Анатолий Лиджиев. Окаянное ремесло.

16 ноября согласно приказу Федеральной службы исполнения наказаний от 22 января 2013 года № 26 объявлен Днём ветерана уголовно-исполнительной системы России. Для большинства граждан нашей страны этот праздник является, мягко говоря, неоднозначным. Ведь по многовековой традиции арестант у нас – это благородный, сильный человек, способный на поступок, несправедливо и незаконно осуждённый на пытки, истязания, страдания. А сотрудник пенитенциарной системы представляется жестоким инквизитором, жандармом, палачом. СМИ и киноиндустрия показывают нам разные образы сотрудников следственных органов, чекистов, милиционеров и полицейских. Одни продажные и гадкие, другие честные и благородные.

А вы хоть в каком-нибудь фильме видели нормального работника исправительного учреждения? Нет! Все глупые и жадные, трусливые и подлые, способные на любые гнусности коррупционеры. Как будто бы они из другого мира пришли. Либо кто-то свыше распределил таким образом: хороший человек – иди в учителя, врачи, пожарные, военные, на худой конец, в правоохранительные органы, плохой человек – иди служить в тюрьму или колонию.

Отчасти в таком положении виновата и сама уголовно-исполнительная система. По давней традиции она является самой закрытой частью общества. В последние годы предпринимаются попытки сделать систему более прозрачной, но особых результатов пока не видно. Вот люди и видят места лишения свободы глазами заключённых, их родственников и близких. Любой человек сознательно либо на подсознательном уровне хочет выглядеть в глазах других лучше. И это нормально. Ведь не будешь же специально напоказ демонстрировать свои отрицательные черты или поступки, за которые тебе самому стыдно. Таким образом, получается, что в местах заключения у нас содержатся сплошь невинные люди. Либо совершившие проступки, совершенно необязательно наказуемые лишением свободы, по крайней мере, не на такие сроки.

Но ведь не сотрудники уголовно-исполнительной системы толкают людей на преступления. Они их не расследуют даже, не обвиняют подозреваемых, не определяют меру наказания. Они лишь исполняют наказание. В порядке, предусмотренном законодательством, опять же принимаемом не ими, а правительством и депутатским корпусом. Оперативники, следователи, прокуроры, адвокаты, судьи непосредственно, напрямую общаются с заключёнными в общей сложности лишь несколько часов. Может быть, суток. Все остальные 5, 10 или сколько там лет арестанты видят перед собой лишь работников и сотрудников исправительных учреждений. Днём и ночью. Вполне естественно, что в их образе заключённые видят всю несправедливость, жестокость судьбы, виновников всех своих несчастий.

Давно известно, что слова и мысли зачастую материальны. Я несколько лет работал в общеобразовательной школе. Там тоже случаются стрессы, конфликты, скандалы. Но 9 из 10 человек, по-моему, вспоминают своих учителей с теплотой и благодарностью. Несмотря на обиды, которые тогда казались нам такими незаслуженными, непонимание и невнимание педагогов. И при встрече мы всегда говорим им хорошие слова, желаем всего наилучшего. А в пенитенциарной системе наоборот, 9 из 10 арестантов во время отбывания уголовного наказания и после освобождения желают сотрудникам только плохое. Может быть, поэтому законодательством предусмотрено право такого раннего выхода на пенсию в уголовно-исполнительной системе. По неофициальной статистике 30 % пенсионеров УИС не доживают до 50 лет, ещё 30 % — до 60.

Конечно, в исправительных учреждениях, как и везде, работают разные люди. Плохие и хорошие, глупые и умные, продажные и честные. Но только сотрудники уголовно-исполнительной системы представляются обществу исключительно с отрицательной стороны. Во многих своих литературных опытах я пытаюсь исправить подобный крен, показать сотрудников и арестантов со всеми их достоинствами и недостатками, обычными, в принципе, людьми. Показать жизнь за колючей проволокой такой, какой вижу её сам.

АНАТОЛИЙ ЛИДЖИЕВ

ОКАЯННОЕ РЕМЕСЛО

Тюрьма есть ремесло окаянное.
И для скорбного дела сего зело истребны
люди твёрдые, добрые, весёлые.

Слова, приписываемые Петру I.

Пролог

Шёл уже четвёртый час заседания Коллегии Управления исполнения наказаний по итогам работы за девять месяцев текущего года и задачам на последующий период. В актовом зале собрались руководство территориального органа уголовно-исполнительной системы и восьми его основных подразделений, всего около шестидесяти офицеров. Сначала для разогрева с полуторачасовой гневной речью, приправленной для бодрости духа солёными едкими шутками, выступил начальник Управления полковник Алексеев, подтянутый сорокапятилетний мужчина, чем-то неуловимо напоминающий известного актёра Гуськова, затем рассматривались оперативные, режимные, производственные вопросы. Наконец, дошла очередь до заместителя начальника по кадрам и воспитательной работе полковника Кривулина. Интеллигентный человек, одетый всегда с иголочки, он ранее был партийным работником, поэтому говорил красиво, гладко и то, что от него требовалось в данный момент. Его доклад изобиловал статистическими цифрами, отражающими в целом возросший уровень воспитательной работы.

— Однако вызывает серьёзную озабоченность состояние воспитательной работы с осуждёнными в исправительной колонии № 8, — плавно перешёл к недостаткам полковник Кривулин. – Так, по сравнению с аналогичным периодом прошлого года количество злостных нарушений установленного порядка отбывания наказаний увеличилось в три раза. Я думаю, восьмой колонии в четвёртом квартале надо обратить особое внимание на данное направление деятельности и к концу года добиться улучшения показателей.

— Гулиев, это что такое творится у тебя в колонии, — вмешался Алексеев. — Я оставил тебе учреждение в отличном состоянии, а ты что же, решил развалить всё добытое непосильным трудом?! Куда смотрит твой замполит*?! Я смотрю, Манджиев у тебя совсем расслабился! Выдвигай предложение, мы с ним быстренько расстанемся! Или, может быть, с тобой надо расставаться? Не пора ли вам обоим заняться укреплением народного хозяйства?

— Товарищ полковник, решать Вам, — встав со своего места в середине зала, начальник восьмой колонии капитан Гулиев, казалось, особо не волновался. — Но я оцениваю работу капитана Манджиева и его подчинённых, как вполне удовлетворительную. Готовясь к сегодняшнему заседанию, мы предполагали критику в наш адрес по данному направлению и можем разъяснить нашу позицию…

— Пусть Манджиев сам отвечает за свои выкрутасы! – резко предложил начальник Управления. — Выходи к трибуне, посмотри в глаза своим соратникам! Да и им будет интересно на тебя посмотреть.

Заместитель начальника восьмой колонии по кадрам и воспитательной работе внутренне обрадовался такому предложению, всё-таки за трибуной легче скрыть своё волнение. Он даже не мог предположить, что Алексеев сделал это специально для его поддержки. Анатолию Манджиеву было тридцать три года, в правоохранительные органы он пришёл из чисто материальных соображений, но, неожиданно даже для самого себя стал быстро подниматься по служебной лестнице, за пять лет от рядового сотрудника достигнув должности заместителя начальника. Словно от солидности занимаемого положения он начал полнеть, хотя с ростом выше среднего это было пока не так заметно.

— Товарищ полковник, товарищи офицеры! – начал Манджиев с места предполагаемого заклания жертвы, сочувствующие взгляды из зала его приободрили. — Рейтинг – это, конечно, хорошее дело. Только получается интересная картина: в соседнем подразделении двадцать нарушений против тридцати в прошлом году – налицо улучшение показателей и воспитательная работа с осуждёнными признаётся удовлетворительной. У нас же не двадцать нарушений, а всего шесть, но при этом в три раза больше, чем в прошлом году. Сразу встаёт вопрос о моём несоответствии занимаемой должности. Три года назад в нашей колонии было зарегистрировано восемь злостных нарушений, через год этот показатель снизился до пяти, наконец, в прошлом году воспитательная работа с осуждёнными достигла небывалого уровня – всего два злостных нарушения! До каких же пор нам продолжать эту гонку снижения зарегистрированных фактов нарушений? А реальная картина выглядит так: в гонке за показателями мы сами себя загнали в угол. Осуждённый нарушает режим содержания, а мы думаем, как скажется наказание на Его Величество Рейтинге. Я могу перечислить все факты злостных нарушений. Например, осуждённый Комбаров в категорической форме отказался выходить на физическую зарядку, в присутствии большого количества осуждённых выражал недовольство законными действиями сотрудников администрации учреждения, вёл себя вызывающе, грубил, выражался жаргонными словами, отталкивал младшего инспектора отдела безопасности. Это только то, что зафиксировано в акте о нарушении. А в нём ведь не отражены хулиганские действия Комбарова, подпадающие под статьи 213, 321 Уголовного кодекса РФ*. Мы ведь не можем показать уголовное преступление в учреждении. А безнаказанность, как известно, порождает преступление. Психологи не дадут мне соврать: страх перед наказанием – главный стимул правопослушного поведения. А у нас как? Нарушил осуждённый режим содержания – необходимо провести с ним беседу, во второй раз нарушил – опять беседа, на третий раз можно объявить выговор, на пятый-десятый – водворить нарушителя в ШИЗО*, а чтобы перевести его в ПКТ*, надо анализировать рейтинг. Зато правозащитники на седьмом небе от счастья! Права сотрудников или простых граждан кто бы так защищал. Но на них популярность и финансовое благополучие не заработаешь. Получается, хочешь, чтобы твои права защищали – садись в тюрьму! А блатные* за ослушание покалечат осуждённого, ногу ему сломают, селезёнку порвут, определят его в опущенные*, а в исключительном случае могут и убить. Так кого в таком случае будет слушать обыкновенный осуждённый? Ответ очевиден. Если же вернуться к перечислению остальных пяти фактов злостных нарушений, то картина будет не лучше. Например…

— Ну, хватит, говорливый ты наш, — прервал разошедшегося докладчика Алексеев. — «И тут Остапа понесло», как говорил великий классик отечественного юмора. Ты ещё государственную политику начни критиковать. Или Президента нашего. Тебя послушать, все вокруг кретины, один ты – Д’Артаньян! Картина получается, как в шотландской армии: все в юбках, а любить некого! Не для того тебя на трибуну вызвали. Вас никто не заставляет не фиксировать нарушения, требуется только, чтобы осуждённые их не допускали. Секретарь, запиши в протокол следующее: «Манджиев признал упущения в своей работе и обещал к концу года устранить указанные недостатки». Переходим к обсуждению следующего вопроса.

