ДЖАНЫБЕК

(рассказ железнодорожника)

Отца моего давно уже нет в живых. Когда прихожу к нему на могилу, с горечью говорю: «Отец! Что же ты не добил этих гадов?!»

Призвали его в сорок четвёртом, а вернулся в родную Палласовку только в пятьдесят первом. После Победы над фашистской Германией на Украине с бандеровцами воевал. Ранения его извели, недолго прожил. Дед мой и дядьки тоже на фронте были и дошли до Берлина.

Когда я подрос и выучился, то водил восстановительные составы на одном из участков Приволжской железной дороги. Местность у нас полупустынная, рядом Казахстан. На многие километры взгляда не на чем остановить – низкие травы да небо, изредка попадаются небольшие стада овец, кони, одиночные поселения на два-три двора с мазанками да парящие птицы. Обратил я внимание на несколько необычных братских могил с красными звёздами по обе стороны железнодорожного полотна. Никто об их происхождении ничего не знал, а военных действий в наших местах во время Великой Отечественной войны не было.

История этих могил, скорее всего, осталась бы для меня неизвестной, если бы не один случай. Однажды в майские праздники разговорились мы с матерью за чаем. Вспомнила она военную пору, родных, не вернувшихся с фронта, контуженного на передовой деда.

– Послушай, сынок. Никогда я об этом не говорила, а в последнее время все чаще в памяти всплывают те годы.

И вот какой рассказ услышал я от матери.

С довоенных лет жила она с родителями в поселке Джаныбек на казахской территории между Эльтоном и Палласовкой по железной дороге. В войну местные жители стали очевидцами ужасной трагедии.

Когда фашисты пытались переправиться через Волгу в районе Сталинграда, наши стояли насмерть: от исхода битвы зависела судьба Родины. Раненых было бессчётное множество. Их грузили в санитарные поезда и отправляли в тыловые госпитали. Один из таких переполненных эшелонов в пути разбомбили с воздуха вражеские самолёты. Оставшиеся в живых солдаты и санитары оказались в безлюдной местности, никто не знал, где можно искать спасения, в каком направлении двигаться. Расползлись они в разные стороны от горящих вагонов, кто куда мог. Те, кто покрепче, взяли на себя нуждающихся в помощи – ползком, но тащили. В скором времени пронеслась между казахскими жителями весть: советские раненые просятся во дворы. И в соседней русской Палласовке тоже приютили солдат, нашедших в себе силы добраться до человеческого жилья.

Вслед за этим появился над поселком Джаныбек немецкий разведчик, бросил дымовую шашку, пометил место, а за ним бомбардировщики нагрянули. Но тут произошло чудо: налетел внезапно сильнейший ветер, поднял тучу песка и пыли над домами, спрятал людей от врага.

Изрешетили немцы пространство вокруг селения на многие километры, но никто из живых на земле не пострадал. Так расстреляли матушку-степь, что вся она была в жестоких ранах, на дне некоторых из них виднелась вода.

Отец мой после войны нанимался рабочим по очистке колодцев. И мы знали от него: скважины в нашей степи такие бездонные, что, если спуститься в них к самой воде днём – звёздное небо видится, как в трубу. Стало быть, очень глубокими были те страшные воронки, раз до самой воды доставали…

Рассказала ещё мать, что на месте гибели санитарного эшелона установили впоследствии обелиски с красными звёздами и, если подойти к ним вплотную, можно прочесть, когда произошла эта трагедия.

КАПИТАН «ГАРЗЕТТЫ»

Сколько в это лето мошки уродилось – просто напасть. Геннадий Константинович поднялся на крыльцо, снял с плеча полотенце, сбил с почерневшей сетки роящуюся мошкару и быстро вошёл в дом, плотно затворив за собой дверь.

– Сима, помоги процедить молоко, – обратился он к жене, которая хлопотала с калмыцким чаем, – столько мошки и комаров сегодня насыпалось… А Сердитый, барашек наш, так и не вернулся.

