Продолжается пребывание астраханского писателя Анатолия Лиджиева в литературной резиденции АСПИ (Ассоциации писателей и издателей) под Оренбургом. Литераторы не только отдыхают в бывшем гостевом доме В.С.Черномырдина, но и работают над новыми произведениями, проводят творческие встречи с оренбуржцами. На фотографии они в библиотеке посёлка Пригородный. Наш земляк — крайний слева — прислал новый рассказ для «Родного слова».
АНАТОЛИЙ ЛИДЖИЕВ
ЦЕЛИТЕЛЬНАЯ СИЛА МУЗЫКИ.
В середине 90-х годов XX века руководство уголовно-исполнительной системы страны пришло к заключению, что волна демократизации, захлестнувшая исправительные учреждения, привела к катастрофическим последствиям: обстановка в следственных изоляторах, тюрьмах, колониях становится практически неуправляемой. Было решено срочно укрепить дисциплину и режим в подведомственных учреждениях. Наступление начать по нескольким фронтам: добиться неукоснительного исполнения распорядка дня, пофамильной проверки наличия осуждённых, хождения строем, строгого порядка при проведении массовых мероприятий и т.д. и т.п. Естественно, преступный мир такой поворот не устроил.
Начался очередной виток противостояния в пенитенциарной системе. Во многих учреждениях по команде «воров в законе», «положенцев», «смотрящих» за соблюдением криминальных законов, осуждённые стали бунтовать, открыто отказываться от выполнения требований администрации, массово вскрывать себе вены.
В астраханской колонии № 8 протестовать начали по-тихому. Когда после очередной проверки наличия осуждённых дали команду возвращаться в бараки строем, по отрядам, под маршевую музыку недавно созданного духового оркестра, стали недовольно роптать, мяться, но, в конце концов, распоряжение выполнили. На следующий день семь человек, в том числе, пять лидеров так называемых «групп отрицательной направленности», предъявили медицинские справки об освобождении от хождения строем в связи с заболеванием ног. Оперативный дежурный, конечно, удивился, но был вынужден разрешить «больным» покинуть строй и вернуться в барак в индивидуальном порядке после прохождения основной массы осуждённых. Медицина – это сила, с которой спорить трудно, может выйти себе дороже. К вечерней проверке таких внезапно заболевших стало двенадцать. И каждый раз это количество прибавлялось. Через три дня болезнями ног оказались поражены более сорока человек. Эпидемия какая-то! Нужно было что-то срочно с этим делать.
* * *
В кабинете начальника учреждения полковника Алексеева было душно. Старенький бакинский кондиционер натужно скрипел, дрожал, но со своей задачей справиться не мог. Да и как тут справишься, когда к привычной для астраханцев сорокоградусной жаре в небольшом, пять на шесть метров, помещении добавляется отчаянный матерный спор десятка различной комплекции офицеров, наделённых погонами и определённой властью.
– Иванишин, это всё твои лепилы* намутили! – возмущался начальник отдела безопасности майор Шаповалов. Он, как всегда, был эмоционален, говорил быстро и непонятно для плохо знающих его людей. – Сорок четыре зэка разом заболели одной и той же болезнью! Я знаю, как она называется! Воспаление хитрости!
– Воспаление хитрости у нас называется симуляцией. Может быть и аггравация*, – пытался сдержанно парировать интеллигентного вида начальник медико-санитарной части капитан Иванишин. – А здесь мы имеем дело не с одним заболеванием, а с несколькими. Просто все они сказываются на ногах. Бурсит, трохантерит, подагра, тромбофлебит, атеросклероз, артрит, артроз, артропатия, артралгия*…
– Артристы-артисты все они у тебя! И лепилы твои, и больные! – не сдержался и начальник оперативного отдела майор Пашков. – Что они там делают – бурсят? Тогда я их в БУР* определю!
Полковник Алексеев был сорокалетним, среднего роста, подвижным мужчиной, не страдающим от лишнего веса. Жара не приносила ему больших неудобств, но рабочее время он ценил, поэтому решил прекратить бесполезный спор и перевести диспут в более плодотворное русло:
– Хватит! Перестаньте оперативное совещание превращать в уличный базар! Один тут медицинскими терминами щеголяет, другие разговаривают, как старые арестанты. Я тоже кое-что понимаю в медицине – это называется профессиональная деградация личности! Как такое произошло, почему сложилась такая ситуация, причины её возникновения, кто виноват и что с виновными делать – с этими вопросами разберёмся потом. Сейчас нужно решить, что необходимо предпринять для прекращения тихого бунта. Прошу выдвигать конкретные предложения.
– А чего потом разбираться? – Пашков не мог сразу угомониться даже после слов начальника. – Я и так знаю, что медицинские работники либо испугались давления преступников, либо банально берут взятки! Необходимо в приказном порядке запретить выдавать справки, разрешающие арестантам ходить вне строя, а уже существующие изъять!
– Может быть, Вы заодно прикажете людям перестать болеть? – съязвил Иванишин.
– И прикажу! У нас не должно быть больных или здоровых – только живые или мёртвые!
– Ты что, господь Бог, что ли? – урезонил Пашкова Алексеев. – Собери ко мне через час весь оперативный состав, а сам приготовь к этому времени план оперативных мероприятий. А ты, Васьков, чего молчишь? Хочешь в сторонке остаться? Хорошеньким быть для всех? И нашим, и вашим?
– А я что, товарищ полковник? – растерялся высокий, тучный и обычно медлительный заместитель начальника по воспитательной работе майор Васьков. – Я же не могу давать указания медицинским работникам, как лечить осуждённых. В свою очередь, основная масса спецконтингента*, понятное дело, подчиняется указаниям лидеров групп отрицательной направленности. А с ними работают оперативники.
– Ты свою работу выполняй! Сам собери своих начальников отрядов, составьте план воспитательных мероприятий, проведите разъяснительную работу среди осуждённых и через три дня представьте мне подробный отчёт о проделанной работе! – Алексеев был строг и безаппеляционен.
Начальник колонии понимал, конечно, мизерную эффективность подобной деятельности, но он должен был заставить всех работать над решением общей задачи. Как минимум, это поможет в сплочении коллектива. Заодно и своему заместителю по охране приказал усилить наблюдение на вышках, создать и держать наготове вооружённую резервную группу.
* * *
Получив на совещании от начальника учреждения конкретные указания, оперативные уполномоченные принялись за выполнение поставленных задач. Алексеев, сам в прошлом оперативник, любил вникать с дотошностью педанта во всё, за что он нёс ответственность. Вот и здесь он лично каждому сотруднику определил фронт работ, сроки их выполнения, какими приёмами и методами при этом лучше воспользоваться. Начальнику оперативного отдела майору Пашкову было поручено провести беседу с лидером группы осуждённых отрицательной направленности, так называемым «смотрящим за лагерем». Алексеев конкретизировал, как именно нужно будет вести беседу, чтобы добиться желаемого результата. В конце наставлений опытный майор не сдержался:
– Григорьич, я тебе что, пацан какой-то? Что ты мне школьную азбуку рассказываешь? Сам прекрасно знаю, что и как мне делать!
– Вот я и посмотрю, как ты с ним поговоришь! Через три дня жду от тебя приглашения на проверку, чтобы убедиться, как сто процентов осуждённых нашей колонии дружно шагают строем!
Майор Пашков был невысокого роста, худой, жилистый и очень смуглый. При этом он обладал большим носом. «Всё чует!» – говорили про него сотрудники и заключённые. Кроме носа, имелся в виду и огромный опыт оперативной работы.
Не тратя лишнего времени на попутные дела, Пашков вызвал в свой кабинет «смотрящего за зоной» осуждённого Акбердиева по кличке «Гадала».
– Вы чего там намутили с отмазками от хождения строем? Полсотни человек косят под больных! Твоих с блаткомитета* с десяток наберётся! – начальник оперативного отдела начал беседу с места в карьер.
– Ничего мы не мутили. Болеют люди, – не согласился с обвинениями Акбердиев. Невысокого роста, щупленький и бледный, он никак не создавал впечатления могущественного криминального лидера. Однако умудрялся держать в руках управление почти полуторатысячной массой арестантов.
– Что ты мне сказки рассказываешь? Все были здоровые, а как понадобилось строем ходить, так сразу у всех болячки выскочили! Ты же мне обещал, что против администрации не пойдёте!
– А мы и не конфликтуем с администрацией. Так болезнь – она же штука такая, наших слов не слушает.
– В общем, так! Слушай меня внимательно и не говори, что не слышал! Если завтра все сто процентов не будут ходить строем – пойдёшь у меня в ПКТ!
– Гражданин начальник, меня нельзя закрывать! У меня подозрение на пневмонию, я сегодня был в санчасти, завтра «на крест»* падаю.
– Какой тебе «крест»! Ты здоров, как бык!
– Я не «бык»*, гражданин начальник! Не лишкуйте*!
– Завтра я самого лепилу закрою! А тебя – сегодня!
После этих слов Пашков выхватил трубку телефона и, не дослушав до конца ответ, прокричал:
– Дежурный! Чтобы через полчаса у меня лежал весь материал на водворение Акбердиева в ШИЗО*! Как это – за что?! Да хотя бы за нарушение формы одежды! Вот он стоит передо мной в брюках, которые ему сшили у нас в швейном цехе, и в ботинках гражданского образца!
Акбердиев нехорошо улыбнулся и процедил:
– Лишкуешь, начальник.
– Будешь возмущаться – я тебя из ШИЗО в ПКТ переведу!
* * *
Как и было приказано начальником колонии, Васьков собрал у себя на срочное совещание начальников отрядов. А перед этим дал указание старшему лейтенанту Манджиеву, начальнику отдела по воспитательной работе с осуждёнными, подготовить обстоятельный план проведения дополнительных воспитательных мероприятий по разъяснению спецконтингенту требований неукоснительного соблюдения Правил внутреннего распорядка, касающихся порядка проведения проверок наличия осуждённых. Составление плана не заняло много времени, дело было привычным. Начальники отрядов, выслушав строгие указания Васькова, разошлись по своим рабочим местам, между собой вполголоса посмеиваясь над нереальностью задачи.
Анатолию Манджиеву было тридцать лет, он закончил факультет русского языка и литературы педагогического института, поработал учителем в родной школе, попробовал себя в малом бизнесе и поступил на службу в уголовно-исполнительную систему из чисто материальных соображений. Работа с документами для него не составляла особого труда, сложнее было справляться с другими аспектами специфической службы. Но, видимо, он всё-таки делал это неплохо, раз руководство учреждения его заметило и вскоре выдвинуло на должность начальника отдела. Причём в его непосредственном подчинении находились начальники отрядов, многие из которых были на десять-пятнадцать лет старше и уже давно в звании майора.
Перед самым обедом Манджиев представил подготовленный план Васькову. Получив замечания, сел переписывать документ, что-то исправляя, что-то добавляя в него. При этом он отчётливо понимал фактическую бесполезность данной работы. Когда закончил, Васькова уже не было на месте.
Время было послеобеденное. Сидеть одному в душном кабинете совсем не хотелось. Решил пройтись по отрядам. На официальном языке это называлось «обход жилой зоны». Солнце жарило нестерпимо даже в те несколько минут, когда нужно было пройти по территории, где поблизости не было тени. Да и она не приносила сколько-нибудь значительного облегчения. На спасительный ветерок не было и намёка. Поднимать голову и смотреть вверх совсем не хотелось. Люди в зонах, в основном, глядят вниз. В отрядах к духоте добавлялся ещё и спёртый воздух от сконцентрированного скопления большой массы мужских плохо мытых тел. Это и был настоящий запах зоны. Места, так романтизированного в книгах, фильмах и песнях, почему-то совершенно несправедливо именуемых шансоном. Настроение было отвратительным.
В жилой зоне колонии достаточно просторно было только в помещении клуба. Там находились библиотека, зал для настольных игр (шахматы, шашки, нарды), комната для духового оркестра. В клубе было пустынно, основная масса заключённых считала зазорным для себя посещать это место. Они предпочитали убивать свободное время в отрядах на спальных местах, именуемых здесь «шконками». Душно, тесно, зато благородно по их понятиям.
Анатолий вошёл в клуб, глубоко вдохнул воздух, показавшийся свежим и прохладным. В зале для настольных игр никого не было, в библиотеке одиноко дремал за столом дневальный, и только в комнате, выделенной духовому оркестру, руководитель своеобразного музыкального коллектива осуждённый Алексей Петров с лицом, наполненным какой-то светлой печалью, видимо, перечитывал старые письма. Увидев Манджиева, он вскочил с табуретки с оживлённой радостью:
– Добрый день, Сергеич!
– Здоровались уже сегодня, Петров.
– Положено приветствовать при каждой встрече. А с Вами я это делаю ещё и с удовольствием. Чаю налить? Свежий, только что заварил.
– Ты не спрашивай, а наливай сразу. Захочу – попью, не захочу – пусть кружка стоит на столе. А подлизываться не обязательно, что это за удовольствие – зэку здороваться с ментом?
– Зря Вы так, я ведь к Вам со всем уважением. Вы помогли организовать оркестр, пристроили меня сюда. Для зэка в моём положении отдельная бендега – это рай! А тут ещё возможность заниматься любимым делом.
За разговором Алексей не забывал разливать ароматный крепкий чай. Отхлёбывая ещё горячий напиток, Анатолий чувствовал, как к нему возвращается бодрость и хорошее настроение. Петров между тем продолжал вкрадчиво вести разговор, пытаясь не пропустить момент, если у старшего лейтенанта изменится настроение:
– Вы для меня святой человек. Как ангел-хранитель. Если Вам что-нибудь нужно, меня дважды просить не надо. Сделаю всё, что в моих силах.
Манджиеву было хорошо в прохладном помещении, нравилось пить вкусный чай. Что греха таить, нравилась и услужливость арестанта, как и его неприкрытая лесть. Но молодой офицер пытался не показывать этого, он прекрасно понимал, что нужно быть всегда настороже. Стоит на минуту расслабиться, допустить неосторожность в разговоре, как о его поведении узнают в оперативном отделе. А может быть, и за пределами учреждения. Немного подумав, он поддержал начатую Петровым тему разговора:
— Ладно, ловлю тебя на слове. Сможешь сыграть «Бесаме мучо»?
— Конечно, смогу. Только инструмент немного настрою, — и Алексей потянулся к саксофону.
— Да не сейчас, а на проверке. Сколько вам времени нужно на репетиции?
— Нисколько. Сегодня на вечерней проверке сыграем. В этой мелодии ведь главная партия за саксофоном. А я её исполняю свободно, для остальных подхватить не составит труда. Сейчас ребят позову, часок поработаем – и всё будет готово. Только она ведь не строевая.
— Строевую вы сыграете, как обычно. А «Бесаме мучо» по моей команде. Только, если можно, как-нибудь пожалостливее.
— У этой мелодии огромное количество вариаций. А для жалостливого варианта саксофон – самое то.
— Ну, значит, на том и остановимся.
* * *
На вечерней проверке после подсчёта и переклички осуждённых отряды приготовились пройти строем в свои жилые помещения. Из общей массы вывели больных, по медицинским показаниям имеющих право на хождение вне строя. Таковых оказалось более пятидесяти. Почти все были с самодельными тросточками — в зонах их называют бадиками — и имели страдальческий вид.
По команде оперативного дежурного оркестр заиграл марш, и отряды, один за другим, строем пошли в жилую зону. Причём те отряды, что шли не в ногу, возвращались Манджиевым на исходную позицию и пытались повторно пройти ровнее, не сбивая шаг. Казалось, недовольными были все. Заключённые со злостью глядели на придирчивого старшего лейтенанта, шепча про себя в его адрес проклятия, шпыняли тех, кто не попадал в ритм. Сотрудники, для которых после проверки заканчивался рабочий день, пытались уговорить начальника воспитательного отдела не замечать очевидных огрехов в строевой подготовке спецконтингента. Улыбались только больные, с ехидными шуточками подтрунивая над теми, кто не мог пройти плац чётким шагом. Наконец, к всеобщему облегчению все отряды благополучно проследовали в жилую зону.
Выждав паузу, пока весь плац не оказался свободным, Манджиев разрешил больным поодиночке идти в свои отряды. Одновременно он махнул рукой Петрову, и оркестр заиграл «Бесаме мучо». Алексей очень старательно и как-то особенно жалостно выводил партию саксофона. Вид отчаянно хромающих, страдальчески опирающихся на трости, медленно передвигающихся осуждённых под великую всемирно известную мелодию был настолько смешон, что к воротам подбежали все заключённые и стали дружно и громко хохотать над теми, кто всего несколько минут назад подшучивал над ними. Сотрудники учреждения, естественно, смеялись во весь голос, держась за животы.
* * *
На следующее утро после проверки оперативный дежурный предложил выйти тем, кто по болезни освобожден от хождения строем. Из всех отрядов, тяжело опираясь на бадики, вышли двое пожилых осуждённых. Дежурный ещё несколько раз повторил своё предложение, но больных больше не оказалось.
«Я люблю тебя, Консуэло!» — подумал Манджиев.
ПРИМЕЧАНИЯ
Лепила (жарг.) – медицинский работник;
Аггравация (мед.) – преувеличение тяжести симптомов реально существующего заболевания или болезненного состояния;
Бурсит, трохантерит, подагра, тромбофлебит, атеросклероз, артрит, артроз, артропатия, артралгия (мед.) – различные заболевания ног;
БУР (Барак Усиленного Режима) (жарг.) – на тюремном жаргоне так называется помещение камерного типа (ПКТ), куда за серьёзные нарушения режима переводят осуждённых на срок от одного до шести месяцев;
Спецконтингент (офиц.) – лица, содержащиеся под стражей, отбывающие уголовные наказания в виде лишения свободы;
Блаткомитет (жарг.) – одно из названий верхушки, лидеров групп осуждённых отрицательной направленности;
Упасть на крест (жарг.) – лечь на стационарное лечение в санчасть;
Бык (жарг.) – представитель одной из групп, мастей в криминальном мире;
Лишковать (жарг.) – превышать что-либо, допускать лишнее в чём-либо;
ШИЗО (офиц.) – штрафной изолятор, куда за нарушения режима водворяют осуждённых на срок до пятнадцати суток.
Анатолий, с удовольствием прочитала Ваш рассказ. В нем изображение тяжелого реального мира прекрасно переплетается с авторским талантом придать произведению легкую иронию, погрузить непросвещенного читателя в тот круг проблем, который несколько минут назад казался ему далёким. Читается на одном дыхании.
Большое спасибо! Мне очень приятно, что Вам понравился этот рассказ. Такие слова стимулируют лучше, чем любые материальные вещи.
Знакомая ситуация.
В бытность моей работы в уголовном розыске за грабеж был задержан неоднократно судимый рецидивист. Находясь в ИВС, он сделал себе мастырку (членовредительство). Каким-то образом отломал проволоку от сетки-рабицы на окне, заточил один конец о стену камеры, после чего вогнал эту «иглу» под кожу живота таким образом, что она торчала из него обеими концами.
Меня, как ответственного по УГРО вызвал дежурный по ИВС, который заявил, что арестованный накануне грабитель может умереть в камере, а это, весьма нежелательно.
Войдя в камеру, я увидел следующую картину: арестант лежит на шконке и сильно стонет. При этом, он демонстративно показывает торчашую из живота проволоку, и требует отправить его в больницу на операцию.
Внимательно осмотрев «больного», я пришел к выводу, что жизненно важные органы в брюшной полости не задеты, а стало быть, никакой операции не потребуется, после чего, резким движением руки, вырвал проволоку из живота. А дежурному сказал, чтобы этому артисту из погорелого театра смазали йодом ранки, и перевели в одиночную камеру, где нет посторонних «зрителей».
Узнаю лейтенанта Анатолия Манджиева! Сюжет — для комедии типа «Каникулы строгого режима». О серьёзном — с юмором! Много специальной лексики, это меня как преподавателя особенно заинтересовало. Как говорил герой одного из популярных фильмов: «Пора вам сесть за диссертацию»! Не знала, что слово «бадик» говорят на зоне! Потому что моя бабушка свою палочку называла бадиком! Интересно, что в Астраханской области, в частности, у нас в посёлке Свободном, было такое смешение лексики!