ЧАШЕЧНИКОВ ЛЕОНИД НИКОЛАЕВИЧ (1933 – 1999)
Когда будет составлена поэтическая антология Великой Отечественной войны, увиденной расширенными глазами детей военной поры, «мальчиков наших да девочек всей неоглядной красы», безжалостно вброшенных в сороковые роковые, – в неё, конечно же, войдут и эти строчки Л. Чашечникова:
«…Но несут меня в прошлое памяти резвые кони:
Сашка шёл не селом, а задами, стыдясь костыля.
А навстречу бежала красавица первая Тоня,
И качалась под ними, весенняя тоже, земля…»
(«Старые ставни»)
Когда будет составлен сборник лучших стихотворений об Астрахани, в него, конечно же, войдёт и «Астрахань» Леонида Чашечникова:
«Шёл по дорогам, бродил по тропам,
Сгорал в июле, мёрзнул в январе –
Пока на стыке Азии с Европой
Явился белый город на заре.
Над пристанями чайки голосили,
Тянуло с Волги волглою пенькой…»
По этим строчкам я стремительно вбегаю в счастливейшие годы на пристанях и под голошенье чаек, очертя голову, лечу, ликуя, в Волгу с синего, пляшущего на волжских волнах дебаркадера…
А в «Прощании с Астраханью» сам не зная, зачем, поэт забирается на кремлёвскую колокольню, где нет колоколов:
«… Со звонницы Кремля
Мне хлынуло в глаза заволжское раздолье…»
Когда будет составлен сборник самых нежных и самых запоминающихся стихотворений о божественной мгновенности счастливейшего дара жизни, в него, конечно же, войдут и эти строки Чашечникова:
«Только дрогнули робко ресницы,
Только вётлы качнулись над Волгой…
Пусть мне сон этот ласковый снится
Долго-долго.
Пусть мне сон этот ласковый снится,
Чтоб всегда просыпалось легко мне.
… Только дрогнули робко ресницы –
Остальное не помню…»
Помните по горло залитый разлившейся Волгой ветловый наш лесок, в котором на случайном островке только вы и она, как два счастливых зайца деда Мазая, надёжно защищённые со всех сторон всё прибывающей бурной и взбаламученной июньской разбушевавшейся водой?..
Когда будет составлен сборник самых поэтических открытий в любви, в него, конечно же, войдут и эти строки Чашечникова:
«Сама любовь
Не так прекрасна, может,
Как смутное предчувствие любви.
Невнятный трепет сердца
мне дороже,
Чем буйный хмель, блуждающий в крови…»
Непостижимо! Уже написан «Вертер», но в роддомах поэзии всё появляются и появляются на свет талантливые стихи о любви, потому что и любовь, и стихи, в муках рождаясь на свет, всякий раз имеют необщее выражение лица…
Леонид Николаевич Чашечников родился в 1933 году в Омске. Здесь же закончил культпросветшколу, был клубным работником в селе и художником-оформителем на заводе, шахтёром и слесарем-наладчиком. Наконец судьба забрасывает «неугомонного парня с Иртыша» на Волгу, где он работал в районной газете «Заря Каспия», а потом уже – Астрахань, где он, после ранней смерти К. Холодовой, долгие годы руководил литературным объединением «Высота» при ДК Строителей.
Леонид Николаевич закончил Высшие литературные курсы при Союзе писателей в Москве, печатался в крупнейших изданиях России, выпустил сборники стихов «Россия, женщина, берёза…», «Я боюсь тишины…», «Я вновь про это…», «Сроки», «Журавлиный зов». Поэт воспитал таких талантливых учеников, как Борис Свердлов и Павел Морозов.
Леонид Чашечников – один из лучших русских поэтов («Лучший, без сомнения, астраханский поэт второй половины ХХ века», – написал о нём Ю. Щербаков), он внёс весомый вклад в поэзию о войне и в военную тематику.
Почему война ворвалась в его стихи? Да потому, что было суровое военное деревенское детство в Сибири, увиденное внимательными зоркими ребячьими глазами прежде всего через судьбы старших своих односельчан – женщин-солдаток «с судьбой самой России на плечах», и через судьбы их вернувшихся и не вернувшихся с войны мужей. Стихи о Великой Отечественной войне – приметная часть написанного Чашечниковым. Это: «Старые ставни» и «Память», «Июньской ночью» и «Брату, который не родился»…
Многое сближает Чашечникова с Есениным и в творчестве, и в биографии. Помните гениальную маленькую поэму «Мой путь» великого крестьянского поэта Сергея Есенина?
«… Под окнами костёр метели белой,
Мне девять лет. Лежанка. Бабка. Кот…
…Метель ревела под оконцем,
Как будто бы плясали мертвецы.
Тогда империя вела войну с японцем,
И всем далёкие мерещились кресты…»
… Памяти резвые кони уносят поэта Леонида Чашечникова в 1943 год, когда омскому мальчишке Лёне Чашечникову было тоже девять лет и когда всем тоже мерещились далёкие кресты. Только война была другая – Великая отечественная, и Россия вела войну с немцем, а Япония, прищурившись, терпеливо выжидала, чтобы не упустить своего… Тогда, в 1943 году, война в жизнь девятилетнего Лёни Чашечникова ворвалась «Волками»:
«Я слышал в детстве: волки выли,
Усевшись рядышком в сугроб.
Они вытягивали выи,
Вытьём вгоняя душу в гроб…»
Вой волков, вгоняющий душу в гроб, слышите?
«И бабка, набожная очень,
Крестилась, став под образа.
(У нас в хозяйстве, между прочим,
Была тогда одна коза)».
Бабка боялась за одну-единственную козу-кормилицу, молочишком которой забеливали крапивные щи:
«… Но бабкин бог силён не очень,
Был бог, как бог, Христу родня:
Он дал сожрать козу не ночью,
А нагло, среди бела дня.
… Идёт кино, смеются дети:
Опять куражится косой!
А я припомнил сорок третий
И грустный эпизод с козой».
Это небольшое лирическое стихотворение рассказывает о войне, ей-богу, подробнее летописей и весомее пространных, наполненных слабогазированной водой мемуаров.
Всё-таки, верю, будет когда-нибудь составлена военная стихотворная антология тех, чьё детство рухнуло в тартарары в июне 41-го, и без стихотворений Чашечникова она будет не полной.. Ну, а его стихотворение «Брату, который не родился», – это даже не сюжет для небольшого рассказа, а готовый материал для Реквиема:
«Тебя, наверное, назвали б Кешкой,
Ты был бы рус, с кудрявой головой.
Но наш отец погиб под Будапештом,
Оставив маму молодой вдовой.
Тебе сегодня было бы за двадцать,
Ты по ночам бы провожал девчат.
Девчата очень любят целоваться
И страсть не любят, ежели молчат.
И ты молчал бы, от любви сгорая,
Пока не загорланят петухи.
Потом, укрывшись где-нибудь в сарае,
Вздыхая, до утра писал стихи.
Ты был бы в маму, точно знаю,
Цветы дарил, страдая и любя,
Когда б немецкий снайпер за Дунаем
В моём отце не застрелил тебя.
А я живу и сочиняю книжки.
В них обо всём, а больше – о войне.
(Ты понимаешь, не хочу, братишка,
Чтоб кто-то сына убивал во мне).
И про тебя в них есть…
Но знаешь, Кешка,
Ты там живой. Прости святую ложь!
Ведь ты убит. Убит под Будапештом.
А мне всё кажется, что ты живёшь…»
А самой короткой ночью на 22 июня, куря на балконе, я всякий раз разыскиваю на небе поднимающихся Лебедя, Лиру и Орла и вспоминаю «Июньской ночью» Леонида Чашечникова:
«Давно война осталась за плечами
И чаша горя выпита до дна.
Но каждый год июньскими ночами
Взрывается в России тишина.
И вновь кого-то память кинет в ужас
Разлук, смертей, голодного житья.
И кто-то вновь во сне увидит мужа,
По возрасту пригодного в зятья.
Погибшие остались молодыми –
Их не состарить и не воскресить.
За них погибли, сделались седыми,
Вдвойне седыми вдовы на Руси.
А Русь живёт. В трудах, в работах, в песнях.
Её поля забыли про войну…
Но снимем шапки на минуту, сверстник,
Послушаем в июне тишину…»
Я слушаю короткую июньскую тишину, любуюсь призывно-мерцающим летним алмазным звёздным треугольником – Денебом, Вегой и Альтаиром и думаю о том, что прав был тот, кто сказал, что поэты гибнут, как солнца, а свет их летит сквозь столетия и дали…
Незадолго до своего ухода Леонид Чашечников выпускает «Русскую Голгофу» – итоговую свою книгу в которой – и о военном отрочестве в Сибири, и об Астрахани, о Волге и о музыке жизни, о женщинах, цветах и терниях любви, о корнях и о вечном, о моленье в храме Богородицы и об уходящих стариках, о старом буксире и о плачущем соловье, о вечной славянской душе на вечной Русской Голгофе. Но сквозь всю эту итоговую книгу красной нитью проходит главная чашечниковская тема: Голгофа русской бабы, русской женщины-солдатки, которая вынесла на своих плечах «судьбу самой России».
«Какой дурак сказал, что бабы слабы?!
Когда б сбылось желание моё –
Я монумент бы отлил русской бабе
За силу и терпение её.
Такой, чтоб лоб от дум тревожных – в складку,
Чтобы в глазах надежда и печаль,
Чтоб воплощал он женщину-солдатку
С судьбой самой России на плечах.
… Ведь наша баба норовом – в Россию,
Или Россия норовом – в неё!»
Составляя свою итоговую книгу, Леонид Чашечников включил в неё всё лучшее из своих предыдущих книг, разбросанных по городам и весям. Обращаясь к читателю, Чашечников писал: «эта, десятая по счёту книга, – отчёт перед Вами за сорок лет работы в поэзии…»
Завершена итоговая книга Поэта, завершена его земная жизнь…
Что же осталось?
«Со смертью всё и начинается» — сказал известный русский поэт Леонид Мартынов.
Последние 20 лет своей жизни Л. Чашечников провёл в Подмосковье, но именно Астрахань сформировала его, как поэта, что признавал и он сам:
«… Я начал уставать от долгих странствий.
Сибиряка по праву и крови,
Зачисли меня, город, в астраханцы
За робкое признание в любви…»
Вот как он написал об этом в «Прощании с Астраханью»:
«… Мне скоро уезжать совсем или надолго –
Зовёт меня судьба в далёкие края.
Мне грустно покидать и Астрахань, и Волгу –
Здесь зрелость обрела поэзия моя…»
Помотало поэта по Руси, как Горького, как Шукшина, как Рубцова. А потому с годами тоска по родному пепелищу и отеческим гробам стала ясной и осознанной болью:
«Завидно мне, что деды и дядья –
И на погосте посреди знакомых.
От матери частенько слышал я:
«Здесь хорошо, а помирать бы дома…»
или:
«… Я не люблю бескровные слова.
Я не люблю людей без корневища».
Чашечников умел и любил писать о своих и наших корнях. Он работал в доброй, испытанной веками манере, что не мешало ему быть алмазником гранёных строк. А его великолепный венок сонетов «Цветы и тернии любви» — один из самых лучших в русской поэзии.
По каким же признакам можно определить настоящего поэта? Поэта масштаба Леонида Чашечникова?
И вспоминается «в тему» диалог английского литературоведа с Анатолем Франсом:
— По чистоте языка?
— Но варварский язык и сделал Шекспира гением.
— По богатству характеров?
— Но во всех своих поэмах и трагедиях Байрон живописал только один и тот же характер – свой собственный.
— Так неужели не существует признака, по которому можно было бы определить истинного писателя? – взмолился литературовед.
— Есть, — спокойно ответил Анатоль Франс, — любовь к людям.
Поэзия Чашечникова вобрала в себя и нагруженность содержания и формы, и любовь к человеку, ту самую, которая вернейший признак таланта, и корневые многовековые традиции – некрасовские, кольцовские, есенинские, твардовские, рубцовские, которые и позволяют говорить о долгой жизни российского стиха Леонида Чашечникова в русской поэзии. Хорошо сказал о творчестве Чашечникова известный критик В. Туркин: «Его стихи надо читать и перечитывать вдумчиво, несуетно, и вы найдёте множество строк и стихотворений, которые поэт адресовал именно вам!..»
… Умер Леонид Чашечников за две недели до двухтысячного года и похоронен в селе Семёнково Сергиево-Посадского района Подмосковья…
«… Россия, Россия!
И как же обидно, однако,
Что к лучшим сынам ты порою бываешь глуха.
Зато, схоронив, и по-бабьи, с надрывом, оплакав,
Хранишь их могилы и дерзкие строчки стиха…»
( Л. Чашечников «Просьба»)