Геннадий Константинович поставил ведро на стол, стряхнув холщовой рукавицей прицепившийся ко дну сор.

– А я марлю запамятовала с верёвки снять – придётся тебе, Гена, на берег за ней сходить, – вспомнила о своём промахе Серафима Ивановна.

– Нет, сегодня уж я из дома не выйду, – ответил Геннадий. – Посмотри, что вокруг фонаря делается.

На фонарь, освещающий снаружи окна веранды, страшно было взглянуть: крылатые насекомые всех размеров мелькали вокруг него, атаковали всё видимое пространство, мохнатые шершни бились в стекло с воинственным воем.

– Ладно… Что же это я старым волосяным ситечком не пользуюсь? Оно как раз мелкое, – тихо, самой себе произнесла хозяйка и принялась выставлять на стол чистые трёхлитровые банки.

В воздухе разлился запах парного молока. Летом в этих местах коровье молоко имеет необыкновенно тонкий, особенный вкус и аромат, потому что местные Зорьки и Белянки питаются только нежными заповедными травами.

– Никак, опять у нас волки на валу поселились? – переживала Серафима, ополаскивая освободившееся ведёрко скромным количеством речной воды. – Ведь Сердитый уже третий день не показывается.

– Утром поплыву ульи проверять, заодно посмотрю, нет ли где нашего гулёны, – пообещал Геннадий и повесил на крюк над сундуком насквозь промокшую во время дойки рубаху. – Нужно ещё в Полдневом вазелина купить, помидоры на дальнем огороде проведать, запор в коровнике починить… – задумчиво продолжил он, мельком взглянув на свою почерневшую и растрескавшуюся от работы руку.

«Так не хочется ехать на эту операцию, а никуда не денешься: один глаз совсем не видит – за другой придётся «кровь проливать»», – размышлял Геннадий Константинович, глядя на старенькую Серафиму, которая и на улицу редко уже выходила.

На Дамчике, одном из участков Астраханского заповедника, супруги Ивановы поселились ещё до Великой Отечественной войны. Отсюда молодой волгарь и ушел защищать родную землю.

Домой вернулся Геннадий Константинович инвалидом. Левая рука его была искалечена. С годами она совсем высохла, однако работу для себя выбрал фронтовик на удивление серьёзную и ответственную. До глубокой старости он был незаменимым капитаном крытой деревянной лодки-баркаса под названием «Гарзетта» – единственного судна для обслуживания местных жителей и научных сотрудников заповедника. Геннадий Константинович буксировал лодки и куласы, доставлял хлеб из пекарен, продукты из сельских магазинов, возил людей в больницу, а также студентов на практику. Для него, перенёсшего тяжёлую контузию, такие дальние многочасовые поездки были почти ежедневным подвигом. И никто из нас не задумывался над тем, как человеку с одной рукой неимоверно трудно не только управлять, но и приводить в порядок своё плавучее средство!

Каждое утро у берега Быстрой покачивался на волнах небольшой баркас. Его двигатель «скрипс» был тщательно надраен и блестел, как новенький. И собравшиеся на планёрку служащие кордона неизменно могли видеть капитана этого судна – подтянутого, в белоснежной рубашке, ожидающего отправки в очередной рейс.

Однажды в Астраханском заповеднике побывала иностранная делегация. Хрущёву и главам двух европейских держав была предоставлена возможность полюбоваться красотами дельты Волги с борта всё той же незаменимой «Гарзетты». Её капитан и после войны оставался на передовой. Без его участия не проходило и тушение весенних пожаров, которые порой продолжались неделями, нередко в ночное время.

Окружающие уважали Геннадия Константиновича, даже побаивались, хотя никогда не слышали от него грубого слова. Он был серьёзен и строг, но нередко лицо его освещалось сияющей улыбкой. Помнится ещё, что в праздники, когда весь народ собирался в клубе, он любил петь.

Его возвращения из дальнего речного села Самосделки всякий раз с нетерпением ждали хозяйки и местная детвора. И сейчас, стоя на берегу Быстрой, порой представляешь, что Геннадий Константинович вот-вот вернётся… Сначала послышится приближающийся издалека знакомый шум мотора «Гарзетты», спустя некоторое время из-за поворота реки появится и сама долгожданная лодка – и вот уже на берег сбегаются повеселевшие жители: «Дядя Гена приехал!» Нехитрый ароматный провиант: свежий хлеб, сливочное масло, сладкие подушечки – казался в то время праздничным угощением.

Геннадий Константинович заготавливал на зиму дрова на другой стороне реки Быстрой и привозил их один на «Гарзетте». Там же держал он своих пчёл. Забота о них всегда была ему в радость, но, к сожалению, одни пчёлы сгорели во время тростникового пожара, другие, привезённые издалека, оказались слишком злыми, заболели и погибли.

Капитан «Гарзетты», как и многие сельские жители послевоенной поры, любил охотиться на водоплавающую дичь. Научился стрелять одной рукой. В августе-сентябре не упускал он возможности порадовать свою Серафиму свежей ягодой, чернильно-сизой ежевикой, которой так богаты местные берега и островки.

– Сима, приготовь мне бельё и не забудь про гостинцы для племянников, в среду поеду в областную больницу.

– Поезжай-поезжай. И к Надежде зайди – я им яичек свеженьких положу и медку с сотами, – расплылась в теплейшей улыбке его старушка. Очень любила она двоюродных племянников. Своих детей они с Геннадием не имели.

У капитана «Гарзетты» было несколько боевых наград и среди них орден Славы – за особую солдатскую доблесть на передовой.

Геннадия Константиновича Иванова и многих подобных ему фронтовиков для пользы Отечества нужно было бы прославить ещё одной, не менее высокой наградой – медалью «За жизненный подвиг после войны».

ДЕТСКИЕ ПЛЕЧИ ПОБЕДЫ

– Автобус ещё не скоро, через полтора часа, – жизнерадостным голосом произнесла старушка, взглянув на меня сквозь массивные тёмные очки. Да какая старушка – дама в самом наиполнейшем смысле этого слова: на голове элегантный яркий платок-повязка, брюки, сапоги на каблучках и порядочный макияж.

– Не может быть, – возразила я и подняла глаза к расписанию, которое висело под самой крышей остановки. – Действительно, в четырнадцать ноль-ноль нет автобуса, только в пятнадцать тридцать. Что же это такое? Я сегодня смотрела в интернете расписание на год, под него и подстроилась!

– Давно уже по-новому ездит, с начала лета, – уточнила женщина и положила в рот ломтик песочного печенья.

Я ходила туда и обратно вдоль остановки, порывалась отправиться пешком до трассы, но так и не решилась – слишком большим было расстояние. Наконец, смирившись, опустилась около своей случайной спутницы на скамейку и для поддержания разговора спросила:

– Как же мы будем полтора часа ждать? Вы, наверное, очень устали?

– Я с утра на кладбище, уже привыкла тут подолгу бывать. Этим летом такая жара стояла, что не могла выбраться несколько недель, а так я на Червишевском почти постоянно.

– Кто у вас здесь?

– Мать и муж. Идти до них очень далеко. Вот я и приезжаю рано утром: пока дойду, наведу порядок, сначала к матери схожу, потом к мужу. Раньше цветы сажала, каких только не было: и пионы, и лилии, и флоксы, а теперь перевелись они. То ли вымерзли, то ли народ растащил.

– Неужели и такое могут? – не поверила я.

– Муж мой на Мемориале похоронен. Там вокруг ребята из Афганистана лежат. Как-то совсем рядом две женщины остановились, разговаривают: «Какие красивые! Я давно такие на дачу хочу!» Смотрю – кусты выкапывают. Там чудесные розовые пионы росли. Они их и выкапывали, прямо с могилы. «Прекратите сейчас же! Как вы можете с чужой могилы цветы красть? – возмутилась я, а они и ухом не ведут. – Ну, если только их унесете, я вас на весь автобус опозорю, пусть все знают, что вы за люди». И пришлось мне два рейса пропустить, хотелось выполнить свое обещание – пристыдить бессовестных женщин, да они так и не появились. Ушли, видно, другой дорогой, испугались.

– А вам не страшно на кладбище? – поинтересовалась я.

– Сначала боялась, потом привыкла. Тридцать лет хожу – никто меня ни разу не тронул. Вы знаете, я ведь со вторым мужем тут познакомилась. Был он водителем местного рейсового автобуса, заметил меня и как-то решился спросить, к кому я так часто хожу, о ком печалюсь. Я всю свою историю ему рассказала, а вскоре мы поженились. Жаль только, недолго он прожил, и его болезнь унесла…

– Тяжело вам одной такие поездки совершать. Дети у вас есть?

– Не-ет, – грустно улыбнулась женщина. – Бездетная я. Какие там дети? Я же в войну всё здоровье потеряла. С севера я, сургутская, из большой семьи старшая дочь. В войну мужчин в городе почти не осталось, всё женщины с детьми да старики. Так я с двенадцати лет на рыбозаводе работала. К концу войны и брат мой подрос. В такие морозы ходили на завод – вспомнить страшно, а идти очень далеко приходилось. Готовили мы рыбу для консервов. Кормить надо было солдат на фронте чем-то, вот мы консервы им и отправляли. Привезут рыбу, ледяную, тяжелую, а выгружать на берег, кроме нас, некому. Промерзала я в те годы насквозь, какие уж там дети. Но жизнь меня закалила, потому я теперь выносливая, на ноги не жалуюсь.

Я же про себя подумала: возможно, в награду за жертвы и труды Бог даровал ей такую выносливость, о какой мне, почти ровеснице её теоретических внуков, и мечтать не приходится.

– Правда, руки стали в последнее время болеть. – Рассказчица взглянула на свои заметно деформированные кисти рук. – Но я всё, что мне выписывают и приносят, выбрасываю, травки изучаю. Так и лечусь ими, иначе бы давно тут лежала…

По шоссе изредка пролетали автомобили. На кресты и надгробья ухоженного сектора на противоположной стороне дороги то и дело усаживались кукушки; белок же, пушистых обитательниц здешних мест, любительниц конфет и прочих гостинцев, видно не было.

– А вот уже и автобус! Видите, как быстро времечко пролетело, напрасно вы переживали. Когда бы ещё так отдохнули? Сосновый бор, воздух чистейший, не то, что в городе.

– Да, – согласилась я. – Всю осень не могу даже в парк выбраться, а это моё любимое время года… Простите, вы хотя бы прибавку к пенсии за военное трудовое детство получаете?

– Нет! Когда стали документы спрашивать, оказалось, никаких записей не сделано, не доказать, что на заводе работала, ни-ког-да. Знаю, что некоторые, совсем не трудившиеся в войну, имеют эту добавку. Сумели как-то приписки себе обеспечить…

Развернувшийся на конечной автобус уже примчался по пустынному шоссе обратно и раскрыл перед нами двери.

– Хотела, как всегда, зайти свечки поставить, а сегодня что-то устала, – закончила свою речь женщина, взглянула на отреставрированный храм с голубыми главками, что возвышался в окружении могучих сосен неподалеку от остановки, и легко поднялась в автобус.

– Полкладбища обошёл, молодых-то сколько! – заговорил с ней седобородый старичок, с которым мы вместе приехали предыдущим рейсом.

– Наркоманов сейчас много хоронят, – ответила моя новая знакомая.

Продолжения их беседы я не услышала.

За окном дарили последнюю зелень берёзовые леса, а кое-где уже вспыхнули костерки и пряди осенней листвы. Через несколько минут нашему взору открылось место жизни тысяч и тысяч обитателей прекрасного сибирского города – сам он, сверкающий бликами стёкол, многоэтажный и разноликий.

Он наш, и мы в нём потому, что такие же, как бегущие сейчас на пейнтбол, дети вынянчили и принесли Великую Победу на своих хрупких плечах.

Поделиться: