Его перу принадлежат многие популярные у читателей разных поколений книги, среди которых роман-дилогия «Смута», романы «Запах смолы», «Суд неправедный», повести «Лизавета», «Белуга», «Одиночество», «Возвращенец», «Лёшка-инопланетянин», «Чёрный аргамак», произведения для детей «Первая охота», «Толя и Коля», «Камышовый плен», «Следы на воде», «Вовка-моряк». Но о чём бы ни писал Адихан Измайлович, в центре его внимания – родная астраханская земля, её люди, история, природа. Своё творческое кредо Шадрин очень точно выразил в названии одной из книг – «Понизовье – судьба моя».

Он был настоящим советским писателем, отстаивая идеологические и нравственные постулаты того неоднозначного времени, идеалы социальной справедливости, торжества общественных интересов над личными. Милосердие, любовь к ближнему, стремление жить по правде и совести, непримиримость к жестокосердию, пошлости, цинизму – эти лучшие человеческие качества будили в душах читателей произведения Шадрина. Помогал ему в этом и большой журналистский опыт: он долгое время работал в газетах «Комсомолец Каспия» и «Волга», на областном радио, в Нижне-Волжском книжном издательстве. Здесь в полной мере проявился его незаурядный дар публициста, решительность, бескомпромиссность, последовательность в отстаивании истины, в борьбе за нравственную и моральную чистоту современников.

23 года Адихан Измайлович возглавлял Астраханскую писательскую организацию, внёс большой вклад в развитие культуры региона, помог становлению и творческому росту многих астраханских литераторов. А.И.Шадрин был членом высшего творческого Совета Союза писателей России, почётным гражданином города Астрахани, заслуженным работником культуры РФ, лауреатом Всероссийской литературной премии имени Василия Тредиаковского, премии имени Велимира Хлебникова.

АДИХАН ШАДРИН

БЕЛУГА

Отрывок из повести

1.

Белужка – река плесистая, будто кто утехи ради поломал её на замысловатые коленца, да и забыл о своём баловстве. Узкие протоки, стиснутые крутоярьями и жиденькими редколесьями, сменяются озёрной ширью. На заплёсках пасутся станки домашних гусей, одиноко белеют строгие, чуткие цапли, выслеживая рыбную мелкоту, да, воровато озираясь, подбирают снулых мальков пугливые вороны.

В реколомную пору в горловинах Белужки громоздятся ледяные шалыги. А широкие плёсы в солнечных пестринках отливают холодной синевой. На них сразу же после распадения начинается ловецкая страда – весенняя путина: мелководья словно паутиной опутываются сетями, в каждой заводи и заманихе вентерей натыкано столько, что рыбе и пройти-то мудрено.

Самая большая речная россыпь – Трехбратинская (на нижнем конце её высятся три крутоярых острова – по ним и название дано) – приспособлена под речной невод. Выше её, за двумя плёсинами, рыбозаводской поселок. Ниже, в конце однолуки, раздор – Белужка, одна из многих волжских проток, дробится на четыре рукава, те чуть ниже ветвятся несчетно, так что и определить мудрено, сколькими речушками впадает Белужка в море.

Здешняя рыболовня, или тоня, названа Лицевой, поскольку она у самого моря, лицом к лицу с ним. И первые косяки рыбные на Лицевой берут, и безрыбье тут познают первыми.

В недавние, уже послевоенные годы, Лицевой и в помине не было. Огромный плёс помаленьку застилался разной водоростью – камышом, чилимом, ежеголовкой, пеленался тёмно-зелёной бархатной ряской. Промышляли тут колхозные рыбаки на бударках – прогонистых, лёгких на ходу лодках в два ловца.

Филипп Чебуров в то время на рыбозаводе хозяйничал плотовым. Работёнка хлопотная! За день, бывало, десятки караванов буксиры подведут, и всю рыбу надо вовремя через плот пропустить в цехи, которую – в посол, которую – в заморозку, которую – на консервы. Выливщики от кранов сутками не отходили. Резалками в путину нанимали всех поселковых баб и девок. Солильщики с ног сбивались: то чаньёв не доставало, то просолившуюся воблу или леща некому на вешала выносить. Вроде бы и не плотового это печаль – в каждом цехе свой мастер, да Филиппу от этого не легче: коль в цеху каком прорыв – значит и на плоту затор. Рыба – не дрова, ждать выливки не будет. Полдня лишнего пролежала – и уже закисла, вздулась. А протушить караван – верная тюрьма.

Что и говорить, сумасшедшая должность – плотовой. Но Филипп исполнял положенное исправно, даже с увлечением, за сезон усыхал, темнел с лица, словно вместе с рыбой и его на вешалах вялили.