1.

СашкаРедкоусовв эту ночьне спал, напряжённо размышляя. Накануне в каптёрке* к нему, одному из лидеров криминального мира колонии, подошёл старшина отряда Ляпкин:

— Слушай, Чеснок, у меня проблемы с куревом.

— Какие проблемы, Батон? – переспросил Саша, не ожидая подвоха. — Шнырей* мы обеспечиваем, а пинчи — не твоя забота.

— Я не про отрядные дела, — ухмыльнулся старшина. — У меня у самого с куревом напряг.

— Ты что, совсем оборзел? – Чеснок был возмущён. — С какого перепугу мы тебя с общака* кормить будем, за какие такие заслуги?

— Да не с общака, ты своим поделись, — продолжал наглеть Ляпкин. — Пусть Кожанов на меня выделит, ты же не за просто так к кумовьям* бегаешь. Вчера отрядник* материалы в амбар* на троих подготовил за сорванные бирки на шконках*, Гансу и Жуку по пятнадцать суток дали, а тебе только выговор. И это уже в четвёртый раз за последний месяц. Если смотрящему за зоной* аккуратно подсказать, он у отрядника это быстро уточнит, и тогда на приколе* сам будешь объясняться.

— Да мы тебя самого за твоё интриганство в пинчи определим!

— Ну-ну, давай, а там посмотрим.

И теперь Сашка не мог заснуть, всё ворочался на узкой кровати, думая, как выйти из щекотливого положения: «Заплатить Ляпкину, так тот потом не отстанет, попаду к нему в вечное рабство. Однозначно, это не вариант. А если этот козёл* сумеет всё ловко преподнести Лёве, тому только этого и надо, давно смотрящий на меня косо поглядывал. Надо с утра бежать к Сан Санычу Кожанову, просить, чтобы посадил в амбар. Чёрт, а как объяснить, зачем с утра пораньше бегал в оперативный отдел? Лучше всего с «Подъёма» полезть на рожон к ментам, хорошо бы нарваться на Манджиева или Лобанова, эти уж добьются, чтобы меня посадили в амбар. Тогда не будет оснований для подозрения. Но всё равно, впредь надо быть осторожнее. А с Батоном я как-нибудь потом разберусь». Ещё раз прокрутив в голове все варианты возможного развития событий, Редкоусов окончательно остановился на выбранном решении и, всё ещё нервно поёрзывая, попытался заснуть.

2.

Манджиев просыпался по обыкновению около четырёх часов утра. Будильником не пользовался, чтобы не будить детей. На этот раз светящийся циферблат «Командирских» показывал двадцать пять минут пятого. «Надо поторапливаться», — решил он и, пользуясь приглушённым светом ночника, осторожно пробрался между спящими на полу сыновьями. Младший спал, укутавшись с головой, старший в тревожном сне откинул одеяло. Поправив его, Манджиев взял полотенце, «шильно-мыльные» (как по флотской ещё привычке называл он туалетные принадлежности) и вышел из комнаты. Общежитие, в котором проживала его семья, было казарменного типа. На весь этаж, состоящий из двадцати шести комнат, один коридор, одна кухня, два туалета, два умывальника. Душ – один на все пять этажей общежития. Перспективы на получение квартиры в процентном соотношении оценивались как ноль целых шиш десятых. Оптимист по натуре, Манджиев старался об этом не думать. «В войну жили хуже» — любимая отговорка по поводу его хозяйственной несостоятельности и недобычливости.

На умывание, одевание, завтрак (глотание на ходу с вечера заготовленного женой бутерброда) ушло пятнадцать минут. От общежития до колонии хорошим шагом идти около часа. Иногда везло, подбирали проезжающие по трассе служебные «Газпромовские» автобусы. Но сегодня утро было невезучим. К тому же моросил мелкий, неприятный дождик. Словно издеваясь, один из автобусов остановился, когда Манджиев уже подходил к повороту на «восьмёрку». Тут и дождь прекратился.

В дежурной части — просторном помещении, разделённом деревянной перегородкой на две части — кроме оперативного дежурного, никого не было.

— Сергеич, а мы тебя уже не ждали, — лейтенант Абаев поправил очки и, как будто бы проверяя сам себя, посмотрел на часы. — Без десяти шесть, там Лобанов проводит инструктаж. Обстановка удовлетворительная, без происшествий.

— Ну и хорошо, Клим Каримович. Народу много собралось?

— Да, я всех переписал на всякий случай. Начальники отрядов, от оперативного отдела – Тулегенов и Каюпов, от отдела безопасности – Степашин.

— А как он добрался из города? У него же нет машины.

— Ночевал здесь, у себя в режимке*. Ночью всё бродил, проверял посты младших инспекторов, ночных дневальных, документацию у меня просматривал.

— Понятно. Список прибывших я у тебя потом заберу, или сам принесёшь на планёрку*.

В дежурку вошёл заместитель начальника учреждения по тылу капитан Лобанов. Высокий, жилистый, физически очень сильный человек, он всегда отличался крепким мужским рукопожатием. Манджиев, протягивая руку, повторил обычную просьбу:

— Владимирыч, только не жми сильно!

— Что это ты опаздываешь, Анатолий Сергеевич? На тебя не похоже. Сам «Подъём» объявишь?

— Конечно. Меня, как Кобзона, от микрофона не оторвать.

— Вот-вот, правду про тебя говорят: ты, как настоящий комиссар, после смерти ещё два часа разговаривать будешь. Ум, честь и язык нашей колонии.

— Моё оружие – язык и авторучка. Ты личный состав распределил по отрядам? Где людей не хватает?

— Везде хватает, ты, главное, на плаце обеспечь качество выполнения зарядки. А я займусь карантином*.

— Мне ещё в третий отряд надо. По информации там Редкоусов, он же Чеснок, на зарядку не выходит, прячется то в каптёрке, то в туалете, а потом хвастается в отряде, что понятия* ему не позволяют выходить на физзарядку.

После того, как два заместителя начальника колонии распределили между собой обязанности, Манджиев подошёл к пульту дежурного, включил громкоговорящую связь, взял микрофон и объявил:

— Местное и даже московское время – шесть ноль-ноль! В доблестной краснознамённой исправительной колонии номер восемь объявляется «Подъём»! Граждане осуждённые, время не остановилось, оно продолжает идти и приближает вас к освобождению из мест лишения свободы! Давайте дружно откроем глаза, протрём их, сладостно потянемся и передадим привет новому дню, который для Семёнова из второго отряда, Коптилина и Чалова из четвёртого отряда станет последним в этой колонии, потому что завтра они выходят на свободу. Этот день принесёт некоторым из вас радость свидания с близкими, получения письма, посылки или передачи. Поэтому встретить его надо бодрым и здоровым, посему жду вас через десять минут на плаце.

Закончив объявление, капитан направился в нужный ему отряд. Поднимаясь по лестнице общежития спецконтингента*, он здоровался со спускавшимися ему навстречу осуждёнными, которые нехотя бурчали в ответ приветствие. Начальник третьего отряда старший лейтенант Абдулашев, и младшие инспекторы отдела безопасности Гомзяев и Воронов подгоняли задержавшихся осуждённых. Мимо Манджиева, не ответив на его приветствие, прошёл Редкоусов. Офицер остановил Чеснока:

— Ещё раз доброе утро Вам, гражданин Редкоусов Александр Владимирович!

— Для меня оно недоброе, и вообще, я ещё не проснулся, чтобы здороваться.

— Так ты это во сне ходишь, лунатизмом страдаешь? Давай-ка, я провожу тебя до плаца, а то, не дай Бог, упадёшь во сне с лестницы, а потом заявишь, что тебя избили беспредельщики-сотрудники.

— Не надо меня провожать, я тебе не барышня!

— Может и не барышня, но проводить тебя я обязан.

— Да отцепись ты от меня, не пойду я на физзарядку, что я, в армии, что ли?

— Вот именно, не в армии, там священный долг и почётную обязанность выполняют, а ты здесь отбываешь наказание! Ты и так сейчас уже нарушил Правила внутреннего распорядка исправительных учреждений, параграф четвёртый которых гласит, что осуждённые обязаны быть вежливыми в обращении с представителями администрации, приветствовать их, обращаться на «Вы». А ты ещё распорядок дня хочешь нарушить?

— Задолбал ты меня своим распорядком дня! Для вас, мусоров, мы не люди, а роботы какие-то. То «не положено», это «запрещено», издеваетесь тут над нами! Сажайте меня хоть в амбар, хоть в БУР*, а я свою честь не продам, буду страдать до конца, как всякий порядочный зэк.

— Посадим, не беспокойся, у тебя нарушений на сегодняшний день хватает. Гомзяев, отведи Чеснока в дежурку, закрой его в отстойник*, а я подготовлю материалы, постановление, подпишу у начальника. Думаю, он не откажет, обойдётся без дисциплинарной комиссии. Такому фрукту-овощу в ШИЗО — самое место! Дашь ему листок бумаги и ручку для объяснительной.

— Не смеши меня, начальник, ты же знаешь – не канает* мне писать объяснения, — с этими словами Редкоусов презрительно сплюнул на пол, дёрнулся было прорваться в отряд, ища там поддержки других осуждённых, но, наткнувшись на внушительную фигуру Гомзяева, сложил руки за спину и с видом оскорблённой невинной жертвы, пострадавшей за правое дело защиты угнетённых народных масс, направился в дежурную часть.

3.

Задержавшись после планёрки, Манджиев подал начальнику материалы на водворение Редкоусова в штрафной изолятор. Гулиев, внимательно просмотрев документы, не преминул напомнить:

— Смотри, Анатолий Сергеевич, на Коллегии нам досталось за количество злостных нарушений, теперь ещё за количество водворений в ШИЗО взбучку получим. Этого гада, Редкоусова, я знаю, гноить таких надо, он же наркоман конченный. Ничего, пусть в ШИЗО помучается, дорогу* туда мы надёжно перекрыли.

Начальник колонии размашисто подписал постановление. Манджиев потянулся было за ним, но Гулиев остановил его движение резким ударом ладони по столу:

— Стоп! Ты чего же мне не докладываешь о вчерашнем происшествии?

— Виноват, товарищ капитан. Закрутился совсем с утра: подъём, физзарядка, завтрак, поверка. Потом материалы на Редкоусова готовил, едва к планёрке поспел.

— Ладно, ладно. Что там с Бухариным случилось? Сильно надебоширил?

— Забрал я его из райотдела: весь грязный, помятый, избитый. Его на улице, пьяного, избили, а он ещё в РОВД на дежурного с кулаками кинулся. Получил добавки. Кстати, дежурный горячий привет передавал, только из личного уважения к Вам отпустил Бухарина без составления протокола. Я его вчера домой отвёз, жене передал из рук в руки. Сегодня он прибыл, написал объяснительную, сейчас находится у инспектора по личному составу.

— Как он объясняет свой проступок? С кем пил? С парнями из своей смены, наверное?

— Наверное. Но объяснение он написал просто шедевральное. После суточного дежурства шёл домой, был абсолютно трезвый, никого не трогал. У кафе «Рюмашка» его остановили местные бандиты из группировки Ладыгина, завели за угол и избили до потери сознания. Помнит только, как они скрутили ему руки, силой раскрыли рот и влили бутылку водки. Очнулся в дежурной части РОВД, дежурного не трогал.

— Потрясающе! Теперь наши контролёры* будут постоянно крутиться около этого кафе и ждать, когда же их побьют, скрутят руки и вольют в рот водку на дармовщину. Проводи служебную проверку, товарищеский суд, все материалы через три дня мне на стол.

Манджиев взял, наконец, подписанное постановление с прилагающимися к нему материалами на водворение Редкоусова в штрафной изолятор и вышел в коридор, где вручил документы дожидавшемуся его начальнику отряда Абдулашеву:

— Давай, Салих Талгатович, иди в дежурную часть, вместе с оперативным дежурным водворишь своего Чеснока в ШИЗО, не забудь захватить его постельные и туалетные принадлежности.

— Есть, понял, Анатолий Сергеевич, только… — начальник отряда замялся. — Там мать Редкоусова пришла, поговорить хочет. Не знаю, что и говорить ей, она ещё бойкая такая.

— Да, не вовремя, — почесал затылок капитан. — Ладно, зови её ко мне, сам поговорю.

4.

— Моя фамилия Редкоусова, я приехала к сыну на свидание, а меня не пускают к нему, говорят, не положено, — раскрасневшаяся, высокая и крупная, с ярко-рыжими волосами и обильным макияжем, посетительница была возмущена вопиющей несправедливостью.

— Подождите, подождите. Во-первых, как Вас зовут? – с трудом остановил возбуждённую женщину Манджиев.

— Зинаида Михайловна!

— Зинаида Михайловна, присядьте, пожалуйста. Мне уже позвонил инспектор по проведению свиданий, — готовясь к непростой беседе, заместитель начальника навёл необходимые справки. — Краткосрочное свидание Вашему сыну положено только через два дня…

— Да не могу я через два дня! Я завтра уезжаю в Саратов, когда вернусь, не знаю. Я – мать! Неужели я не имею права увидеть сына?! У него никого нет, кроме меня. Двенадцать лет ему дали за дрянь паршивую, жену его да сына, хоть не говорят плохого про покойников. Допекала его постоянно, не кормила, не следила за ним, не стирала. Ходил грязный, голодный, без денег вечно, всё забирала! Сынка родила ещё неизвестно от кого!

— Зинаида Михайловна, мы Вашего сына сюда не приглашали, не сажали. Суд посадил, а мы только исполняем приговор. Согласно законодательству краткосрочное свидание положено через два месяца, а два месяца для Вашего сына наступает послезавтра.

— Да что вы всё на своё законодательство киваете! По-человечески нельзя, что ли? Мать пожалеть не можете, сердца у вас нет, совсем очерствели здесь!

— Законодательство у нас с Вами общее, и если я его нарушу, кто мою мать пожалеет, когда меня посадят?

— Да бросьте ерунду городить! Всё у вас шито-крыто, только денежку плати! Были бы у меня деньги, я б ходила на свидания хоть каждый день, и сына моего ты бы досрочно освободил! Богачам задницу лижете, а над нами, простым народом, издеваетесь! Держите их здесь впроголодь, сами вон какую морду наели! А наши сыновья постоянно просят еду, чай, сигареты. Где найти столько денег, чтоб всё это купить? В помещениях у наших детей зимой холодно, летом жарко, бьёте их каждый день, приседания разные заставляете делать, изверги! Себе, наверное, коттедж на взятках построили?

— У Вас всё, Зинаида Михайловна? Лично мне нечего добавить к сказанному. Я Вас не задерживаю, Вы свободны.

— Что, правда глаза твои узкие колет? Я-то пойду, только не домой пойду! Я найду на вас управу, пожалуюсь тому, кто вам хвост прищемит. Чтоб вам всем пусто было, чтоб ваши дети с голоду подохли!

С этими словами Редкоусова, наконец, вышла из кабинета, на прощание громко хлопнув дверью.

Анатолий дрожащими пальцами достал сигарету, с третьей попытки сумел прикурить. В дверь осторожно постучали.

— Да, входите!

В кабинет просунулась сморщенная старушенция, сказала виновато:

— Сынок, внук мой у вас сидит, единственный, одни мы на белом свете остались. Хотела сигарет ему передать, да говорят, что не положена ему передача, — старушка протягивала пять пачек «Примы».

«Да что вы все, сговорились, что ли, сегодня», — подумал капитан и спросил, не сумев скрыть раздражения:

— Как фамилия внука, какой отряд?

— Косенковы мы, пятый отряд.

— Это дневальный дежурной части, что ли? Подождите, присядьте пока.

Манджиев набрал номер оперативного дежурного, трубку взял начальник отряда старший лейтенант Хакимов. Замполит, якобы удивившись, с напускной строгостью спросил подчинённого:

— Михалыч, ты что там делаешь? В отряде заняться нечем? Где дежурный?

— Дежурного вызвал начальник, — начал оправдываться Хакимов — А я в резервной группе сегодня дежурю, вот меня за пультом и оставили.

— Ладно, это даже хорошо, что ты в дежурной части. Косенков — твой подопечный? Где он сейчас, найди его мне.

— Здесь он, в дежурной части.

— Прекрасно, дай ему в ухо.

— За что?

— Трубку ему в ухо дай! Телефонную, которая у тебя в руках, если не понял.

Через несколько секунд непонятного замешательства, возни, в трубке послышался взволнованный голос:

— Дневальный дежурной части осуждённый Косенков! Слушаю!

— Слушай, слушай, Серёжа. Ты чего это бабушку свою замучил просьбами? Сигарет у тебя нет, что ли? Сидит у меня здесь, в кабинете, уставшая. На перекладных, на трёх транспортах добиралась, теперь обратно ещё ехать. Хорошо хоть проезд у неё бесплатный.

— Да есть у меня сигареты, ничего мне не надо. Что она там выдумала? Наоборот, я заявление написал, чтобы ей с моего счёта триста рублей передали. Должно у меня там хватить на перевод. Анатолий Сергеевич, помогите там ей, пожалуйста, если сможете.

— Не видел я никакого заявления от тебя. Ладно, посмотрим, поищем. Привет тебе от бабушки и наилучшие пожелания. Вот говорит ещё, чтоб берёг себя, ветер у нас коварный, не простудись.

Положив трубку телефона, Манджиев ласково сказал старушке:

— Серёжа велел передавать привет и кланяться Вам. Всё у него хорошо. Вы пока идите на улицу, посидите там, на лавочке, а я поищу заявление Серёжино, оформлю его, и Вы получите деньги. Без меня никуда не уходите.

Поиски заявления, подписание его у начальника, разговор с главным бухгалтером о необходимости срочной выдачи денег бабушке Косенкова – всё это заняло полтора часа. Проводив за внешний КПП получившую триста рублей старушку, прослезившуюся от радости за внука, капитан удовлетворённо закурил. Настроение было хорошим. Солнышко светило как-то не по-осеннему ярко. Погода дарила последние тёплые деньки.

Рядом находилась комната для переодевания младших инспекторов отдела безопасности. За сутки дежурства, особенно в штрафном изоляторе или запираемых помещениях строгих условий содержания*, форма впитывала в себя характерный зоновский запах. Чтобы не распространять зловонный аромат в общественном транспорте и не привозить домой возможные бактерии, большинство контролёров предпочитало переодеваться в гражданскую одежду, а форму убирать в сумку, чтобы постирать в домашних условиях. Комната для переодевания представляла собой прямоугольное помещение с вешалками, крючками, полками для обуви и головных уборов. Посередине стоял большой крепкий деревянный стол, по краям которого находились такие же крепкие скамейки. В общем, никаких излишеств. Сейчас из этой комнаты раздавались оживлённые голоса. Анатолий прошёл в помещение, поинтересовался, почему не разъезжаются по домам сотрудники отдежурившей смены. За всех ответил Воронов:

— Клим Каримович никак не сдаст дежурство. Мы уж и шмон* дополнительный осуществили, и в тетрадях по спецподготовке новую тему записали, а дежурного всё нет.

— Василий Николаевич, когда ты научишься нормально говорить,- пожурил Воронова Манджиев. — Нельзя смешивать разные стили речи: если уж «осуществили», то тогда обысковое мероприятие, а не «шмон».

— А «Кипешу»* лишь бы брякнуть, а там хоть трава не расти, — вмешался Журбеков.

— Амангельды Жолдасович, — продолжал воспитательную работу замполит, — если уж вы друг друга по кличкам называть будете, то как же к вам будут обращаться осуждённые? Уважайте себя, и спецконтингент будет вас уважать.

— Спецконтингент уважает кулак, — не сдержался Гомзяев, — битиё определяет сознание, как говорят философы-материалисты.

— Это где же ты начитался такой философии? Уж не в кроссворде ли, на половине которого вы сейчас застряли?

— Мы бы его быстро разгадали, — как всегда эмоционально воскликнул Воронов. — Да Серёга Журавлев всем надоел. Как кто-нибудь ответит правильно, он сразу кричит: «Только хотел сказать, опередили!» И так раз десять подряд. В конце концов, мы договорились, что все молчат, отвечает только Сергей. «Ленин», тр-р-р, извините, Сергей Павлович Гомзяев прочитал задание – домашнее животное на четыре буквы — а Журавлёв уже минут десять тупит.

— Там какие-нибудь буквы есть? – спросил Журавлёв.

— Первая «о», последняя «л».

Журавлёв напряжённо думал. Друзья наперебой его подгоняли: «Серёга, давай отвечай», «Серёга, думай быстрее», «Серёга, не тупи». Всё без толку. Серёга тупил, думать быстрее не мог, соответственно, не отвечал. Асхат Машуков не выдержал:

— Серёга, рожай скорее, наконец! Ну-у! С длинными ушами такой! Ну-у!

После полуминутного молчания в звенящей тишине Журавлёв вымученно улыбнулся и неуверенно прошептал:

— Заяц, что ли?

От грохнувшего оглушительного хохота стены задрожали.

— Осёл! – сквозь смех сумел выкрикнуть Машуков.

— Сам ты осёл! – обиделся Серёга.

Новый взрыв хохота был ещё оглушительнее.

5.

Старший инспектор по работе с личным составом Михаил Манджиев и старший инспектор организационно-аналитической группы Василий Старов работали в одном кабинете. «Кабинетом» гордо именовался старенький вагончик, в котором молодые сотрудники, как могли, пытались создать уют. Раздобыли где-то древний продавленный диван, укрыли его застиранным домашним одеяльцем, нашли и разместили на стенах репродукции и календари, на окна повесили желтоватый от времени тюль и вполне приличные занавески. Именно в силу своей молодости парни никогда не впадали в уныние, а в «кабинете» всегда царили оживление, оптимизм, креативность и юмор. Вот и сейчас Анатолий Манджиев застал своего племянника и Васю склонившимися над большим куском ватмана, расстеленным на сомкнутых по этому случаю столах.

— Миша, ты когда должен был подготовить мне отчёты по воспитательной работе? До сих пор я их что-то у себя не наблюдаю! У меня и так дела, как у графина – каждый норовит за горло схватить – а тут ещё родной племянник подставляет!

Племянник, не моргнув глазом, бодро ответил:

— Отчёты практически готовы, герр капитан! Осталось только данные по жилищно-бытовой комиссии собрать, но Татьяна Вячеславовна в данный момент занята исполнением непосредственных обязанностей по производственной отчётности. Честно говоря, я не понимаю, зачем такое количество отчётов? Двадцать девять штук ежемесячно отправляем! Количество очередников на приобретение автомобиля, количество очередников на место в ведомственных детских садах уголовно-исполнительной системы, количество выделенных дачных участков, количество домашних телефонов и т.д. и т.п. Советскую власть давно уже отменили, а мы как будто бы не в курсе!

— А ты в курсе, что мы – люди служивые и приказы обязаны исполнять! Новые виды отчётности у нас вводятся, но старые никто не отменял. Когда поступит приказ об отмене, тогда и радуйся. А пока, будь добр, двадцать девять отчётов мне на стол! Ты не забыл, какую первую оценку я тебе в школе поставил? Правильно, «двойку». Так вот, у меня рука не дрогнет и выговор тебе в личное дело влепить! Чем вы это здесь занимаетесь?

Пока Миша обиженно молчал, Вася поспешил отрапортовать:

— По Вашему приказанию обновляем наглядную агитацию! Стенгазету решили выпустить.

Название стенгазеты было выведено, как положено, вверху акварельными красками:

Опера.

Хроники оперативного отдела

Ниже юмористы пытались расположить хитроумный коллаж. Из десятка фотографий путём ловких манипуляций ножницами получилось три снимка. На одном Каюпов сидел за столом, уставленном различными спиртными напитками, на другом Кожанов держал в вытянутой руке наполненный гранёный стакан (широко раскрытый рот оперативника то ли был готов принять в себя содержимое стакана, то ли произносил пламенную речь), на третьем Тулегенов мирно посапывал на кушетке, подложив под своё широкое лицо пухлую ладошку.

— Шутники, — Манджиев сумел сдержать смех. — Да над вами оперативники потом так пошутят, что вам совсем не до смеха будет. Я этого не видел!

В это время раздался телефонный звонок, начальник колонии вызывал замполита к себе.

6.

Когда Анатолий вошёл в кабинет начальника колонии, там уже был оперуполномоченный Ханалиев.

— Анатолий Сергеевич, надо срочно подготовить характеристику на Эдуарда Владимировича, — Гулиев при этом кивнул на Ханалиева. — Характеристика должна быть короткой, но ёмкой. Отразишь его служебный путь, отметишь все заслуги, достоинства. Страна должна знать своих героев!

— По какому поводу такая срочность?

— А ты не знаешь? Помнишь, пару лет назад была шумиха по поводу кражи лодочного мотора у команды Кусто? Великий исследователь весь мир объездил, папуасы там разные, дикари, каннибалы никакого урона ему не нанесли, а в Астрахани обокрали. Вся областная милиция на ушах стояла, федералы подключились, никакого толка. А стоило только по-настоящему взяться за дело нашему великому оперативнику, как мотор тут же обнаружили, фигурантов всех задержали. Вот теперь УВД запрашивает характеристику на Ханалиева, хотят поощрить.

— Роман Рафаэльевич, вы им там скажите, — с улыбкой обратился к начальнику «великий оперативник». — Я человек скромный, благодарности мне не надо, я согласен просто доставить украденное в Париж. Пусть только на командировочные не скупятся, должен же я выглядеть соответственно. А на обратный путь я у французов франки займу.

— В Гренландии сейчас команда Кусто, — Гулиев вернул на землю размечтавшегося оперативника. — Только даже туда желающих съездить за казённый счёт хватает. И должности, и звания у этих желающих покруче, чем у тебя.

— Ты лучше расскажи, скромняга, как получилось-то? – Манджиева естественно заинтересовал процесс раскрытия громкого преступления.

— С месяц назад к нам попал первоходка* деревенский за кражу какой-то мелочёвки с дачного участка. Решил свой авторитет поднять, рассказал семейникам*, какой он крутой вор, у французов мотор украл. Наутро я его вызвал, сначала нажал, как следует, пригрозил международным скандалом, а потом говорю: «Что ты здесь за мелочёвку сидишь? Признаешься, расскажешь мне всё, тебя Европейский Суд будет судить, во французской тюрьме будешь сидеть, а там условия лучше, чем у тебя «на воле» были. Когда у тебя ещё возможность появится за границу съездить, мир повидать. Тебя же по телевизору по всем каналам показывать будут, в газетах, журналах интервью давать будешь, слава Чикатило по сравнению с твоей – ерунда. А вернёшься из Франции, тебя может быть «коронуют»*. Представляешь, в Володарском районе будет свой «вор в законе». Я к тебе с поклоном приезжаю, а ты со мной разговаривать даже не желаешь». Парнишка от таких перспектив совсем обалдел, всё мне выложил: с кем и как украли мотор, потом не могли им воспользоваться, не объяснив, откуда у них такое богатство, поэтому спрятали в сарае у старшего «подельника»,* бывшего сотрудника милиции, мотор до сих пор в этом сарае и находится. Оформил показания, сообщил в УВД, информация полностью подтвердилась.

7.

В тот же день после обеда Анатолий сидел в отделе безопасности, слушая очередную байку Радзивинского. Высокий, под метр девяносто ростом, стройный, с прямой осанкой, пышными усами, ладно сидящей на нём формой, с галантными по отношению к женщинам манерами, он напоминал ясновельможного пана из романов Сенкевича. Наверное, поэтому к нему приклеился метко данный ещё бывшим замполитом колонии Кривулиным псевдоним «Радзивилл». Бывший сотрудник ГАИ, которого, кажется, знали все водители в области, Виктор Радзивинский был мастак на всякого рода истории, причём, где в них правда, а где вымысел, разобрать было невозможно.

— Иду я в штаб, а навстречу — начальник колонии, Алексеев нами тогда ещё командовал. Приказывает он, чтобы я сопроводил въезжающий под погрузку в зону «ГАЗ-53». А мне Шаповалов дал хитрое поручение: выпросить у Аннушки в секретариате подписанный начальником отчёт и кое-что в нём подправить. Доложить начальнику о сути поручения я не мог, на все мои жалкие отмазки о сверхзанятости «хозяин»* не реагировал, короче, выполнение стратегической задачи оказалось под угрозой срыва. Злой, я влезаю в кабину грузовика. Смотрю, водитель мне не знаком. Разговорились. Оказывается, действительно, работает первый день, в зоне ещё ни разу не был. Спрашиваю его: «Ты инструктаж в оперативном отделе проходил?», он отвечает: «Не знаю, в каком-то кабинете говорили, чего делать нельзя, потом ещё много всего наговорили, я и не запомнил. В конце разговора какую-то бумажку подписал». Я решил немного накалить обстановку: «Это ты контракт подписал. Теперь ты — агент, будешь сливать всю информацию оперативникам». Он побледнел: «Я не стукач*!». «Стукач, стукач, куда ж ты денешься! Смотреть надо, что подписываешь! Ладно, я никому не скажу, но и ты помалкивай, а то сотрудники тебя побьют, а если зэки узнают, то вообще тебе башку тупым лезвием отрежут. У нас же, в основном, убийцы сидят, особо опасные рецидивисты, отчаянные парни, им терять нечего». В общем, вошёл я во вкус, продолжаю лекцию в том же духе: «Когда заедем в зону, с зэками не разговаривай, слушайся только меня. Если меня не будет, а зэки спросят закурить, отдай им все свои сигареты. Не куришь? Плохо, у меня только одна пачка, тебе не дам. Извини, своя жизнь дороже. Короче, если спросят закурить, сразу закрывай окна наглухо. Стопор работает? Работает, здесь без этого нельзя. Если же не успеешь забаррикадироваться, и зэки вытащат тебя из кабины, не сопротивляйся, падай на асфальт, закрывай голову руками, колени подтягивай к груди и, главное, береги яйца! Я постараюсь с ними договориться, может, тебя и не убьют». Лицо водителя было белее мела, краше в гроб кладут. Заехали мы в промышленную зону, встали под погрузку. Я вышел из кабины, достал пачку сигарет, прикурил, угостил бригадира грузчиков. В это время кто-то из зэков подошёл к машине и, естественно, попросил у шофёра закурить. Оглянувшись, я увидел, как бедняга отчаянно крутит руками, закрывая окна кабины. Грузовик резко сдал назад, лихо развернулся, вылетел из промышленной зоны, благо ворота были открыты, и остановился только у транспортного КПП, непрерывно сигналя. Запыхавшись, я подбежал к машине и постучал в окно. Увидев перекошенное лицо водителя, широко раскрытые, вылезающие из орбит глаза и в самом деле вставшие дыбом волосы, я сам чуть не упал от страха. Водитель мычал что-то нечленораздельное и махал руками, забыв, что я не могу его слышать из-за закрытого окна. Впрочем, кое-какие слова я разобрал, но лучше умолчу о них. В общем, вызвал я инспекторов транспортного КПП, кое-как объяснил им, что товара нет и машину надо выпускать пустой. Больше я этого водителя в нашем учреждении не видел. Говорят, уволился в тот же день.

Всё ещё не успокоившись от смеха, начальник отдела безопасности Рыбин снял трубку зазвонившего телефона:

— Да, оперативный дежурный слушает! Ха-ха-ха! Сергеич, тебя разыскивают. Переспрашивает: «Оперативный дежурный слушает? А я тогда кто?»

— Пустыня Съерра-Невада! Полигон ядерных испытаний, ответственный за запуск термоядерных ракет слушает, — Манджиев тоже был в шутливом настроении, находясь под впечатлением от рассказа Радзивинского.

— Товарищ капитан, Вас вызывает начальник колонии, — дежурный, напротив, был серьёзен, даже чем-то встревожен. — У него в кабинете гости: прокуроры Мукашев и Удачников, а с ними Лысаков из Аппарата Уполномоченного по правам человека. Я с ним сталкивался в Управлении вневедомственной охраны, гадкий тип. Так что будьте с ним поосторожнее.

Пытаясь понять, для чего он понадобился таким важным персонам, Анатолий направился в кабинет начальника учреждения.

8.

— Товарищ капитан! Капитан Манджиев по Вашему приказанию прибыл!

— Проходите, Анатолий Сергеевич, присаживайтесь, — предложил Гулиев вошедшему. — Тут к Вам возникли вопросы у надзирающих органов.

Заместитель начальника сел на предложенное место, кивком головы поздоровался с работниками прокуратуры, излучая доброжелательность. Но это не подействовало на сотрудника Аппарата Уполномоченного по правам человека, который сразу взял инициативу в свои руки:

— К нам поступила жалоба, причём далеко не первая, на Ваше жестокое обращение с осуждёнными. Вы что себе позволяете?! Фашистский концлагерь здесь устроили! Заставляете несчастных маршировать, петь строевые песни, а тех, кто, сохраняя своё человеческое достоинство, не согласен с этим, жестоко избиваете!

— Да-да, Анатолий Сергеевич, — пробурчал, поддержав обвинения, Удачников. — Вы тут бросьте армейские порядки устраивать!

— Извините, уважаемые коллеги, — вмешался Мукашев. — Вообще-то, законодательством предусмотрено проведение еженедельных строевых смотров…

— Еженедельных, а не по два раза за день! – перешёл на крик Лысаков. – И где прописано, что осуждённые должны ходить в ногу и горланить песни?

— Положение о строевом смотре утверждено мною. — Гулиев достал из папки необходимый документ и протянул его для ознакомления. — В нём указаны и строевая песня, и маршировка. Да, за основу взяты армейские инструкции, но ведь в уголовно-исполнительной системе таковых нет.

Манджиев решил подтвердить и продолжить объяснения:

— Согласно Положению строевой смотр проводится еженедельно, а ежедневно, кроме выходных, осуждённые тренируются, готовятся к смотру. Не могут же они без подготовки прошагать и спеть, не военные ведь они, действительно.

Такого скрытого издевательства Лысаков уже никак не мог стерпеть:

— Прекратите свои безобразия! Иначе я добьюсь, чтобы вас самих засадили за решётку! Передам материалы в прокуратуру, чтобы в отношении Вас возбудили уголовное дело. Вот жалоба осуждённого Редкоусова, его ни за что избили и посадили в штрафной изолятор. Он тут про вас всю правду написал, ничего не скрывает. Питание убогое, куриные яйца даёте маленькие, молоко заменяете кефиром, мясо протухшее и с червями, как из фильма «Броненосец Потёмкин». Вещевое довольствие выдаёте не по размеру, зимние шапки только на макушке и помещаются, простыни не белые, а какие-то сероватые, да и ещё толком не проглаженные.

— Питание, вещевое довольствие и другие вопросы регулярно проверяются сотрудниками Управления исполнения наказаний и работниками прокуратуры, — возразил Гулиев. — Отдельные недостатки, конечно, выявляются, но мы стараемся их исправлять, да и не такие уж они вопиющие, как Вы тут заявляете. Причём заявляете необоснованно, только лишь со слов осуждённых. Кстати, Редкоусова только сегодня водворили в штрафной изолятор, когда же это он успел жалобу написать и Вам доставить? Лично я тут усматриваю элементы незаконной связи с осуждёнными. Что-то уж больно рьяно Вы защищаете их права, нас бы так кто защищал, мы ведь тоже люди.

— Вы не люди, вы – сотрудники! – вскричал Лысаков, окончательно теряя контроль над собой. — Мы же защищаем права Человека, над которым в местах лишения свободы издеваются! Они и так лишены свободы, а вы ещё унижаете их человеческое достоинство! Вы не люди, вы – нелюди! А ваши подчинённые – сплошные идиоты с тиранскими замашками!

— Попрошу не оскорблять мой личный состав! – Гулиев вскочил с кресла и, раскрасневшись, тоже кричал в лицо омбудсмену.* – С Вашей подачи и так уже запретили не то, что применять резиновые палки, но даже носить их открыто! Видите ли, это оскорбляет человеческое достоинство осуждённого! А законопослушных граждан почему-то не оскорбляет вид на улице милиционера с дубинкой! И хранить спецсредства мы должны только в дежурной части или в караульном помещении за зоной. Если, не дай Бог, случится нападение на сотрудника, он должен каким-то образом самостоятельно вырваться, прибежать в дежурную часть, в письменном виде попросить разрешения воспользоваться резиновой палкой или другими спецсредствами. Вам смешно? А нам, поверьте, совсем не до смеха! Если мы для Вас не люди, мне не о чем с Вами разговаривать! Покиньте мой кабинет!

Мукашев попытался охладить раскалённую атмосферу:

— Успокойтесь, прекратите взаимные оскорбления! Евгений Николаевич, — обратился он к Лысакову. — Передайте, пожалуйста, мне все жалобы, я лично проведу тщательную проверку по всем пунктам. Роман Рафаэльевич, подготовьте мне подробные объяснения по всем фактам, изложенным в жалобах. А Вы, Анатолий Сергеевич, лично предоставьте мне письменное объяснение по сегодняшнему случаю с Редкоусовым.

— Жалобы я передам официально через почту, Азат Тулегенович, — с этими словами Лысаков резко развернулся и почти выскочил из кабинета, ни с кем не попрощавшись.

Удачников вышел следом, покачивая головой. Мукашев пожал руки Гулиеву и Манджиеву, сказав напоследок:

— Завтра я приеду с официальной проверкой, а вы не теряйте времени даром, подготовьте всё, о чём я говорил.

9.

После вечерней поверки и ужина Манджиев беседовал с осуждённым Желябовым в отделе по воспитательной работе с осуждёнными. Когда-то капитан был классным руководителем Желябова, теперь вот воспитывал его в исправительной колонии. Сашка до восьмого класса учился очень хорошо, вполне мог бы быть по своим способностям «отличником». Затем Манджиев ушёл из школы зарабатывать деньги на ниве малого предпринимательства. До него доходили разговоры, что Желябов резко скатился на «двойки», стал пропускать уроки, болтаться на улице. Оказалось, что он очень тяжело переживал неурядицы и скандалы в семье, в результате которых считал себя ненужным для родителей, так как был предоставлен сам себе. Кое-как окончил школу, отслужил в армии, устроился на работу, браконьерничал потихоньку. Однажды на дискотеке к его девушке стали приставать парни кавказской национальности. Сашка вступился, его вызвали на улицу. Что он мог сделать один против троих здоровых парней? По крайней мере, отступать или сдаваться он не собирался. В драке выхватил нож, одного зарезал насмерть, другой потом долго лечился в больнице, третий сбежал. Двенадцать лет лишения свободы. Бывший учитель старался встречаться с учеником почаще, но желаемое далеко не всегда становится действительным.

— Что же ты, Саша, числишься по третьему отряду, а живёшь в четвёртом, — укорял Желябова Манджиев. — Начальник отряда с тобой беседовал, а ты никаких выводов для себя не сделал.

Осуждённый как бы нехотя возражал:

— Да какая вам разница, где я живу, где числюсь. Лагерь-то* один. Если я соглашусь с требованиями администрации и переселюсь в третий отряд, как я буду выглядеть перед другими осуждёнными? Я же публично отказался переселяться, что же мне теперь, слово своё нарушить?

— Тогда будешь по амбарам кататься, здоровья это тебе явно не прибавит. А здоровье беречь надо, пока оно есть.

— Честь дороже.

— Да перед кем честь-то блюсти? Освободишься, никто и не вспомнит про такие мелочи. А освободишься ты нескоро, срок у тебя большой. О себе надо думать, о своём здоровье, о своей семье. Не о семейке в лагере, а о своих родных на воле. Устраивайся на работу, я могу помочь, поговорю с мастером, будешь работать в цехе по сколотке ящичной тары или в кирпичном цехе. С кем ты живёшь в четвёртом отряде? Так, Кокорин, Казиев, Сомченко, все земляки. Ладно, переведу я тебя в этот отряд, только потом ты оттуда никуда не переселяйся.

— Нет-нет, буду жить в четвёртом. Спасибо, Анатолий Сергеевич. А насчёт работы посмотрим. Может быть, попозже пойду устраиваться.

— Советоваться будешь с земляками? Ты Сомченко больно не слушай, он со своей судьбой определился, пошёл по воровской жизни и уже не свернёт. Он упрямый, я же его тоже хорошо знаю. В строгие условия содержания скоро переедет жить.

Желябов ушёл. Пора было заняться бумагами, проверить документацию начальников отрядов, отчёты по работе с личным составом, написать, наконец, проклятую объяснительную в прокуратуру. Но тут в кабинет, постучавшись, зашёл Абушев – второй по значимости человек в иерархии осуждённых восьмой колонии по кличке «Батон».

— Вечер добрый, Анатолий Сергеевич, — вежливо и в то же время с достоинством поздоровался Абушев. — У меня просьба, в среду «Спартак» играет в Лиге чемпионов, начало матча в половине одиннадцатого, разрешите посмотреть?

— Знаешь ты, Андрей, что я за «Спартак» болею, — доброжелательно ответил Манджиев. — Потому именно ко мне с подобной просьбой обращаешься. Хитёр, нечего сказать! Сколько человек смотреть будет?

— Человек двадцать-тридцать.

— Пусть мне список составят, а я проверю, какие они болельщики. Вместе будем смотреть, если начальник колонии разрешит. Слушай, Андрей, а почему тебя Батоном зовут?

— С детства у меня такая кличка.

— Так Батонов много в лагере. У вас в отряде старшина – Батон, в седьмом отряде тоже есть Батон. Как вы не путаетесь? Хоть бы «Бубликом» для разнообразия назвался.

— Бубликом нельзя, бублик с дыркой.

— Тьфу ты, как всё сложно у вас! Ты бы просветил меня хоть немного, а то по незнанию могу ляпнуть что-нибудь лишнее. Время у тебя есть? Давай посидим, покурим, поговорим по душам.

Закурили. Абушеву роль учителя пришлась по нраву. Он со скрытым удовольствием разъяснял одному из руководителей учреждения «понятия», «разжёвывал» их. Улучив момент, Анатолий спросил:

— Слушай, Андрей, вот ты молодой здоровый парень, неженатый, в зоне сидишь десятый год. Как ты без женщин обходишься?

Абушев чертыхнулся. Но раз пошёл такой откровенный разговор, почему бы не рассказать? Он и рассказал, что сексуальное напряжение помогают сбрасывать онанизм и педерасты. Даже позволил себе пошленький стишок. Затем Манджиев перевёл беседу на другие темы. Поговорили о спорте, политике, телевидении, литературе.

— Ты очень начитанный парень для осуждённого, — искренний комплимент замполита не оставил равнодушным ухмыльнувшегося довольно Абушева. — В классической литературе у тебя, конечно, пробелы, но современных авторов ты знаешь неплохо. Я смотрю, ты и периодику постоянно читаешь. Я, к стыду своему, не успеваю. Порой не понимаю, о чём идёт речь в некоторых изданиях. В «СПИД-инфо», например, пишут «активный гомосексуалист, пассивный». Ну, гомосексуалист – это, я так понимаю, педераст. А кто такой активный, кто пассивный?

Увлёкшись, Абушев проглотил наживку и продолжил «просветительскую работу»:

— Активный выполняет роль мужика, самца, а пассивный – самки.

— А-а, понятно, — с наивным видом протянул капитан. — Значит, ты – активный педераст, а опущенные — пассивные.

— Ты чего лишкуешь?! – с округлившимися от неожиданности глазами воскликнул Батон. – Я порядочный зэк, бродяга, а ты меня последними словами оскорбляешь! За это ответишь!

— Подожди, подожди, — попытался успокоить Батона Анатолий. — Я же ничего лично от себя не сказал, я только повторил твои слова. Да и вдвоём мы здесь с тобой, никто нас не слышит.

— С тобой, как с человеком, разговаривал, а ты, ты… — не сумев найти продолжения, Абушев выскочил из кабинета.

«Так, этот теперь жалобы писать не будет, поостережётся», — подумал удовлетворённо Манджиев.

10.

— Граждане осуждённые! Московское время – двадцать один час тридцать минут. В эфире – радио «Восьмёрочка», — Анатолий по громкоговорящей связи зачитывал объявления, на ходу импровизируя. — До «Отбоя» осталось всего лишь полчаса. Предлагаю всем желающим пройти в туалет, справить естественные надобности (то есть, для тех, кто не понял, посикать-покакать), затем умыться, почистить зубы, помыть на ночь ноги, расправить постель и приготовиться ко сну. Ещё один тяжёлый день прошёл, вы стали на сутки ближе к освобождению, к тому сладкому моменту, когда выйдя за КПП, вы сможете полной грудью вдохнуть пьянящий воздух свободы! В двадцать два ноль-ноль будет объявлен «Отбой», к этому времени вы должны поудобнее расположиться в своих постелях, помечтать о жёнах и подругах и в сладких грёзах постепенно отойти ко сну. Кто не сможет заснуть, должен просто лежать с закрытыми глазами. Иное будет считаться невыполнением команды «Отбой», нарушением распорядка дня. Портить воздух громкими выхлопами не рекомендуется, сотрудники администрации могут воспринять это, как провокацию. В крайнем случае, старайтесь сделать это по-тихому, «шёпотом». Теперь о приятном. К нам в редакцию обратилась группа товарищей из отряда № 4. Они просят поздравить с наступающим днём рождения осуждённого Казиева и пожелать ему всего наилучшего. Редакция с удовольствием выполняет эту просьбу, присоединяется к поздравлениям и желает Казиеву счастья, здоровья, скорейшего условно-досрочного освобождения, светлого будущего. Далее – криминальные новости. Сегодня опоздали на утреннюю поверку осуждённые Петров Алексей, он же «Лёша Гурьевский», Семёнов Владислав, он же «Брандо» и Досбулаев Сексибай, он же «Мачо». Досбулаеву объявлено десять суток ШИЗО, Семёнову – восемь, Петрову – пять. Не вышел на утреннюю физзарядку осуждённый Редкоусов Александр – пятнадцать суток ШИЗО. Осуждённый Вонин Матвей во время «Отбоя» спал на полу камеры ШИЗО, лечь на спальное место в категорической форме отказался. Видите ли, его сто девяносто пять сантиметров роста на нарах не умещаются. У моего друга есть такса, кобель, Матвеем зовут. Так тот тоже на полу спит, на коврике. А осуждённому Вонину за нарушение распорядка дня, невыполнение команды «Отбой» объявлен выговор. В конце эфира хотелось бы пожелать всем осуждённым не нарушать установленный порядок отбывания наказания, зарабатывать поощрения, встать на скользкий, тьфу ты, твёрдо встать на путь исправления и освободиться условно-досрочно.

Закончив объявления, Манджиев решил зайти к начальнику оперативного отдела Степанкову. Заниматься бумаготворчеством до «Отбоя» не имело смысла, всё равно что-нибудь или кто-нибудь отвлечёт. А к документации в уголовно-исполнительной системе надо относиться трепетно, ни на что не отвлекаясь. Это капитан уяснил для себя крепко ещё после первого в своей карьере выговора. «Без бумажки ты – какашка, а с бумажкой – Человек!». Появление замполита как раз и отвлекло Степанкова от бумаг, которые он тут же автоматически перевернул:

— Что, Анатолий Сергеевич, на «Отбой» пойдём?

— Да, Игорь Михайлович, но попозже, — Манджиев не за этим зашёл к опытному оперативнику. — Ты мне лучше пока разъясни такую ситуацию. Разговаривал с вновь прибывшими сегодняшним этапом осуждёнными, среди них находится наш старый знакомый Вершинский. Так вот он говорит, что всё у него нормально, просится в пятый отряд. Чего-то я недопонимаю в этой жизни. Насколько помню, его же испражнениями обмазали, он сначала в санчасти скрывался, потом в центральную больницу уехал, а теперь нормальным мужиком вернулся?

— Там не испражнения были, а повидло. В целлофановом пакете, — разъяснил Степанков. – И вообще исполнитель акции ошибся, неправильно понял указания блатных. Так что, всё нормально. Ну, сам посуди, человек пять с половиной лет отсидел, всегда работал на различных должностях, режим содержания практически не нарушал, православный храм на общественных началах помогал строить, а в самом конце срока его хотят определить в обиженные. Ему же три месяца до освобождения осталось. Ну, как не помочь в такой ситуации!

— Да-а, чудны дела Твои, Господи, — только и смог произнести Анатолий.

«Отбой» прошёл без происшествий. На дежурстве была смена, в составе которой Манджиев когда-то начинал службу в учреждении младшим инспектором. За относительно короткий период времени назначенный наставником над новым сотрудником прапорщик Ибрагимов со своими товарищами постарался научить подопечного премудростям и нюансам службы, не указанным ни в каких нормативных документах. И вообще, вся смена с заботой опекала молодого парня. Став офицером, и быстро поднимаясь по служебной лестнице, Анатолий не забывал доброго отношения к себе, при случае помогал товарищам. С другой стороны, во время их дежурства был всегда спокоен за порядок в колонии, друзья его никогда не подводили. Вот и сегодня никаких происшествий не предвиделось. Тем более после случая, произошедшего днём.

