«Что за импровизация такая? Кто ее придумал? Немцы, наверное… Вечно выдумают, а русский человек потом мучайся!» – недоумевал один из героев фильма Карена Шахназарова «Мы из джаза». Что это за модификация такая, хочется спросить вслед за ним, какое она имеет отношение к роману Михаила Лермонтова «Герой нашего времени»? Но именно так – «модификация спектакля по роману Михаила Лермонтова» – была преподнесена новая постановка театрального режиссёра Галины Полищук, уже знакомой астраханскому зрителю по спектаклю из жизни роботов «Не сотвори себе…» Модификация означает преобразование, видоизменение чего-либо с приобретением новых свойств. Видоизменять классическое произведение – занятие хоть и заманчивое, но опасное. Ведь образы героев тех или иных произведений, как правило, собирательные, они написаны, исходя из исторических условий, в которых создавалось литературное произведение; из реалий времени и пространства, в рамках которых развивается действие («типичные представители», как раньше учили). И простой перенос действия и персонажей романа из первой половины XIX века в век XXI-й будет выглядеть неубедительно, даже если подобрать талантливых актёров и проиллюстрировать спектакль впечатляющими визуальными эффектами. Один неверный шаг – получим какой-нибудь генно-модифицированный спектакль, наполненный персонажами-мутантами. Но… кто не рискует, тот… не Галина Полищук.
Действие спектакля и правда развивается как будто бы вне времени и вне пространства. О чём-то таком зрителя даже предупреждают в самом начале: все совпадения случайны. А какие именно? Да все вообще. То есть и Россия, может быть, не Россия, и Кавказ не Кавказ… «Давным-давно, в далёкой галактике…» воевали русские с чеченцами… В модифицированной российской армии, военнослужащие которой больше похожи на астраханских рыбаков или охотников, засевших в камышах с ружьём, даже обращения «товарищ лейтенант» и «господин офицер» каким-то нелепым образом уживаются (ну хоть «их благородий» нет, и на том спасибо). Может, это спектакль о временах революции и гражданской войны, где такое совмещение и впрямь было возможно, в зависимости от стороны линии фронта? А может, создатели просто решили не заморачиваться. Темы вечные, проблемы тоже, люди остаются людьми во все времена – так чего «выпендриваться», как Печорин полищуковский.
«Картинка», конечно, впечатляет. Бушующее море, горные пейзажи, игра света и тени. А ещё вода, вода, много воды… Реальная, не киношная. Правда, основные декорации не меняются и плавно перетекают из «Фаталиста» в «Тамань», из «Тамани» в «Бэлу»: убитая машина, «баррикада», сложенная в несколько ярусов из деревянных и металлических элементов, ну и бассейн, конечно, ставший самой ожидаемой деталью спектакля благодаря двухмесячной пиар-кампании новой постановки.
Выглядит весь этот антураж очень уж мрачно и больше напоминает не Кавказ или черноморскую Тамань, а какую-то зону из «Сталкера». Кровища льётся из пронзённого пакета прямо на голову Игоря Вакулина (ну это же стивенкинговская «Кэрри» из фильма Брайана Де Пальма!), играющего офицера Вулича, «дёргавшего смерть за усы». Персонажи падают непременно в воду, а те, кто по сценарию не выживает, там же и остаются, пока их не унесут мрачные фигуры в тёмно-синих плащах с надписью «Герой». Ну вроде как: «…Средь поля битвы мыслимы они, а здесь не к месту, как следы резни». Собственно «резни» в спектакле тоже хватает, как и прочего шокового контента: каких-то безумных «ваххабитских» плясок со стрельбой, в которых принимает участие совсем не кроткая Бэла, вооружённая автоматом ППШ; перерезанные горла, драки с непременным падением… понятно, что в воду. А ещё много не очень уместного, прямо-таки навязываемого зрителю эротизма. Нет, никто не против, все – за. Но если таманская ундина (Наталья Тетеревенкина), пытавшаяся обольстить, а после погубить героя, в этом образе и в самом деле выглядит убедительно, а главное – в соответствии с литературным источником), то Бэла (Эльмира Дасаева) – несчастная и кроткая в романе, но почему-то дерзкая и агрессивная в спектакле, на звание секс-бомбы претендовать как бы и не должна. Здесь же получается: если на сцене молодая женщина, значит, будет секс.
Да, там ещё есть Вера – та самая, из повести «Княжна Мери», без которой создатели спектакля почему-то решили обойтись. Веры в спектакле так же много, как и воды. Раскрыть образ Печорина без «Княжны Мери» и в самом деле трудно. Поэтому выбор для постановки лишь трёх повестей романа из пяти вызывал вопросы. Эту проблему создатели спектакля попытались решить путём вкрапления в действие монологов Печорина и сцен любовной линии Печорин-Вера. Монологи, хотя и вставленные ни к селу ни к городу, как-то спасают положение – их Павел Ондрин хотя бы спокойно произносит, а не орёт, как в остальных сценах. А вот разыгрываемая им в паре с Галиной Лавриненко лавстори тянет спектакль на дно бассейна. Вот как описывается их встреча у Лермонтова: «Тут между нами начался один из тех разговоров, которые на бумаге не имеют смысла, которых повторить нельзя и нельзя даже запомнить: значение звуков заменяет и дополняет значение слов, как в итальянской опере». Попытка же реконструировать в спектакле разговоры, «которые на бумаге не имеют смысла», привела к тому, что герои просто раздражают и своим частым появлением (киношный флешбэк), и бесконечными разговорами в духе «люблю – не люблю», и (опять-таки) нарочитым эротизмом.
Но всё это можно было бы пропустить мимо, если бы в «Герое» был бы герой. Павел Ондрин на сцене кто угодно, но только не Печорин. Его Печорин нервный, истеричный, крикливый, дёрганый. Тогда как лермонтовский Печорин – спокойный высокомерный циник и эгоист, хотя и «страдающий». Впрочем, так же нервно, истерично и крикливо играет не только он, но и актёры, занятые в других ролях. Даже душка Максим Максимыч в исполнении Валерия Штепина. Если бы это был Достоевский, то нервозность спектакля была бы понятна, – там психопатия на марше, но Лермонтов…
Зрелищность спектакля его не спасает. Напротив, подмена одного вида искусства другим обнажает слабую драматургию и столь же слабую режиссуру. Спектакль вышел такой же сырой, как и сцена его действия, пропитанная водой. Вне времени, вне пространства, вне Лермонтова.