Поворот в судьбе его получился совсем неожиданно. У Лебедкова, директора завода, совещание шло. Намечали, где новую тоню открыть. Спорили, рядили, но Лебедкова никакие предложения не устраивали. Мужик он несговорчивый, наскоком не убедишь. Глазами только зыркает, слушает и помалкивает, а глаза у Лебедкова пронзительные, будто рентгеном просвечивают. Сам худощав, лицо острое и длинное. И весь он собран, шустрый.

Тут Филипп возьми да и скажи:

– Зачем далеко ходить? Лучше Трёхбратинской плёсины где найдёшь? В неё рыба, как в мешок, набивается.

Вокруг загалдели – Трёхбратинская и впрямь под боком, все её хорошо знают:

– Нешто чилим там заготавливать?

– Травы – невод не протащишь.

– Загнул, Филипп…

– Лето ухлопаешь, пока расчистишь…

– Сам-то небось не взялся бы.

Лебедков долго молчал, слушал перебранку, живыми глазами озорно оглядывал спорящих и вдруг подмигнул плотовому:

– А что, Филипп Матвеич, возьмёшься, а? Стоящее ведь дело, чёрт возьми!

– Почему бы и не попробовать, – неохотно согласился Филипп. Так он стал начальником Лицевой.

С плёсом вдоволь намучились, всё лето ухлопали, еле-еле к осенней путине управились. Лебедков, правда, помогал как мог: два баркаса восьмидесятисильных за бригадой закрепил, косилки там, бороны для расчистки – в первую очередь им.

С тех годов Лицевая богато снабжает завод рыбой.

2.

Нынешняя весна мало чем отлична от прошлой. Только краснуха раньше обычного пошла, в одно время с воблой – в самом начале апреля. Другие года припаздывала малость, а нынче ничего. И ребята духом воспрянули. Вчера кассир приезжала с завода: по две сотенки с лишком за пятнадцать дней – это ли не деньги? А он, Филипп, звеньевые да ещё механик и того больше заработали. Если и дальше так продержится, наскребёт Филипп на катерок.

Давно в его голове угнездилась мыслишка о собственном катерке. Только всё недосуг. Но теперь-то Филипп решил наверное. Летом пенсия подходит, вот и кстати очень посудину самоходную иметь в своём личном пользовании.

Баюкающе тарахтит дизель, чуть поскрипывая, лебёдка наматывает на вал урез – вытягивает невод. Филипп любит эти редкие минуты затишья. Он сидит у притонка и блаженно смотрит на тихую реку. Она будто застыла, но по тому, как ходко сплывает невод, рыбак чувствует неуёмную силу вешней воды.

Выше по реке, в конце притонка, маячит одинокая фигура пятчика. Привычно орудуя пятым колом, он сдерживает полукилометровый невод. Филипп знает, каково пятчику, – сам в молодые годы не одну путину пахал колом песчаный берег. В большую воду невод без сноровки не удержать – пятной урез струной гудит. Наискосок к яру нацелишь пятной кол в песок – так он словно канавокопатель бороздит. К летнему запрету притонок похож на вспаханный клин.

…Трудно пятчику, надо бы в половодье напарника выделить, да некого. Рабочих и на выборке невода нехватка. Приходится и ему, Филиппу, подключаться – напяливать ловецкую робу и выстаивать вахту в звене.

У верхней излуки плёса показался баркас. Филипп признал: рыбозаводской. И недовольно поморщился, не иначе, начальство какое али ещё хуже – снимальщик из газеты. На прошлой неделе Лебедков привёз одного. На нём висели два фотоаппарата, один на груди, другой у пупка. А шустряк – не приведи господи! Как окунь в вентере: шныряет по притонку – глазам больно смотреть.

Филипп еле отделался от фотокорреспондента и, когда тот отошёл, сказал Лебедкову:

– Ты мне этих газетчиков не вози, Дмитрий Иванович. Мне рабочих надо. Вода сильная, невод вместе с руками рвёт.

– Знаю. Подошлю, – пообещал Лебедков и поправился: – Будут люди – подошлю.

Меж тем баркас обогнул невод и приткнулся к бережку. С него сошли двое мужиков. И едва они оказались на берегу, баркас, не теряя ни секунды, отработал задним ходом и пошёл себе дальше на низ, к Трёхбратинскому раздору. Филипп подивился такой прыти и подумал ехидно: «Прижало, не иначе. На котёл даже не клянчили».

Что правда то правда: баркасная команда на каждой тоне, на каждой приёмке запасалась рыбкой на котёл. К вечеру в кормовом ларе накапливалось столько сазанов, лещей да судаков, что уварить «улов» можно было в десяти котлах, не меньше.