В относительно спокойное послеобеденное время в дежурную часть осторожно вошёл осуждённый Полунин, известный «барабан» по кличке Акула. Увидев, что кроме оперативного дежурного в помещении больше никого нет, Полунин решил воспользоваться удобным моментом.
— Клим Каримович, проблема у меня большая. У мамы сегодня день рождения, надо позвонить, поздравить. Болеет она в последнее время часто, переживает за меня. Войди в моё положение, выручи. Ты же хороший человек, душевный. Я знаю.
— Нет такой должности «хороший человек», – улыбаясь, ответил Абаев. – В школе я хорошо учился, басню Крылова «Ворона и Лисица» помню. Хочешь позвонить по городскому телефону – напиши заявление, передай начальнику отряда. Он побегает по инстанциям, подпишет. Тогда приходи и звони.
— Каримыч, это же сколько времени займёт! Да и не подпишет никто моё заявление. Будь человеком, помоги! Был бы здесь старший дежурный Филимонов – он бы разрешил. Сергей Владимирович понимает людей, настоящий офицер, – Акула пошёл на новую уловку, стараясь уколоть Абаева, не так давно получившего офицерское звание.
— Вот придёт Филимонов, обращайся тогда к нему, настоящему офицеру. А я простой дежурный, людей не понимаю, – Клим перевернул уловку осуждённого в обратном направлении.
Огорчённый Полунин ушёл, но буквально через пять минут вернулся.
— Каримыч, сейчас в каптёрке третьего отряда Гадала, Чибис и Буржуй водку пьют!
— Откуда узнал? Только что придумал, наверное.
— Точно говорю, век воли не видать! У меня земляк в третьем отряде живёт. Проболтался, что на вассере стоит.
— Смотри у меня, если информация не подтвердится – пожалеешь!
Абаев позвонил в комнату младших инспекторов, передал им сообщение Полунина. Прапорщики Бауржанов и Муторин, только прибывшие с обхода промышленной зоны, направились в третий отряд.
— Каримыч, я позвоню? – Акула был уверен, что теперь-то его затея удастся. – В порядке поощрения, я же оказал помощь администрации.
— Подожди, парни вернутся с обыска, по результатам решим с твоим звонком.
— А вдруг зэки уже всё выпили и где-нибудь спрятались? Я ведь в этом не виноват. Своё дело я сделал.
— Где они спрячутся в жилой зоне? Куда им деться с подводной лодки?
Полунин заметно расстроился и, воспользовавшись занятостью Абаева очередным телефонным звонком, незаметно удалился.
Ибрагимов встретил направляющихся в жилую зону Муторина и Бауржанова, поинтересовался их планами. Те рассказали вполголоса, в чём дело.
— Так, выдвигаемся во второй подъезд, через пятый отряд проходим в школу, оттуда уже спускаемся в первый подъезд и попадаем сразу к каптёрке третьего отряда, – распорядился помощник дежурного. – Иначе уже с первого отряда начнут свистеть, и из каптёрки все успеют разбежаться.
Так и поступили. На громкие стуки в дверь из каптёрки поначалу никто не отвечал.
— Гадала, Чибис! Открывайте дверь по-хорошему! Не то разнесу её к чёртовой матери! Всё равно вам оттуда деваться некуда. Не откроете, объявим контрольную проверку!
После небольшой заминки дверь в каптёрку всё-таки открылась. Там действительно находились Акбердиев и Овчинников. Буржуя, то есть осуждённого Кабышева, среди них не было. Зато испуганно жались к стеллажам Мамцев и Березнёв. В середине комнаты стоял небольшой стол, на котором дымились кругали с чаем в окружении бутербродов.
— Водку куда заныкали? – без предисловий приступил к опросу Ибрагимов. – Или выпить успели?
— Какая водка, Дамир Равкатович? У нас такого богатства давно не было, – за всех ответил, как и положено было по статусу, Акбердиев.
— Конечно, Марат, признаваться сразу вы не привыкли. Ну-ка, дыхните все по очереди.
К удивлению сотрудников, спиртным от осуждённых не пахло.
— Гадала, чем занюхиваете, запах перебиваете? – спросил Муторин. – Поделись, самим иногда нужно.
— Игорь Николаич, не пили мы, говорю же вам, – продолжал отрицать Акбердиев.
— Рашидулла Натибуллаич, веди всех в обезьянник, там разберёмся, – отдал распоряжение Бауржанову Ибрагимов. – А мы с Игорем Николаичем тщательно тут всё обыщем.
Однако обыск искомых результатов не дал. Обнаружили запрещённую стеклянную посуду, самодельные электронагревательные приборы, называемые в зоне бульбуляторами, но никаких следов спиртных напитков не нашли. Осуждённых пришлось отпустить. Потом уже Березнёв по кличке Эфенди говорил Ибрагимову:
— Дамир Равкатович, я в твою смену ничем запретным заниматься не буду. Мы только обсуждали за обедом, как найти на ночь выпивку, а вы уже прибежали с обыском. На шаг вперёд всё вычисляете, ничего от вас не скроешь!
Так что, в дежурство Ибрагимова заключённые старались не учинять разборок между собой.
После «Отбоя» сотрудники дежурной смены проверили все жилые секции и подсобные помещения отрядов, осуждённые либо спали, либо притворялись таковыми.
Закончив обход, прапорщики Бауржанов и Муторин сидели в беседке жилой зоны. Навстречу им из первого подъезда общежития спецконтингента вышел осуждённый Пантелеев. Муторин, дождавшись, пока осуждённый поравняется с беседкой, ленивым голосом остановил его:
— Лёня, ты куда это собрался? «Отбоя» не слышал?
— Игорь, Рашид, не до сна мне. Живот прихватило, просто ужас! – стал оправдываться Пантелеев.
— Это диарея, — безапелляционно поставил диагноз Бауржанов. Затем участливо продолжил: — У меня тоже полгода назад диарея была. Две недели мучился, чихнуть боялся. Ты, может быть, съел чего-нибудь?
Собеседники обсудили меню зоновской столовой.
— В столовой ты не мог отравиться, — сделал вывод Муторин. — Тогда ползоны бы с толчка не слезало. Да и Виктор Сергеевич за этим строго следит, поваров гоняет с мухобойкой. Скорее всего, домашним отравился, вареньем, соленьями из передачи. Моя Татьяна, когда банки закатывает, столько предосторожностей применяет.
Стали вспоминать, у кого какие закатки на зиму готовят жёны и родители.
— Ну ладно, пойду я, — попытался закончить разговор Пантелеев.
— Куда же ты пойдёшь?
— Как куда? В туалет, конечно. Диарея же у меня!
— Да какая диарея! Ты с нами уже полчаса разговариваешь, была бы диарея, пулей пролетел бы мимо нас. Иди в отряд и ложись спать, в туалет выпускаем после двенадцати ночи. А то завтра на «Подъёме» будешь жаловаться, что не выспался.
Пришлось Пантелееву возвращаться в отряд.

11.

К половине первого ночи Манджиев закончил работать с документацией по воспитательной работе с осуждёнными и личным составом. Объяснительную в прокуратуру он оставил напоследок. Выпив чашку крепкого кофе и выкурив сигарету, Анатолий со вздохом взял бланк объяснения и принялся писать:

Прокурору по надзору за соблюдением

закона в исправительных учреждениях

Астраханской области советнику юстиции

Мукашеву А.Т.

от Манджиева Анатолия Сергеевича,

06.06.66 г.р., уроженца г. Астрахани,

заместителя начальника ИК-8 по

кадрам и воспитательной работе

О Б Ъ Я С Н Е Н И Е

20 октября 2000 года

Права ст. 51 Конституции РФ о том, что я имею право не давать показания против самого себя, своего (ей) супруга (и) и близких родственников, круг которых определён Федеральным законом, мне разъяснены.

По существу заданных вопросов поясняю, что 19 октября 2000 года я прибыл на службу, как обычно, в пять часов тридцать минут. В шесть часов ноль две минуты я направился в жилую зону, в отряд номер три. С присущим мне тактом и максимальной вежливостью я поздоровался с осуждёнными и пожелал им доброго утра. Проходивший мимо осуждённый Редкоусов не приветствовал меня в ответ. Я сделал ему замечание и разъяснил требования Правил внутреннего распорядка, параграф IV которых гласит, что осуждённые обязаны здороваться с сотрудниками администрации исправительного учреждения, быть вежливыми, обращаться на «Вы» и т.д. Осуждённый Редкоусов отказался выполнять данные законные требования, сославшись на то, что ещё не проснулся. Предоставив ему время для визита в туалет, отправления естественных надобностей, умывания (в целях окончательного пробуждения), я вновь потребовал от осуждённого Редкоусова выполнения параграфа IV Правил внутреннего распорядка исправительных учреждений, на что данный осуждённый также ответил категорическим отказом, употребляя при этом жаргонные слова и оказывая негативное влияние на основную массу осуждённых отряда. В связи с тем, что по первому своему специальному образованию я являюсь учителем, проработал в общеобразовательной школе несколько лет, а по характеру своих нынешних должностных обязанностей отвечаю за воспитательную работу со спецконтингентом по учреждению в целом, я никогда, повторяю, никогда не теряю надежды на возможность исправления и перевоспитания осуждённого. Учитывая вышеизложенное, я попросил младших инспекторов отдела безопасности доставить осуждённого Редкоусова в помещение дежурной части, лелея при этом надежду, что нарушитель успокоится, одумается и перестанет нарушать установленный порядок отбывания наказания, а в дальнейшем твёрдо встанет на путь исправления, станет правопослушным и полезным членом российского общества. В целях осуществления вышеназванного процесса и выполнения этой благородной задачи я приготовил план воспитательной беседы с осуждённым Редкоусовым, но к глубочайшему сожалению, моим планам не суждено было сбыться. Меня срочно вызвали в административное здание учреждения для выполнения неотложных мероприятий воспитательного характера с не самыми лучшими представителями личного состава учреждения. После исполнения данной важнейшей, но печальной миссии потребовалось моё обязательное активное участие в работе ежедневного утреннего совещания при начальнике учреждения. Совещание закончилось в десять часов двадцать три минуты. Через четырнадцать минут я прибыл в дежурную часть и с горечью узнал, что осуждённый Редкоусов в категорической форме отказывался от проведения личного досмотра, размахивал руками, отталкивал сотрудников администрации учреждения и даже смачно плюнул на лысую голову младшего инспектора отдела безопасности прапорщика внутренней службы Гомзяева С.П. (последнее противоправное действие не нашло отражения в акте о нарушении). В силу названных обстоятельств ситуация чуть не вышла из-под контроля, к осуждённому Редкоусову были применены физическая сила и специальные средства. В результате применения ущерб здоровью нарушителя нанесён не был. Удалось провести тщательный личный досмотр Редкоусова и обнаружить спрятанный ухищрённым способом остро заточенный металлический гвоздь длиной двадцать сантиметров. Смею предположить, что гвоздь был приготовлен для осуществления физической расправы со мной, но так как благодаря героическим действиям сотрудников дежурной смены физическая расправа не удалась, осуждённый Редкоусов пытается расправиться со мной чужими руками, а именно руками многочисленных правозащитных организаций. С этой подлой целью он пишет необоснованные жалобы, добиваясь того, чтобы сотрудники администрации исправительного учреждения, устав писать объяснения по каждому лживо изложенному факту, перестали замечать невыполнение осуждёнными требований Закона. Закона, который они уже грубо попрали, так как органы славной Российской Прокуратуры и справедливые и мудрые судебные власти просто так в тюрьму не сажают! И до тех пор, пока правозащитные и некоторые надзирающие организации не перестанут воспринимать жалобные стоны потерпевших осуждённых как истину в последней инстанции, а показания сотрудников правоохранительных органов критически и однобоко, борьба с преступностью в России не может привести к положительным результатам.

Написано собственноручно.

А.С. Манджиев

Вместо эпилога

Андрюшка Редкоусов, сколько помнил, всегда чувствовал себя виноватым. Виноватым в том, что в свои шесть лет неловко ходил на своих кривоватых ножках, говорил мало и плохо, при этом ещё и заикался. Собственно, поэтому и старался говорить поменьше, только в случае крайней необходимости. Такие случаи были редкими, потому что Андрюшка быстро научился ничего не просить. Каждая его просьба обычно вызывала приступ гнева у папы или истерику у мамы. И то, и другое заканчивалось побоями. Мама била Андрюшку, папа бил маму и Андрюшку, но мальчику доставалось при любом раскладе. Еду и питьё он собирал со стола, когда пьяные родители и их гости уходили из кухни или засыпали. Что не успевал съесть и выпить, прятал про запас в своих тайных укромных местах: в углу большого шифоньера и под кроватью. Голод мучил его часто, но не так остро, как жажда. Крана из раковины на кухне он боялся. Однажды, забравшись на табурет, по ошибке включил горячую воду. Обжёгся, отпрянул от раковины и упал. Хлипкий табурет сломался. Горячая вода из раковины, забитой грязной посудой, полилась на пол. Андрюшку опять били. Унитаз в туалете, слава Богу, был невысокий, и вода там была почти всегда. Причём холодная.

Говорить приходилось, когда папа, забавляя пьяных друзей, заставлял Андрюшку читать стишки. Стишки были матерными, смысла их Андрюшка не понимал, помнил плохо, но его заикание вызывало лошадиное ржание небритых и грязных мужиков. Андрюшка старался заикаться ещё сильнее, ещё смешнее. Лишь бы не били.

Виноват был Андрюшка во всём. В плохом настроении папы, в истериках мамы, в насмешках бабушки во время её редких появлений, в отсутствии денег, в неудавшейся жизни родителей, во всём плохом, что творилось в мире. В мире, ограниченном для шестилетнего мальчишки пространством квартиры, мамой, папой, бабушкой и пьяными собутыльниками родителей.

Но иногда бывали светлые минуты в жизни, когда в отсутствие папы мама гладила по голове сынишку и плакала пьяными слезами: «Что же ты таким уродился? Зачем вообще появился на свет? За что мне такое наказание?».

Во время скандалов, побоев Андрюшка старался не плакать. Потому что, если он плакал, папа злился ещё сильнее, ещё сильнее бил его и маму. Скотчем заклеивал ему рот, связывал руки и ноги. В последнее время не плакать удавалось чаще, но вот не мочиться под себя Андрюшка не мог. А это ещё больше бесило и папу, и маму.

Сегодня папа был не похож на пьяного, но возбуждён был сильнее обычного. Андрюшка забился в шифоньер и старался не плакать, ничем не выдать своего присутствия на этом свете. Папа бегал по квартире в поисках денег, рылся в кухонном шкафу, опрокидывал остатки убогой, ещё не пропитой мебели:

— Где деньги?! Куда ты их спрятала, сволочь?! Ты же сегодня получила детские!

— Нет у меня денег! Не получила я детские!

— Пропила их уже, сука!

— Я с Анжелкой бухала, она с утра с бутылкой самогона припёрлась. А ты где шлялся всю ночь и всё утро?!

— Не твоё собачье дело! Как ты не понимаешь, если я сейчас не достану денег на дозу, мне – крышка!

— Ты у матери своей возьми, она же тебя всегда выручает при ломке.

— Нет её дома! С новым хахалем куда-то укатила!

— В долг возьми!

— Не дают мне уже в долг, со старыми долгами ещё не расплатился. Найди деньги, ну пожалуйста. У-у-у.… Займи где-нибудь. Мы с Диманом уже хату одну наметили, бомбанём её, деньги будут.

— Нет у меня денег! И в долг никто не даст! Отстань от меня!

— Отстань?! Сама нажралась самогонки выше горла, а я, значит, отстань?! Убью, заразу, если не дашь!!!

— А-а! Отпусти волосы, козёл!

— За козла ответишь! На, получай!

Из кухни слышались глухие удары, сопровождаемые истошными мамиными воплями и папиными матерными ругательствами:

— У мужика своего возьми бабки, от которого пацана родила!

— Да нет у меня никакого мужика! Твой это сын, твой! Сколько раз повторять!

— От меня такой урод бы не родился!

— Бухать надо было меньше, когда ребёнка делали! Ты же уже тогда не просыхал! А теперь ещё и на иглу подсел! Ты только меня с сыном можешь бить, а дружков своих боишься, получаешь от них постоянно!

Андрюшка в углу шифоньера дрожал от страха, но не плакал. Разъярённый глава семейства рванул дверцу, схватил сына за волосы и швырнул его на пол:

— Ах ты, гадёныш!

Андрюшка попытался заползти под кровать, но не успел. Тяжёлый удар ноги отбросил тело ребёнка на стену. Ударившись затылком, Андрюшка сполз на пол. В сознании умирающего мальчишки мелькали последние в его короткой шестилетней жизни мысли: «Папа больше не будет бить маму. Я ведь не плакал. Я не плакал …». И он уже не видел, как отец всё-таки продолжал бить мать, бить руками, ногами, табуреткой, добивать уже бездыханное, беспомощное тело, ещё молодое, но уже никому не нужное.

Примечания

* Замполит – заместитель начальника по кадрам и воспитательной работе (в советское время должность именовалась «заместитель по политической части», отсюда – замполит).

* Ст. 213 УК РФ – «хулиганство», ст. 321 УК РФ – «дезорганизация нормальной деятельности учреждений, обеспечивающих изоляцию от общества».

*ШИЗО – штрафной изолятор. В него могут быть водворены осуждённые за нарушение режима содержания на срок до 15 суток.

*ПКТ – помещение камерного типа. В него переводятся осуждённые за злостное нарушение установленного порядка отбывания наказания на срок до 6 месяцев.

* Блатные — отрицательно настроенная часть осуждённых, придерживающихся законов криминального мира. Синонимы – бродяги, порядочные и др.

* Опущенные — низшая, презираемая другими категория осуждённых, занимающихся самой грязной работой в колонии. К ним относятся и педерасты. Синонимы – петухи, пинчи, обиженные и др.

* Каптёрка – помещение для хранения личных вещей, не используемых повседневно.

* Шныри — дневальные, уборщики помещений.

* Общак — собираемая со всех осуждённых дань в виде традиционных для исправительных колоний ценностей (чай, курево, сладости, денежные средства и т.д.). Хранится и распределяется блатными.

* Кумовья — сотрудники оперативных служб.

* Отрядник – начальник отряда.

* Амбар – штрафной изолятор.

* Шконка, шконарь — спальное место, кровать.

*Смотрящий за зоной — криминальный руководитель осуждённых исправительного учреждения. Наряду с ним существуют смотрящие за определённой частью осуждённых – смотрящий за отрядом, смотрящий за санчастью и т.д.

* Прикол, сходняк и др. – совещание блатных, на котором решаются важные для теневой жизни осуждённых вопросы.

* Козёл — осуждённый, работающий на официальных должностях исправительного учреждения.

* Режимка – помещение отдела безопасности, по-старому – режимного отдела. Режимник – офицер отдела безопасности.

* Планёрка – плановое короткое совещание при начальнике учреждения по текущим вопросам.

* Карантин – по прибытии в исправительное учреждение осуждённые направляются в карантинное помещение, где проводится их медицинское обследование, переодевание в установленную форму одежды, ознакомление с правами и обязанностями осуждённых и т.д.

* Воровские понятия — законы криминального мира.

* Спецконтингент – осуждённые, содержащиеся в исправительном учреждении.

* БУР – барак усиленного режима. Так осуждённые по старинке, с ГУЛАГовских времён, называют помещение камерного типа.

* Отстойник — помещение для временно задержанных. Синоним – обезьянник.

* Не канает — не подходит, неприемлемый вариант действий.

* Дорога — канал для незаконной передачи запрещённых предметов.

* Контролёр – ранее так именовалась должность младшего инспектора отдела безопасности.

* Строгие условия содержания – условия содержания осуждённых подразделяются на три категории: обычные, облегчённые и строгие. По прибытии в исправительное учреждение осуждённый содержится в обычных условиях. При примерном поведении и добросовестном отношении к труду он может быть переведён на облегчённые условия. Если осуждённый злостно нарушает режим содержания, а применение различных мер наказания не приводит к положительным результатам, нарушителя могут перевести на строгие условия содержания, где заключённые находятся в запираемых помещениях.

* Шмон — обысковое мероприятие.

* Кипеш — шумная ссора, конфликт, противоборство.

* Первоходка — осуждённый, впервые отбывающий уголовное наказание в виде лишения свободы.

* Семейники — группа осуждённых, близко общающихся друг с другом. Семейка организуется по территориальному, национальному и др. признакам. Синоним – близкие.

* Коронуют — возведут в высший чин криминального мира – «вор в законе».

* Подельники — лица, совместно совершающие преступление.

* Хозяин — начальник учреждения.

* Стукач – информатор, негласный агент. Синоним – барабан. Большой барабан – платный агент.

* Омбудсмен (англ.) – правозащитник.

* Лагерь — исправительное учреждение.

Поделиться:


Анатолий Лиджиев. Окаянное ремесло.: 1 комментарий

  1. Произведение «Окаянное ремесло», Анатолий, написано тобой, как всегда, свежо, ярко, образно, сочно! Какое сочетание жёсткой правды жизни с неиссякаемым, бьющим через край, искромётным юмором! Очень интересно было читать, хотя и непривычны тема, обстоятельства, люди… Искреннее спасибо за правду жизни!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *