уже к Гене: — Ты, браток? «Тополя»? Те самые?
— Да я, я… — стыдясь уже вспышки темной своей ярости, отвечал Гена. — Те самые… Извините, ребята, так вышло…
— Бывает, — успокаивали его, — с кем не бывает…
Потом было пожимание рук, недоверчивые взгляды парнюг на взъерошенного горбуна, чьи длинные слабые пальцы сминались в их могучих лапах…
Мы зашли в магазин, купили бутылку зеленого ликера, повернули домой.
Гена заговорил только после нескольких минут молчаливой нашей ходьбы.
— Однажды меня всё-таки убили… — Тут была пауза. — Я вот так же на кого-то набросился — в чужом городе, в темном переулке, выбрал, конечно, здоровил — меня стали бить. Потом поняли, что мёртвый, взяли за руки, за ноги и перебросили через забор, в чей-то огород. К утру, по росе, я очнулся, дополз до дома, там вызвали «Скорую».
Гена Колесников умер (или погиб) в 1995 году, в 58 лет. А песню «Тополя» можно услышать и сейчас:
…Вы уроните пух,
Тополя, тополя,
На ресницы и плечи подруг…
Тополя, тополя,
Солнцем коронованы…
— Ну что ж, Гена, — выговорилось у меня само собой, когда я перечитал этот текст, — вот я и ответил тебе на твою давнюю открытку. Только адреса твоего, как и прежде, не знаю».
Вспомнила о Геннадии Колесникове и Людмила Манива в очерке «Поэзии волшебный плен», опубликованном в газете «Астраханский мир» от 14 мая 2014 года:
«52 года назад, в 1963 году, в Доме колхозника на улице Грязной, где койка стоила сущие гроши, проживал поэт Геннадий Колесников. В это же самое время там работала уборщицей 16-летняя Надя Исакова.
Надя сбежала из дома в курортном Кисловодске из-за отца-пьяницы. Родителей своих девушка называла «родившие» и не могла простить красавице-матери, что та сделала такой выбор в личной жизни. Екатерина Николаевна, ставропольская казачка, познакомилась с Фёдором Исаковым, когда тот лежал в госпитале, где она работала. Она отнеслась к нему как к защитнику Отечества и, несмотря на невзрачную внешность, решилась выйти замуж.
В семейной жизни Фёдор проявил себя любителем спиртного, буянил, но не с женой. По пьяни он изнасиловал 35-летнюю психически больную старую деву – падчерицу тёщи. А потом той сделали криминальный аборт, изуродовав на всю жизнь.
Надя это знала и люто ненавидела отца. Ей до того всё опостылело, что она уехала, не начав учёбу в 10-ом классе, где была лучшей из лучших.
В Доме колхозника девушка отличалась не только внешностью, но и высоким уровнем интеллекта. Поэтому поэт Колесников сразу обратил на неё внимание. Он недоумевал, как оказалась здесь эта юная красавица, и даже пытался получить от неё ответ. Но Надя не захотела исповедоваться и осталась для Геннадия загадкой.
Свою работу уборщица выполняла добросовестно. Но Колесников вызвался помогать ей: приносил и менял воду в ведре, а после работы читал девушке свои стихи. К его творчеству Надя проявила непритворный интерес. И хотя Геннадий Колесников имел очень серьёзный физический дефект, в стихосложении был на высоте.
Приходя домой (она жила у меня), Надя делилась впечатлениями о поэзии Геннадия, а некоторые его стихи запоминала с лёта и декламировала мне.
А с Геннадием вот что случилось: он влюбился. Никаких надежд на взаимность у него не было. Ему казалось, что его тайна известна лишь ему одному. Но Надя догадалась и была польщена: в 16 лет быть любимой так приятно при всех обстоятельствах.
Однажды Надя получила от Геннадия стихи, ей посвящённые. Тут уж тайное стало явным. Я видела, как она читала и перечитывала любовное послание: оно её сильно взволновало.
К тому времени Надя прожила в Астрахани около полугода. А так как она была умной девушкой, поняла, что надо окончить последний, десятый класс, и ради этого решила вернуться. Половина учебного года уже прошла, надо было навёрстывать упущенное. Такие резервы у Нади имелись в избытке.
Геннадий тяжело пережил расставание. Но что делать? Я проводила Надю. До отхода поезда не была, поняв, что её ждёт прощание с Колесниковым, который прятался где-то тут.
От подаренного Наде стихотворения в моей памяти сохранились всего четыре строки:
Зацелую тебя я до боли,
Чтоб от плеч до запястья руки
Расцветали, цвели как на поле
Поцелуи мои – васильки.
Интересно, есть ли оно в сборнике стихов Колесникова?»
Мне тоже стало интересно, имеется ли названное стихотворение в поэтических сборниках Геннадия Колесникова, но, увы, их, как говорится, и днём с огнём ныне не отыскать не только в книжных магазинах, но и в библиотеках.
После публикации одного из моих очерков на литературном портале получила отзыв от Вячеслава Воробьёва: «Да…было дело, попили мы с Геннадием чаю…из рюмок. Он добрый был и наивный, как ребёнок. Телом горбат, а душой красив…сейчас часто…наоборот случается. Светлая память Поэту…».
Сам Геннадий Колесников свято хранил память об ушедших бойцах, фронтовиках, ветеранах Великой Отечественной войне:
Всё время будет помниться война.
Ещё не все закрылись наши раны.
По одному уходят ветераны.
Торжественно хоронит их страна.
Но остаётся песня
От певца,
Но остаётся серп
От кузнеца,
Но остаётся слава
От бойца.
Где билось пламя,
Там бушуют травы.
Где кровь лилась,
Там льются родники.
По одному
Уходят старики
И оставляют нам
Дороги Славы.
Кого скрывают сизые курганы,
Свидетели обугленных полей?
О чём не рассказали капитаны
Военных
Затонувших
Кораблей?
Тревожно сердце начинает биться,
Как будто это по моей вине
Ещё не все дописаны страницы
Той краснозвёздной книги о войне.
О подвигах
Ещё не всё мы знаем.
Ещё не вся Победа нам видна.
Ищите
Замурованное знамя!
Святые находите имена!
(«Ветераны»)
По счастью, Геннадий Колесников не забыт! Создаются видеоролики на знаменитые «Тополя», коллажи на тему этой песни, где используются фото Дмитрия Грибачёва, Вадима Брыкова и работа «Влюблённое дерево» художницы Светланы Савицкой. Но разве одним лишь этим стихотворением запомнился нам поэт?
Сказать о Родине?
А где добыть слова?
Как всё же мало слов
У человечества!
Сам Пушкин –
Всем поэтам голова –
Не досказал нам что-то
Про Отечество.
Молчать о Родине?
Но как же утерпеть,
Когда дымок тайком
Над речкой стелется.
И соловей
От счастья хочет петь,
А сам вдруг плачет.
Плачет.
А не верится…
На литературном портале «45 параллель» представлены поэтические подборки поэта. Наиболее известна из них та, что объединена общим заголовком «Перепелиные поля»:
В родных полях перепелиных,
Весь в перелесках,
В переливах,
Он из груди земной возник,
Чтоб утром чибису умыться,
Чтоб путнику в жару напиться
И чтоб в лугах рекой разлиться,
Рождён в родных полях родник.
Течёт студёная водица
Туда, где солнце спать ложится,
Туда, где пролегла граница,
Где светят мачты корабля,
Водица в море превратится,
Начнёт кипеть,
О скалы биться,
Ей будут сниться за границей
Перепелиные поля.
(«Родник»)
Искренне сожалею о том, что ни в книге «Где Волга прянула стрелою…»: Астрахань поэтическая, составленной Галиной Подольской и изданной в 1995 году, ни в антологии астраханской поэзии, вышедшей в свет под редакцией Павла Морозова в 2003 году, стихам Геннадия Колесникова места не нашлось. Правда, в книгу попали авторизованные переводы Колесникова с казахского языка стихов Мажлиса Утежанова «Разговор со временем», «Всё в нашей жизни было…» и «Мне чуждо слово «мой»… Но как бы хотелось, чтобы там были опубликованы и стихи самого Колесникова!
Горел рассвет, подёрнутый дымком.
Казалось, вся земля искрит и тает.
Снег умирал так ярко, так легко,
Как будто знал, за что он умирает.
Дарил он жизнь и травам, и цветам
И, став рекой, летел с горы с разбега.
Я подносил сирень к своим губам
И ощущал былую свежесть снега.
Хочу уйти легко, как этот снег,
Чтоб в синеве рассвета раствориться,
И на земле оставить яркий след,
И в чью-то грусть и радость превратиться.
Оплошности составителей и редакторов двух предыдущих антологий заметил Сергей Золотов, включивший в объёмную книгу «Свет мой безмерный» (2013 год) двадцать стихотворений поэта, в числе которых и это:
Давай с тобой, кукушка, потолкуем,
Давай с тобой на осень покукуем.
Кружу один по свету, как звезда,
И потому не вью себе гнезда.
И много проживу я или мало –
Такая мысль меня не миновала.
И ты мне понапрасну не гадай,
А лучше мне напой про дальний край,
Где осень из тумана вётлы вяжет,
Где тишину пронзает крик лебяжий,
Где засыпает огненный цветок
И осыпает звёзды на песок
Сухое фиолетовое небо,
Где рвёт белуга самый прочный невод.
И я тебе, кукушка, подпою
Про женщину в том солнечном краю.
Она не верить сердцем не умела,
Она легко в лицо моё глядела.
С тех пор в душе моей, пока живой,
Ни грусти нет, ни песен для другой.
Мажлис Утежанов посвятил памяти Геннадия Колесникова стихотворение «Последняя стая», переведённое с казахского языка Юрием Щербаковым. Это стихотворение также стало песней благодаря тому, что на эти стихи написали музыку Станислав Андрианов и Павел Булычев.
Помнят и чтут Колесникова не только в нашей Астрахани, но и на его малой родине, в Пятигорске.
В статье «И гляжу я на мир удивлённо…», изданной в 2015 году к двадцатилетней годовщине со дня смерти поэта рекламно-информационным агентством Пятигорска «ЮгИнформ», Анатолий Красников вспоминает о том, как создавались поэтом стихи, ставшие популярной песней:
«Он ушёл от нас двадцать лет назад. Дата сама по себе скорбная, но в то же время церемониальная годовщина является духовно обогащенной, потому что память о поэте жива, потому что и сегодня, спустя десятилетия, в любом поколении найдется и ветеран, и молодой современник, который вспомнит и подпоет его знаменитые, нестареющие «Тополя».
Мало кто знает, что эти стихи наш земляк Геннадий Колесников писал в больнице, когда прикованный болезнью к постели он с тоской смотрел в окно на белую метель тополиного пуха. Тяжёлое физическое увечье никак не отражалось на его жизнелюбии, романтической бесшабашности и неподдельном оптимизме.
«Совсем немного тех, кто сердцем не устал» – это о нём. Он легко переживал то, что его не любили партийные бонзы. Но их неприязнь в те советские годы оборачивалась куда более страшной для поэта бедой: его не печатали.
Вопреки настойчивым «рекомендациям сверху» краевая курортная газета отваживалась на публикацию щемящих сердце стихов. В редакции для него придумывали творческие командировки на хлебные поля Ставрополья, откуда Геннадий Колесников привозил документальные поэтические репортажи, пропахшие ароматом тугих пшеничных колосьев.
По вечерам, ожидая пока на допотопных типографских линотипах его лирические строки отливались в петитные строки (о компьютерном наборе тогда ещё не ведали), мы разыгрывали с ним «гроссмейстерские дебюты». Он и на шахматной доске оставался поэтом. Не признававший сухую, академическую теорию, он превращал наши партии в фантастический фейерверк – прекрасна музыка атаки.
— Что это мы переставляем пешки впустую? Давай установим хотя бы рубль за победу, — предлагал он и, всегда безденежный, смущенно добавлял: в долг.
Когда его накопившийся должок зашкаливал за червонец, в редакции назревал чей-нибудь день рождения или даже юбилей, и я предлагал ему считать червонец повышенным гонораром за именные стихотворные поздравления. Гена тут же присаживался к столу и вскорости радовал всех нас проникновенным поэтическим экспромтом к несказанной радости именинника.
Не припомню, чтобы у него были друзья. Но сколько «дружков» набегало вдруг, когда он получал гонорар за долгожданную книжку стихов. Широко отметив творческую удачу, он приходил наутро в редакцию и виновато просил …одолжить рубль. Нашего поэта тянуло странствовать. На гостиницу денег никогда не хватало, и на киевском Крещатике он забирался вечером на дерево, привязывал себя ремнями к стволам и засыпал в цветущих каштанах, чтобы его не «замела» милиция, как бродягу, на жестких скамейках в парке.
Только не подумайте, будто вся жизнь поэта состояла из сплошных приключений. Если б это было так, то у него просто не оставалось бы времени, чтобы радовать нас удивительными пронзительными стихи. Просто вспоминаются яркие эпизоды, которые приоткрывают неожиданные черты характера незаурядного земляка, хотя жизнь его складывалась весьма тяжело, а большинство стихов буквально выстраданы сердцем:
Я лечу в заповедные дали
На таинственный остров любви,
По душе моей тоже стреляли,
Много раз я был ранен людьми.
Геннадий Колесников являлся членом Союза писателей СССР. В советские годы стать членом такого престижного творческого союза было почётно и невероятно трудно. Это теперь у нас два писательских союза, не считая литературных сообществ маринистов и так далее. Уже читателей не хватает. Наступил обнадеживающий Год литературы-2015. Событие радостное, но – как всегда – первыми заявили о себе пронырливые, далёкие от культуры, приспособленцы. Я вижу, как шумно рекламируют вдруг неизвестно зачем переизданный слабенький сборник одной поэтессы. А почему бы творческим союзам не издать солидный том пронзительных стихов нашего земляка Геннадия Колесникова. Поэт, чьи небольшие, разрозненные книжки издавались при его жизни от случая к случаю, заслуживает доброй и светлой памяти.
Невольно вспоминаю, когда на редких прогулках по бульварам курорта он иногда отвлекался от серых и тяжелых будней и, сентиментально слезясь, вдруг исповедовался на ходу:
Не знаю, долго ль буду петь,
Не знаю, путь ли свой осилю,
Но очень хочется воспеть
Любимую Россию.
Болящий поэт постепенно угасал. После тяжёлой болезни мы проводили 58-летнего Геннадия Колесникова в последний путь. Случилось это 20 лет назад – в 1995 году. Но в памяти он остается живым.
Признаюсь, размечтался я когда-то создать региональный творческий фонд «Фламинго» имени Геннадия Колесникова. Но когда я увидел, что вокруг спешно засуетились дельцы и графоманы, чтобы заработать или протащить в печать бездарные вирши, прикрываясь высоким именем поэта, то решительно отказался от задуманной идеи. Уж лучше пусть воспетый им в чудесных стихах розовый фламинго останется свободным, не замаранным, чистым – каким был сам поэт».
Вот так! Если в Год Литературы Геннадия Колесникова не переиздали на его малой родине, так почему не сделать этого в Астрахани, городе, с которым поэта многое связывало, в котором его любят и помнят?..
«Читая сегодня его стихи, понимаешь, что и нам не мешало бы подняться до поэтического восприятия сути и смысла бытия. Он учит по праву истинного патриота своей Родины. Он так искренне любит её, так верит в нас, что мы, включая всю Россию, не можем не ответить взаимностью. Насколько порою он был несдержан в поступках, настолько оставался безупречно чистым и искренним в творчестве», — отмечает Виктор Ольхов, рассказывая о маленькой, под стать фотоснимку (10х14), книжице «Любовь была совсем недолгой», изданной Северо-Кавказским издательством «МИЛ» тиражом в 500 экземпляров в Кисловодске в 2004 году.
Сборник этот, разделённый на две части, неравнозначные по объёму, стал посмертным, а потому в чём-то итоговым изданием поэтического творчества мастера слова Геннадия Михайловича Колесникова, а также открытием нового поэтического имени вдовы поэта, Евгении Александровны Заславской, с полным правом поднявшей перо, выпавшее из самой души тончайшего лирика и патриота, успевшего перенести необычайно нежную, светящуюся любовь к России и россиянам из второго в третье тысячелетие.
После публикации статьи об изданном сборнике в «Пятигорской правде» (17.07.2004 г.) в редакцию из Саратова пришло письмо на имя Геннадия Колесникова (вероятно, его автор не знал, что поэта уже нет с нами), полученное его вдовой Евгенией Заславской. Это письмо – живое свидетельство того, что нашего поэта-земляка помнят и чтут повсюду, куда его хотя бы однажды забрасывала журналистская стезя:
«Здравствуйте, Геннадий Михайлович! Пишет Вам заведующий отделом публицистики журнала «Волга– XXI век» Владимир Ильич Вардугин. Посылаю Вам книгу «Песни из Саратова», на 199-й странице опубликована Ваша песня «Тополя» – замечательная песня, визитная карточка 1960-х годов. Мне было чрезвычайно интересно узнать историю создания этой песни и вообще о том легендарном времени Вашей молодости. Быть
может, Вы сможете написать о литературной жизни в Саратове в те годы. Желаю Вам творческих успехов! Надеюсь, я не причинил Вам ненужного беспокойства. Желаю Вам творческих успехов! С уважением, Владимир Вардугин».
В сборнике опубликован полный, малоизвестный вариант текста «Тополей» с небольшой припиской: «Геннадий Колесников в 1960-х годах жил и работал в Саратове, публиковал стихи в комсомольской газете «Заря молодежи». Потом он уехал на юг, познакомился с композитором Григорием Пономаренко, тот пригласил его в Волгоград, так родилась песня «Тополя», посвященная Волгограду, и сразу же ставшая очень популярной». Так не впервые история создания легендарной песней обросла ещё одной легендой…
Стихи к песне были написаны в астраханской больнице, о чём рассказывали мне многие наши литераторы, близко знакомые и дружившие с их создателем.
Сам поэт, представляясь в редакциях журналов и газет других городов, говорил о себе так: «Поэт Геннадий Колесников из Астрахани, оттуда, «где отливают радугой скворцы, // где солнце на сазанах запеклось. // Где мельницы кружат, скрипят калитки, // где рыбницы певучи, словно скрипки».
«Совсем недавно я слышал ещё один вариант: мол, «Тополя» навеяны поэту одной из поездок в Ставрополь, на въезде в который до сих пор стоят величественные красавцы-тополя. Впрочем, жители Астрахани тоже убеждены в том, что эта песня об их тополях», — писал Владимир Ольхов, к сожалению, недавно ушедший из жизни, — Вспомнили о Геннадии Колесникове и в Москве – издательство «Воскресенье» готовит к выпуску сборник его стихов. И ещё одна новость: вдова поэта с помощью сына завершает ремонт дома, где жил Геннадий Колесников. Музею быть! Появилась надежда и на то, что из двух улиц Набережных одна, где жил и творил поэт, обретет, наконец, его имя. Добру быть!».
После того, когда мною был отправлен очерк о Геннадии Колесникове в саратовский журнал, Владимир Вардугин, с которым в пору нашей бесшабашной юности мы вместе прошли волгоградский молодёжный семинар литераторов Нижней Волги, ответил мне. Он прислал много интересных воспоминаний саратовских знакомых и друзей поэта, которыми не могу не поделиться с читателями.
Во все книги Колесников «включал стихотворения, увидевшие свет на страницах «Зари молодёжи», видимо, ему была памятна его «болдинская» осень 1964 года, проведённая в Саратове», — пишет Вардугин в статье «А где-то в пышной осени Саратова…», опубликованной в «Земском обозрении» 30 апреля 2008 года.
А где-то, в пышной осени Саратова,
Тихонько открывается окно –
И страсть моя ещё звучит сонатою,
Придуманной Бетховеном давно.
Трёхпалубный гудит и содрогается…
Каким ты нелюдимым ни кажись,
А с первых робких взглядов начинается
Судьба иная, завтрашняя жизнь.
А вот как вспоминает Геннадия Колесникова Геннадий Иванович Шаповалов в статье «Отдел некурящих», описывая совместное с поэтом время работы в саратовской газете «Заря молодёжи».
«Летом в 1965 году в редакции появился маленький горбатый человек в потёртом светло-зелёном плисовом костюмчике с этаким хитреньким личиком. Как-то незаметно он «просочился» в кабинет редактора, а вышел с приказом командировать его в самый «медвежий угол» области. Дня через три-четыре вернулся, выпросил у секретарши портативную пишущую машинку и, водрузив на стул несколько газетных подшивок, уселся на этот «трон» и, болтая недостающими до пола ножками, принялся бойко печатать материал. Очерк вышел добротный, под ним подпись – Г. Колесников.
Месяца через полтора после появления в редакции человечка с хитреньким личиком редактору позвонили из астраханской и волгоградской молодёжных газет, разыскивающие командированного в «медвежьи углы» внештатного корреспондента Геннадия Колесникова.
Весь юмор этой истории в том, что Колесников после окончания ветеринарного техникума был распределён на глухую степную овцеточку. Не лишённый писательских и поэтических склонностей, да к тому же имея авантюрную жилку, новоиспечённый ветфельдшер в конце концов сделал ноги со своего рабочего поста. По его словам, он вернулся в Астрахань и, слоняясь по городу, забрёл в рыбный порт. На его удачу с одного судна его окликнули и спросили: может ли он стряпать? Стряпать он не умел, но, не имея крыши над головой и куска хлеба за пазухой, рискнул стать коком.
Дней пять, пока шхуна цедила из Каспия хамсу, «кок», как он сам рассказывал, варил команде такое хлебово, которое рыбаки по большей части отправляли за борт. Он не предполагал, какая плата ему последует по возвращении в порт. А получил он под расчёт следующее: метров за сто до причала «кормильца» выбросили за борт. Пока сушил свой плисовый прикид, в голове созрел план. В астраханской молодёжке он изредка публиковал свои стихи и был, как говорится, шапочно знаком с сотрудниками редакции. А что если взять командировочные в «медвежий угол», куда журналисты ездить неохочи, и рвануть вверх по Волге-реке? План сработал и в Астрахани, и в Волгограде. Что его заставило затормозиться в Саратове, осталось тайной. Командировочные деньги он с извинениями вернул нижневолжским редакциям.
Скромная зарплата учётчика писем и гонорары заставили его зазимовать в Саратове. Парень он оказался способный, работящий. В те годы мэтры советской поэзии Р. Рождественский и Е. Евтушенко затеяли проведение «Дней поэзии», чтобы выявлять молодые таланты. Колесников оказался не только неплохим очеркистом, но и писал замечательные стихи.
С разрешения редактора поехал в столицу. Вернулся окрылённый. Позже в вышедшем по итогам «Дней…» альманахе были опубликованы страницах на десяти-двенадцати его стихотворения.
А из следующей поездки в Москву Колесников вернулся как денди лондонский одет и с большими по тому времени деньгами. Это была плата певицы Людмилы Зыкиной за выкуп авторства очень популярной песни «Тополя», слова которой написал Геннадий Колесников. Вот такие кадры работали в отделе некурящих».
Писатель Юрий Михайлович Никитин (отчество указываю для того, чтобы не спутали с астраханским Юрием Никитиным) в статье «Проводы новобранца» вспоминает:
«Однажды (было это в октябре 1964 года) мы все сидели за столами, строчили свои статьи в очередной номер газеты, когда редактор стал водить по комнатам и представлять нового литсотрудника. Его звали Геннадий Михайлович Колесников.
Первое впечатление было не в его пользу: карликового роста, горбат и спереди и сзади, землистый цвет лица и какой-то хищный взгляд рыжих глаз. Но когда Колчин говорил, что это — автор слов знаменитой песни «Тополя, тополя, солнцем коронованы», которую распевает вся страна, первое впечатление исчезало напрочь.
Он стал ночевать в редакции на подшивках старых газет. До нас вот так же ночевал в астраханской, волгоградской, а после нас в куйбышевской молодёжной газете. Работал, пока не наскучивало. Задиристый, беспечный, вечно безденежный и в то же время щедрый, когда они появлялись, прекрасный шахматист, любитель выпить и потравить анекдоты, он стал душой наших холостяцких кутежей. Анекдотов в нём было, как в роге изобилия, причём рассказывал на заказ: о евреях, о чукчах, о немцах, о Василь Иваныче и Петьке, о животных, о насекомых, политические, любовные…
Самым ярким событием по своей фантастичности стали для меня проводы нашего фотокорреспондента Юры Набатова в армию.
Уже с утра Юра – наше пронырливое газетное око – шлялся по редакции не обвешанный фотоаппаратами, экспонометрами и магниевыми вспышками, а будучи уже заметно навеселе. В каждый осенний призыв он получал повестку из военкомата, и в каждый осенний призыв Колчин спасал его от пострига в новобранцы. Редактор звонил секретарям обкома комсомола Ивану Герману или Юрию Кочеткову и говорил, что молодёжная газета без фотокора Набатова всё равно, что дом без окон. Те не опускались до мелких военных чинов, а сразу звонили по «вертушке» генералу, повторяли слова про дом без окон, и защита Родины опять откладывалась. Мы и на сей раз были уверены, что Юра никуда не уедет, но проводы вошли в традицию.
Мальчишник собрался в его небольшой квартирке. Заведующий сельхозотделом Иван Корнилов, зав. промышленным отделом Толя Горбунов, зав. отделом спорта Гена Шаповалов, лирик Колесников, его конкурент Вася Шабанов, автор гражданских стихов, я – идеолог, и, разумеется, сам виновник торжества. Да, восьмой была невеста нашего фотокора; общим голосованием ей разрешено было присутствовать на мальчишнике.
Сначала всё шло обычно: о чём-то говорили, что на утро невозможно вспомнить, и выпивали. Нечто вроде ссоры наметилось, когда Шабанов с подковыркой спросил Колесникова: правда ли, что он победил Леонида Жаботинского – человека-гору, чемпиона мира по штанге. Слух такой действительно имел место. В Москве проходил всероссийский семинар молодых поэтов, которых поселили в гостинице «Юность». В то же время в Лужниках проходили соревнования штангистов, они тоже жили в этой гостинице.
Как-то алкающая поэтическая братия топталась в коридоре и соображала насчёт выпить. В этот момент дверь одного из номеров открылась, из неё вышел Жаботинский с тренером, и оба прошествовали в ресторан на завтрак. Колесников сказал: «Хотите, я его на лопатки положу?» Все, конечно, ха-ха-ха – го-го-го – забавная шутка. Генка настаивает: «Давайте на спор. Если я его поборю – вы мне пару пузырей, если он меня – я вам».
Поспорили. Дождались, когда штангисты снова появились в коридоре. Маленький горбун двинулся им навстречу, остановился перед человеком-горой и этак пальцем поманил снизу, чтоб тот наклонился.
Чемпион, уперев руки в боки, с улыбкой наклонился. Генка сказал ему, показывая пальцем на стоящих возле фикуса поэтов: «Я поспорил вон с теми ребятами, что я сильнее тебя. Давай что-нибудь выжимать. Первый жмёшь ты, а я на один раз больше».
Жаботинский откинулся назад и начал хохотать. Потом развёл могучими руками и, отдуваясь, сказал: «Я отказываюсь. Засчитывай поражение».
– А я действительно сильнее, – сказал Колесников. – Если выжимать не штангу, а что-нибудь лёгкое. Или хотя бы поднимать пустую руку вверх, без ничего.
– Брось болтать, – махнул на него рукой Шабанов. – Уж признайся, что ты победил в остроумии, а не в силе.
– Вызываю тебя! Ты ж парень деревенский, здоровый. Давай! – разозлился Колесников. – Набатов, у тебя есть что-нибудь тяжёлое для выжимания? Мраморная подставка для авторучек. Или гантели, например.
– Да не буду я! – отбрыкивался Шабанов.
– Тэк-с, сколько вас – мужиков? – усмехнулся Колесников и стал считать, тыча пальцем в каждого. – Шесть. Всех вместе сложить, будет пол-Жаботинского. Выжимаете, кто сколько может, складываем, а я на один раз больше этой суммы. Почему на один? А потому, что больше мне неохота. Проигравшие ставят три бутылки.
Хмель на нас уже действовал, и мы клюнули на эту провокацию. Ни мраморного пресс-папье, ни гантелей у Набатова не оказалось, он принёс от соседской бабушки чугунный утюжок и поставил его на стол. Меня, как недавнего спортсмена, заставили выжимать первым.
До пятидесяти утюжок взлетал в моей руке как пушинка, потом стал тяжелеть всё больше и больше; на ста двадцати я сдох.
После меня за утюг взялся Корнилов и выжал его сто шестьдесят раз; но он соревновался уже со мной. Потом жали Горбунов, Шаповалов, после них самолюбивый Вася Шабанов. На восьмом десятке счёта рука у поэта настолько онемела, что чугунный утюжок стал выписывать над его головой опасные круги.
– Если ты проломишь себе череп, твой жим не будет засчитан, – насмешливо сказал Колесников.
Наш новобранец, едва почувствовав тяжесть этой работы, поставил утюг на край стола. Итак, все вместе мы выжали шестьсот сорок четыре раза. Цифра бешеная! Я, грешным делом, подумал, что этот хитрец, конечно же, не станет с нами соперничать, потому что оно невозможно; наверняка он придумал какую-нибудь остроумную отговорку, и только посмеется над усилиями шести здоровых мужиков.
Но я ошибся. Колесников снял вельветовый пиджачишко, расстегнул ворот клетчатой рубашки, встал под открытую форточку, и утюжок в его руке полетел вверх-вниз, вверх-вниз… После двухсот мы начали считать вслух, потому что отказывались верить собственным глазам. Я даже потёр ладонями лицо, полагая, что это какой-то гипноз.
После трёхсот Толя Горбунов взял деньги и пошёл в магазин за вином. Последний подсчёт мы вели громко и хором: шестьсот один, шестьсот два, шестьсот три…
– Шестьсот сорок пять! – выкрикнули мы, поражаясь невероятности того, что совершил горбун, а он, продолжая держать утюг в поднятой руке, сказал: – Ради поцелуя женщины – до семисот.
Потом он подошёл к невесте Набатова, подставил ей щёку, и она, по-моему, с удовольствием и даже восхищением, наградила его поцелуем».
Художник «Зари молодёжи» Лемар Владимирович Тараканов, работавший в газете в шестидесятых годах, в статье «Майбах» Паттерсон и Юрий Гагарин» вспоминает:
«После окончания Саратовского художественного училища я работал художником-оформителем на заводе «Серп и молот», рисовал и для многотиражной заводской газеты, которая версталась в издательстве «Коммунист».
Мои рисунки рабочих-передовиков попались на глаза директору издательства Лукашевичу и так ему понравились, что он в апреле 1960 года уговорил меня перейти на работу к нему. Собственно, и уговаривать не надо было: я охотно согласился, так как кругозор в областных газетах, – а мне нужно было ретушировать снимки и иллюстрировать очерки и для «Коммуниста», и для «Зари молодёжи», – был несравненно больше, чем в многотиражке.
Рисовать приходилось едва ли не для каждого номера. Особенно ярко оформлялись поэтические подборки. Случалось, что за портретами героев труда в глубинку выезжали не только журналисты, но и художник.
Одна из таких поездок в город Петровск мне запомнилась тем, что я привёз оттуда не только рисунки, но и… роскошный автомобиль «Майбах».
Один из рабочих местного завода, позировавших мне, узнав, что я страстный автолюбитель, рассказал, что у его соседа, полковника в отставке, есть трофейный немецкий лимузин, который стоит без дела, так как никто не знает, как его починить. Навестив полковника, я узнал, что привёз он машину из Берлина (командование ему предложило на выбор – орден или автомобиль, и он предпочёл машину). Стоил он недёшево, но деньги у меня были: заработал на памятниках воинам, погибшим в годы Великой Отечественной войны, изготавливал скульптуры для сельских мемориалов.
Из Петровска до Саратова дотащил своего «Майбаха» на буксире, наняв грузовик. Пошёл в библиотеку, взял книги о трофейных машинах, разобрался в конструкции и сделал машину ходовой. Правда, была она у меня недолго, подарил её Якову Ильичу Брежневу, начальнику прокатного цеха на металлургическом заводе в Днепропетровске, с ним меня познакомил Лев Шугуров, редактор журнала «За рулём», к которому я обращался за консультацией, когда доводил до ума трофейную машину.
Известно, что Леонид Ильич Брежнев коллекционировал раритеты, а мой «Майбах» оказался машиной, изготовленной специально для министра пропаганды германского рейха Риббентропа. Взамен мне помогли приобрести новую «Волгу», за которой я ездил на Горьковский автозавод. Конечно, «Волга» не столь роскошна, зато в эксплуатации удобна: для «Майбаха» достать запчасти было практически невозможно, тем более, если учесть, что эта фирма делала автомобили эксклюзивно, на заказ.
На моём «Майбахе» успела покататься «Заря молодёжи» (садились вдесятером – и не тесно, а если потесниться, то и вся редакция умещалась в кабриолете!). Помню, приехал к нам в гости необычный человек – молодой морской офицер Джеймс Паттерсон. Его знал весь Советский Союз: помните негритёнка в кинофильме «Цирк»? Так это и был Паттерсон. Он окончил нахимовское училище, стал моряком, в 1963 году издал первую книгу стихов «Россия. Африка», а в Саратов приезжал по приглашению журнала «Волга», там его и встретила Татьяна Корсакова, журналистка «Зари молодёжи», пригласила пообщаться с молодыми журналистами.
Выезжали всей редакцией на Соколовую гору. Не помню, чтобы Паттерсон читал стихи, а вот Гена Колесников – тот был в ударе.
Разожгли костёр, и я, глядя сквозь пламя на Гену, вдохновенно читавшего свои стихи, поражался, как он преображался: становился стройным, подтянутым юношей, зрители не замечали его горбов (он с детства приобрёл неизлечимое заболевание позвоночника).
Тогда Колесникова знала вся страна, вернее, его песню «Тополя» («Тополя, тополя, в город мой влюблённые»), ставшую песенным символом шестидесятых годов. У нас в «Заре молодёжи» Геннадий Михайлович работал учётчиком отдела писем одну зиму, с ноября 1964 года по февраль 1965 года, но ещё долго оставался другом нашей газеты. Он был необычайно компанейским парнем. Неоднократно мы с ним на моей машине совершали путешествия по Кавказу (был я в гостях у его родителей в Пятигорске), по Украине.
Гена читал стихи в сельских клубах, в городских Домах культуры, я же, мечтавший стать артистом, развлекал публику пантомимой, интермедиями. За представления денег не брали, не меркантильное время тогда было».
Геннадий Колесников ушёл на взлёте. Сохраним его, коронованного солнцем русской поэзии, в нашей памяти. И в наших сердцах.
Россия –
Боль и песенность моя,
Полями вей,
Труби таёжной глушью.
В глаза впадают реки,
Как в моря.
И, словно в сад,
Весна ворвалась в душу.
Россия,
Мне не надо кабаков,
Собольей шубы на плечо
Не надо.
Колоколам летящих облаков
И зодчеству морозов
Сердце радо.
Я напролом иду
В судьбу свою
Без друга, без жены
И без здоровья.
Проверь меня,
Как пулями в бою,
Дождями,
Жаркой пылью,
Бездорожьем.
Россия,
Ты поймёшь печаль мою,
Ни бед своих,
Ни радостей
Не прячу.
И по ночам я плачу,
Как пою,
И по утрам пою я,
Словно плачу.
Поэтические сборники Геннадия Колесникова:
«Путина» (1966)
«Предзимний сад» (1971)
«Не перестану удивляться» (1974)
«Апрелька» (1979, стихи для детей)
«Остров сострадания» (1981)
«Фламинго» (1982)
«Автопортрет» (1986)
«Любовь была совсем недолгой» Северо-Кавказское издательство «МИЛ». 500 экз., 264 стр. Кисловодск, 2004
Публикация стихов Геннадия Колесникова в антологии астраханской поэзии «Свет мой безмерный». Антология астраханской поэзии/ред. — сост. С.А.Золотов, 2013 — С. 322-339
Литература о жизни и творчестве Геннадия Колесникова:
Агаханов Р. «Весенней Родиной живу»: (беседа по случаю выхода книги: Автопортрет и творчество за 25 лет) — Кавказская здравница. 1986. 3 апреля.
Александр Ольшанский. Литературный сайт Александра Ольшанского, раздел «Пёстрый зал».
Анатолий Красников «И гляжу я на мир удивлённо…». Рекламно-информационное агентство «ЮгИнформ».
Вадим Чирсков. Из воспоминаний.
Владимир Ольхов «Тополя беззащитны, как и поэты». Журнал «Голос Кавказа».
В. Ольхов «Тополя беззащитны, как и поэты» — Пятигорская правда. 2004, 17 июля, с.3
В последний путь: [некролог] // Кавказская здравница. 1995, 13 сентября.
Владимир Вардугин «А где-то в пышной осени Саратова…» — «Земское обозрение», 30 апреля 2008 года.
Геннадий Ростовский «День минувший, день сегодняшний», 2013, с. 125-129.
Герасимов В. Поэт — он весь из откровенья — Кавказская здравница, 1975, 7 января.
Гюнтнер Р. Памяти Геннадия Колесникова: стихи — Кавказская здравница. 1995, 17 октября.
Заславская Е. Взлетит ли Фламинго? — Кавказская здравница, 1997, 9 сентября, с. 1.
Заславская Е. Под солнцем снова рядом мы: стихи: (памяти Г. Колесникова) — Кавказская здравница. 1997, 11 марта, с.4.
Заславская Е. Ах, если б не ушёл в ту осень ты: стих — Вечерние КМВ, 1997. № 44, с. 2.
Заславская Е. Будем ли помнить и чтить поэта Геннадия Колесникова?: письмо жены поэта — Кавказский край, 1997 № 33, с. 5.
Звучали стихи и песни: в ЦГБ им. Горького прошел вечер памяти Г. Колесникову — Кавказский край, 1997, № 12, с. 2.
Как фламинго летят наши годы: расчётный счёт ФКБ Ставрополье на издание книги Г. Колесникова — Пятигорская правд, 1997, 15 ноября, с. 4.
Когда верстался номер: умер поэт Геннадий Михайлович Колесников 9 сентября 1995 г. -Кавказская здравница, 1995, 12 сентября.
Людмила Манива. «Поэзии волшебный плен», «Астраханский мир», 14 мая 2014 года.
Максим Кусургашев. «2 х 20 или 40 счастливых лет».
Материалы, оставшиеся в архиве Ю.В. Зверева после отъезда из Саратова Г. Колесникова.
Мосиенко А. — и ты уже не одинок — Кавказская здравница, 2002, 10 сентября, с.4.
Никитин Ю.М. «Воспоминанье третье: проводы новобранца».
Подольский С. Птица певчая. Творчество. Ставрополь, 1983, С. 246- 256.
Подольский С. Песнь души. Кавказская здравница. 1981, 11 февраля.
Подольский С. Птица певчая, где ты? Птица певчая с нами — Кавказская здравница, 1996, 6 сентября, с.4
Подольский С. Чистый голос жаворонка — Кавказская здравница, 1995, 16 сентября.
Пудовкина Е. Одних жалея, других сердя, увековечивая себя: (в Кисловодске состоялась презентация Фонда «Фламинго», учреждённого в память Г. Колесникова) — Пятигорская правда, 1996, 24 сентября, с. 1.
Памяти писателя — Ставропольская правда, 1995, 13 сентября.
Поэт весь из удивленья: (в Кисловодском выставочном зале прошёл вечер, посвящённый Г. Колесникову) — Кавказская здравница, 1997, 1 июля, с.4.
Прощай, Гена! — Кавказский край, 1995, № 37, с. 9.
Тараканов Л.В. «Майбах» Паттерсон и Юрий Гагарин».
Трилисов А. Нашей памяти путь тополиный: (в ЦГБ им. М. Горького прошёл вечер памяти Г. Колесникова — Пятигорская правда, 1997, 13 марта, с. 1.
Ты песней остался на зыбкой земле: учреждён фонд «Фламинго» — Кавказская здравница, 1996, 14 сентября.
Чеботарёва А. Ради праздника души — Пятигорская правда, 2000, 11 марта, с. 3.
Шаповалов Г.И. «Отдел некурящих».
Шевченко Г. «Любовь была совсем недолгой» (вышел в свет поэтический сборник Г. Колесникова «Любовь была совсем недолгой») — Кавказская здравница, 2004, 4 июня, с.4.