Филипп брезгливо поморщился: всегда вокруг добра хапуги вьются. И эти, баркасники, небось, солят да поторговывают.

Двое прибывших подходили уже к притону, и Филипп порадовался, что Лебедков сдержал слово, прислал подкрепление. Но тут он признал в одном Гришу, сына директора завода, прикинул, что пора студенческих каникул не наступила, и огорчился. Знать, не подмога. Да если бы и в бригаду – какое от Гриши подсобление: мальчонка-мальчонкой, худенький, росточком в отца, руки выхолены, будто у конторского служаки.

Его напарник чуть постарше, но не поселковый, пришлый.

Одет по-городскому: короткая тужурка из чёрной кожи глянцево отсвечивает на солнце, на голове узкополая фетровая шляпа, старательно отутюженные брюки, ладные чёрные туфли.

«Руководитель», не иначе, – с неприязнью подумал Филипп, – а может, лектор, вон и портфель, опять же, в руках. В эту пору гостей навалом. В безрыбье никого не докличешься. А сейчас едут на рыбку и икорку».

И кто только в путину не наезжает на тоню! Милиция там, связь, бытовики, лекторы и докладчики, к примеру, – этим положено бывать средь рыбаков. И, конечно же, не похлебав ухи, не уезжают. На котёл тоже берут. Ладно, они службу исполняют.

Если бы только они… Совершенно сторонний народец вдруг к Филиппу или к иным тонщикам вниманием проникается. Ещё лодка к притонку не подрулила, а уж он, этот незванец, руку вверх тянет – приветствует, улыбается, как лучшему другу, обнимается, сойдя на берег, будто отец родной в гости пожаловал. Таких гостей Филипп не признает и гонит о шею.

А одного, хоть и при службе человек был, не из случайных, Филипп так турнул, что тот и по сей день Лицевую объезжает, как пустое место. Да и можно ли было стерпеть, ежели человек обнахалился вконец. День рождения у него, видите ли, гостей созывает, а по такому случаю ему нужно два осетра. Так и сказал: два осетра, да ещё икряных. И не просто сказал, и пальцем ткнул: вот этого и вон того.

Ловцы сердито засопели и отвернулись, а Филипп не сдержался:

– Может, белугу возьмёшь? Вон она на приколе. Два центнера, не меньше. Икры пуда два, а то и больше. И гостям хватит, и себе останется. На всю зиму харч.

Это был милиционер Шашин. Ничего не ответил он на обидные Филипповы слова. Повернулся и уехал. С тех пор и нога его на Лицевую не ступает.

– Отучил, – смеются рыбаки, вспоминая тот случай.

– Нянькаться, что ли, с ним… – отзывается бригадир.

Так размышлял Филипп и присматривался к незнакомцу. И рыбаки, сидящие рядком на бревне, тоже с любопытством смотрели на приезжего. Гришу-то они знали, а вот второй, не тутошний, вызывал любопытство. Был он статен, с пышной кучерявой шевелюрой, круглое лицо его местами было тронуто рябинками.

– Здорово, мужики! – приветствовал он рыбаков. Гриша молча кивнул и заулыбался знакомым рыбакам.

Филипп промолчал, озабоченно роясь в кармане, а рыбаки нестройно загалдели в ответ.

– Нам начальника бы увидеть, – сказал незнакомец.

Филипп опять не произнёс ни слова: прикуривал сигаретку. Мужики закивали в его сторону: он, мол, и есть начальник.

Приехавший несколько подивился такому приёму, но недовольства своего не выказал. Он достал из кармана куртки бумажку, не спеша развернул её.

– Направление. Вагин Пётр да вот он, Гриша. Зачислены в вашу бригаду.

– Ну, это мы ещё посмотрим. – Филипп покосился на бумажку. – Кадровику лишь бы контингент набрать, а мне работящие нужны… У нас коллектив рабочих людей, – Филипп с ударением произнёс последние слова. – Ясно, мил человек? Случайных не берём. Из каких мест будешь? Городской, что ли?

– Не совсем.

– Сельский, стало быть.

– Опять не отгадал, товарищ начальник. Я из посёлка городского типа.

– К нам, на завод, как попал?

– Слыхал, что люди нужны. Вот и решил подзаработать малость. После армии деньги не лишни…

– Ну-ну. Ловецку работу, поди, ни хрена не знаешь, парень из поселка городского типа, – Филипп чуть приметно улыбнулся.

– Эк, мудрёна штука, – вновь оживился Вагин, – В космосе легче разве? А ничего – летают.

– Не всем там летать, – осерчал Филипп. – Кому-то и рыбку ловить надо. – Он встревоженно глянул на реку. – Невод подходит. Айда, мужики… Вот что, ребятки, – обратился он к прибывшим. – Обождите-ка малость. Освобожусь, тогда…

Что тогда – Филипп не договорил. Вместе с рыбаками пошёл к неводу.

3

Мотню – ловушку посреди невода – подвели к отмели.

Рыба, оказавшись в сетчатом мешке, судорожно забилась, вздыбив фонтан брызг. Сквозь радужную заволоку Пётр с изумлением смотрел на огромных рыбин. Лобастые белуги, лениво переворачиваясь, подминали под себя прогонистых севрюг и словно выточенных из серо-голубого мрамора осетров. Меж огромными телами трепетало и брызгалось серебристое месиво – вобла.

Ловцы бродом подогнали к мотне бударку.

Что было дальше, Петру увидеть не пришлось. На сухое выбрел начальник тони. Он, даже не взглянув на ребят, прошёл мимо и запоздало позвал:

– Пошли!

Гриша покорно последовал за ним.

Пётр же малость помедлил, потому как всё тут было для него ново и интересно. Но затем он подхватил полупустой портфель и с сожалением пошёл следом.

В приземистом здании, крытом и обшитом с боков голубоватым, в мелких складках, шифером, Филипп имел отдельную комнату. Узкая голландская печь, сложенная поперёк боковушки, разделяла её пополам. Позади, в тёмной половине, стояла кровать. В светлой части вплотную к окну был придвинут почти квадратный стол, заваленный какими-то бумагами, пожелтевшими брошюрами. На подоконнике молчал дешёвый, в чёрном пластмассовом футляре, транзистор.

– Ты чё тут не ко времени? – спросил Филипп Гришу.

– Так вышло, – неопределённо отозвался тот.

– Ну-ну, – расспрашивать дальше Филипп не стал, прошёл за печь и полез под кровать.

Минуту спустя оттуда полетели и тяжело плюхнулись к ногам ребят новенькие резиновые сапоги и тяжёлые оранжевые свёртки – робы.

– Переодевайтесь. Асфальта у нас нет. Нечего людей смешить.

На притонке прибывших встретили одобрительными возгласами.

– Робятки-то на людей стали похожи.

– Держись теперь… все подборы пооборвут.

– Крепок парень, только весноватый малость, в пестринках. – Это о Петре конечно же.

– Шершавый, да, видать, неплошавый, – отозвался другой рыбак. И Пётр, как бы между прочим, ввернул словечко:

– На вспаханном хлеб растят.

Так перекидывались они шуточками, а Филипп отметил про себя, что Пётр вроде бы ничего парень: расторопный и общительный. И силой, видать, родители не обделили его. Из Гриши, правда, помощничек не ахти какой, да ничего, в артели сойдёт. Фонарщиком придётся его определить. И такая должность есть на тоне.

Тут опять невод подошёл, шутки стихли. Филипп подозвал Петра и показал что делать. Всё оказалось до удивления просто: нижнюю подбору с каменными грузилами-ташами тянула лебёдка, а верхнюю, с пенопластовыми, почти невесомыми поплавками, стоя по колено в воде, вытягивали рыбаки. И Пётр тоже.

И так – метр за метром, метр за метром. Работа особого навыка не требует, только без привычки вода в рукава заливается, щиплет кожу. Потом звеньевой Усман отъехал на лодке к середине невода и долго что-то копошился там, низко склонившись к воде. Несколько спустя Пётр понял: пока сплывает невод, мотня-ловушка скатана и привязана к верхней подборе, чтоб не путалась, не выворачивалась наизнанку. А когда невод на подходе, мотню распускают – тут уж её сама вода расправляет самым наилучшим образом, и вся рыба, обманувшись ложным ходом, оказывается в ловушке.

Ночами у мотни лодку с красным фонарём к неводу причаливают – вроде бы передвижной бакен, чтоб ненароком катер или мотолодка невод не порвали. А на лодке-фонарке – фонарщик дежурит…

Вначале, пока мотня шла приглубью, Пётр видел, как вскидывались крупные рыбины – тёмные покатые спины, глянцем раздвигая жёлтую воду, блестели на солнце. На отмели мотня взбурунилась, зашебуршила.

Петру кинули брезентовые рукавицы.

– А ну, парень из посёлка городского типа, разомнись-ка…

Вокруг засмеялись, но Пётр нисколько не обиделся. Сунул широкие ладони в рукавицы, изловчился и схватил некрупного белужонка за раздвоенную махалку.

И в тот же миг его мотнуло в сторону, потом в другую. Потеряв равновесие, он отпустил рыбину и повалился было в воду, но его поддержали.

– Ты б ещё зубами за махалку. В один момент скулу своротит.

– Под кулаки ты её бери. Так вот. – Филипп подхватил белугу под грудные плавники. – Тут она и твоя…

Поделиться: