Владимир Иванович Локтев – кандидат технических наук, почётный ветеран Астраханского государственного технического университета. Автор более 150 научных работ. Публиковался в журналах «Студенческий меридиан», «Журналист», в литературных альманахах «Спутник», «Новое слово», в газетах «Строительная газета», «Волга», «Комсомолец Каспия». Лауреат конкурсов журнала «Крокодил» и еженедельника «Аргументы и факты».

ВЛАДИМИР ЛОКТЕВ

СЕМЕЙНАЯ ТАЙНА

Рассказ

В памяти трёхлетнего пацана четко отпечаталась картинка давнего 1948-го года. В большой, светлой, длинной комнате у огромного окна стоял высоченный письменный стол. Сильные руки подняли и поставили меня на него. Я побоялся упасть и, как мог, полусидя-полулежа устроился на столешнице. В окно светил внушительных размеров жёлтый блин, летне-осеннее северное солнце. На улице от лёгкого ветерка лениво шевелились деревья-великаны.

– Теперь у тебя есть и папа, и мама. – Стройный, симпатичный мужчина в военной форме показал на стоящую рядом женщину.

Сильные руки, которые поставили меня на стол, наверное, папины руки, решил я.

– Ну как, нравится тебе здесь? – тепло улыбаясь, спросила мама, и сняла меня с этой страшной высоты.

Так я оказался в приёмной семье, но долгое время этого не знал и не понимал. На семейных фотографиях тех лет видны счастливые лица родителей вместе с сыном. Он то в костюмчике с белым воротничком, то в матросской форме: удивлённые глаза, пухленькое личико без шеи, маленькие ушки. Через несколько лет сынок подрос: голова на длинной, узкой шее, огромные оттопыренные уши, в глазах прячется хитреца. На одной из фотографий у мамы орден и две медали, у отца наград побольше. Как не уважать, не почитать таких родителей, победивших немцев?

Отец вставал раньше всех. Сквозь сон я слышал сопение, ритмическое дыхание, каждое утро отец делал зарядку, чтобы набраться сил, собирался и уходил на службу. Приходил поздно, я уже спал. В редкие свободные минуты, ещё реже часы, он приучал меня к порядку: не оставлять недоеденным кусок хлеба, не терять кубики и части от конструктора, не ломать игрушки. Это были полезные и нужные уроки, но выполнять наставления было непросто.

Если не в садике или в школе, дома со мной была мама. Окончив вечернюю школу, она поступила в институт и, мне уж девять лет было, стала учителем. Мама много знала, читала, была строга, в меру требовательна и приучала меня к самостоятельности. Когда я что-то спрашивал у неё, она отправляла меня к книжным полкам:

– Ты ведь умеешь читать, попробуй сам найти ответы.

Очень редко, но иногда она была сентиментальна, заботлива, чмокала в щёчку и ласково называла меня «Сына». Отец таких нежностей никогда себе не позволял и звал меня только противным именем «Вова», а чаще безымянным «Ты».

Не обходилось в семье и без конфликтов. В детском саду обозвал девочку, без спроса ходил на речку… В школе наполучал двоек, катался на трамвайной колбасе… За совокупность этих или других провинностей мать требовала мужского воспитания:

– Ты отец, давай делай что-нибудь.

Видимо, через силу, медленно размышляя, отец сказал:

– Снимай штаны.

В это время он, не спеша и обдумывая дальнейшие действия, вынул из своих офицерских галифе ремень и, рассерженный моим непослушанием, приказал по-военному кратко и теперь уже строго:

– Я сказал тебе? Снимай штаны!

В ответ от предчувствия серьёзных неприятностей из моего нутра раздались сначала кхыканья, потом лёгкие, почти искусственные рыдания. Знакомые сильные руки отца согнули меня в пояснице, шея оказалась зажата между его колен, голова сзади, а моя задница под его руками с ремнём. Воспитание закончилось истеричным рёвом и долгими инстинктивными всхлипываниями. В завершение от меня потребовали набраться сил, перестать реветь и пообещать исправиться.

Как-то в гостях у родителей были знакомые, и один из них, я слышал, советовал отцу:

– Он же мужчина, должен всё испытать, знать, уметь. Лучше спокойно объясни, поговори с ним.

Что сказал отец, я не слышал, а мать сказала:

– Какой он мужчина? Всё сопли да нюни, и штаны маленькие носит.

Обидно было слышать такое про себя, но обиду проглотил и сделал вывод: надо скорее повзрослеть. Тогда и штаны будут, как у папы. Точно знаю, что после этого случая воспитание ремнём закончилось.

Каждый год летом мы ездили к родственникам на Украину. Как-то двоюродная сестра-одногодка показала мне свой фотоальбом. Там были её фото с мамой, с подружками, в школе, на речке. В том числе, я удивился, фотография совсем малюсенькой, лежащей в колыбельке, голышки-сестрички с соской во рту. Были и другие снимки сестры в три, пять месяцев, год, два. Я подумал тогда, а почему у меня нет фотографий такого совсем маленького возраста? С родителями говорить на эту тему, было предчувствие, говорить не стоит. Набравшись смелости, спросил у бабуни:

– А почему у меня нет фотографий самого маленького возраста?

Бабуня оказалось простой и до ужаса прямолинейной:

– Та видкиля ж я знаю? Тэбэ прывэзлы, колы вжэ рокив тры, а то й чотыры було. Казалы, шо ты болив дуже, в ликарни лэжав.

Потом мы переезжали к маминым родственникам. Ещё не успевали дойти до знакомой хаты, как со двора бежала навстречу нам со вздохами, охами неприбранная и запачканная хозяйством, но не смущавшаяся этими мелочами женщина-бабушка.

– Ах, сиротинушка ты мой! Сиротинушка! – баба Лена причитала и хватала маленького меня на руки, пачкала и вытирала, обнимала и целовала, плакала настоящими слезами жалости, которые капали на меня.

Так продолжалось до полного моего непонимания и отупения.

– Баба Лена, успокойтесь, ну, баба Лена, – в свою очередь причитала мать.

Вообще-то баба Лена по-родственному ей не мама, а сестра отца, так что сиротинушкой, я выяснил, была моя мать. Её родители, один за другим умерли от туберкулеза ещё во время войны. А я, какой же я сиротинушка? У меня и мама, и папа есть.

В первом классе у меня вдруг изменилась фамилия.

– Почему? – спросил я у мамы.

– Понимаешь, у нас с папой разные фамилии. До этого ты ходил в садик военного округа, где папа служит, там ты был записан на его фамилию. А на самом деле у тебя не папина, а моя фамилия.

Не сразу, не вмиг семейная тайна всё же постепенно раскрывалась моими стараниями, но, как говорится, не по правилам классического детективного жанра. Не было ни погони, ни засад, ни, тем более, жертв и убийств. Результатами расследований я иногда делился с друзьями. Одноклассница-отличница Оля, можно сказать, стала мне главным помощником не только в расследовании, а и в учёбе:

– Володя, любой человек имеет право знать свою родословную. Но важно не только то, что было, а ещё и то, что будет. Давай, садись за уроки.

Ещё один сосед по дому Коля, годом старше нас, предлагал разные версии, идеи и рассуждал примерно так:

– Ну, допустим, они тебе не родные. И что, ты сбежишь, откажешься от тех, кого называешь мамой и папой?

Я испугался такого хода событий:

– Нет, конечно, куда я сбегу?

Расследование продолжалось. В тумбочках под книжными полками хранились старые бумаги, фотографии. Интересно стало рыться в папках с отцовыми, материными документами. Делал это потихоньку, зная, что мать на работе и не явится домой неожиданно.

Почти одновременно нашлись в домашних архивах моё «Свидетельство о рождении» и «Свидетельство о браке» моих родителей. Оказалось, что сначала я появился на свет, а поженились мои родители только через два года. Отыскал мамины медицинские документы, черновик автобиографии отца…

Через некоторое время ещё одна находка: «Свидетельство об усыновлении». В нём по установленной форме приводятся сведения о родителях. Слева, до усыновления, написано: «Мать – неизвестно», «Отец – неизвестно»; справа, после усыновления, названы мои нынешние мама и папа. Слева и справа указано одно и то же моё имя, а фамилия и отчество справа мои, слева совсем другие. Местом рождения слева указан незнакомый мне город, в скобках написано: «(неточно)».

Открытие переживал тяжело, долго, один. Тогда вспомнил и сообразил, что это за сон, который часто преследовал меня? Голод, холод, барак, строгие тёти, плачущие дети… – это скудные впечатления от дома ребёнка до усыновления. И вдруг яркая картина с огромным столом, окном, громадным деревом, солнцем. До семьи холод и барак, в семье окно и солнце.

Поделился открытием с друзьями. Николай, наверное, хотел успокоить меня:

– Так это хорошо, что о твоих настоящих родителях ничего неизвестно. Разве лучше, если было бы написано, например, что отец расстрелян или в тюрьме, а мать без вести пропала или повесилась? Таких тогда, после войны, было много.

Хорошо, что Ольга включилась в разговор, теперь друзья, мне кажется, нашли нужные слова:

– Лучше думай о тех, кто у тебя есть, чем о тех, кого у тебя нет.

– Это не значит, что ты должен кричать, плакать, истерить.

– Володя, время дано тебе, чтобы жить, а не печалиться.

– Тебе только кажется, что всё безнадежно.

– У тебя так много хорошего есть и будет, что плохое нужно забыть.

Спасибо им. Мне стало ясно, что я – счастливый человек, потому что у меня есть друзья и близкие люди, что у меня есть семья.

Оригиналу этого документа, «Свидетельству об усыновлении» не удалось сохраниться. Дело было так.

Зима, выходной, дело к вечеру, мы с мамой греемся у печки, отец в спальне обложился газетами «Правда» и «Красная звезда», готовится к политинформации. Мы с мамой изредка перебрасываемся малозначительными фразами. Чем-то, какими-то словами или претензиями мать «зацепила» меня, а взрослым полезно знать, что приставать к детям в переходном возрасте по пустякам, да и по-серьёзному не следует, им же и аукнется. Последовала истеричная реакция подростка:

– Я знаю, почему вы ко мне так плохо относитесь!

Как «так», как «плохо»? Тишина, пауза:

– Я знаю, вы мне не родные!

Опять пауза, тишина. Откуда такое самообладание у этой женщины, которая, если спокойно разобраться, ничего плохого мне не сделала? Я не должен был ни в чём упрекать её, не должен был говорить такие слова, но истерика продолжалась:

– Вот, я нашёл бумагу!

Из моих рук документ перекочевал к матери. Она даже не посмотрела на него.

– Володя, сынок, – ласково обратилась она ко мне, как будто рано или поздно ожидала подобную сцену и подготовила свои объяснения. – Это все ерунда. Понимаешь, в роддоме тебя перепутали с ещё одним малышом, и когда настало время забирать тебя, нам с папой поставили условие: «Отдадим вам ребёнка, если оформите усыновление». А я-то точно знала, что ты мой сын. Так что грош цена этой бумаге.

Бумага из её рук полетела в печку и мгновенно превратилась в пепел. От неожиданности её рассказа и действий у меня хватило ума не продолжать разговор на эту тему, приводить другие доказательства – нестыковки с датами, медицинские документы, автобиографию отца, где его рукой написано: «Имеется сын, усыновленный нами в 1948-м году»…

Удивительно, но за время скандала отец даже не вышел из комнаты. Я не стал ждать развития событий, а схватил шапку, накинул пальто и выскочил на улицу. Ноги не спрашивали сознание, зачем и куда идти? Они направили меня к центру, где побольше людей. Глаза увидели одноклассника Витьку, он тоже взбудоражен, рад встрече:

– Привет, Вовка, ты куда?

Получив невнятный ответ, он рассказал о себе:

– Я тоже сбежал из дома. Отец опять поддатый пришёл. Он, когда не допьёт, страшный становится, матерится. Сестёр моих, маленьких, не трогает, они всё равно его боятся, прячутся. А меня всегда цепляет и ударить может. А мать с ним справляется. Даст ему стакан водки и укладывает спать. А у тебя что, отец не пьёт?

– Вообще-то я никогда не видел его пьяным. Да он и не курит, и мата от него я никогда не слышал.

– Повезло тебе. – Витька разошёлся, – а давай пойдем, выпьем.

Нам по пятнадцать лет было. Как раз реформа хрущёвская денежная прошла, водка «сучок» с пробкой, залитой сургучом, стоила два двенадцать, мы набрали их старыми медными монетами. Бутылку не допили, но уже похорошело. Витёк хорохорится:

– Слушай, Вовчик, сегодня у Люськи день рождения. Пойдём поздравим, водку у неё допьём.

Я знал, что Витька давно подбивается к симпатичной однокласснице, решил поддержать друга. Пошли, уже немного навеселе. По дороге бутылку допили. Короче, пришли «надрамшися», а там веселье в разгаре, имениннице и приглашённым гостям не до нас. Путь нам был только один – вдоль заборов, обратно. Ещё что-то пили. Вернулся домой между совсем поздно и очень рано, но точно «хороший», каким ни мать, ни отец меня никогда не видели.

– Что с тобой? Ты где был? – подозрительно грозно встретила меня мать.

Известно, что лучшая защита – это нападение, ответ прозвучал грубо:

– Сами… вы… во всём вино…ваты.

Что я имел в виду, не знаю, в голове осталась только пьяная часть мыслей, и то вразброд. На мою удачу, вышел отец:

– Не трогай его, пусть проспится.

Это было мудрое решение.

На другой день проснулся к обеду, дома никого. Трезвые мысли вернулись не сразу. Завтра контрольная по математике, сел за стол и понял, что от формул лучше не станет. На столе лежит давно прочитанная мною книга Гектора Мало «Без семьи». Её первые строчки теперь знаю наизусть: «Я – найдёныш. Но я этого не знал и был уверен, что у меня, как у других детей, есть мать…» Хорошо, что в книге мальчик Реми нашёл свою маму.

Пришла мать, молчит. Значит, ждёт отца, предстоят разборки. И что будет дальше, неизвестно. Отец, может, специально пришёл пораньше. Посапывая, молча переоделся. Подошёл, слегка прикоснулся рукой к моему плечу:

– Как ты?

И первый раз назвал меня:

– Сынок.

Я повернуся к нему. Ответил так же коротко:

– Спасибо. Папа.

Мудрость отец проявил и позже, когда ни разу не вернулся к минувшему событию, и мать последовала его примеру.

К моей же чести, чести моих родителей, больше никогда, ни одним словом или полусловом никто из нас не возвращался к теме нашего родства. Святое свято! Родители – не те, кто родил, а те, кто вырастил, воспитал, выучил и выпустил сына в эту нелёгкую, самостоятельную, взрослую жизнь.

Поделиться: