Настоящая поэзия. Владимир Костров.

* * *

Защити, Приснодева Мария!

Укажи мне дорогу, звезда!

Я распятое имя «Россия»

Не любил ещё так никогда.

На равнине пригорки горбами,

Перелески, ручьи, соловьи.

Хочешь, я отогрею губами

Изъязвлённые ноги твои.

На дорогах сплошные заторы,

Скарабей, воробей, муравей.

Словно Шейлок, пришли кредиторы

За трепещущей плотью твоей.

Оставляют последние силы,

Ничего не видать впереди.

Но распятое слово «Россия»,

Как набат, отдаётся в груди.

* * *

Янтарная смола. Сосновое полено.

Грибной нечастый дождь

Да взгляды двух собак.

И сердце не болит

Так, как вчера болело.

И верить не велит,

Что всё идёт не так.

Как хорошо заснуть!

Как сладко просыпаться,

И время у печи томительно тянуть,

И медленно любить безлюдное пространство,

Не подгонять часы,

Не торопить минут.

И быть самим собой –

Не больше и не меньше,

И серебро воды в лицо себе плескать,

И сладко вспоминать глаза любимых женщин,

И угли ворошить,

И вьюшку задвигать.

Двух ласковых собак тушёнкой не обидеть,

И пить лесной настой, как свежее вино,

И записных вралей не слышать и не видеть,

А слушать только дождь

И видеть лес в окно.

У пруда силуэт давно знакомой цапли,

Которая взлетит немного погодя.

Спасибо, вечный врач,

Мне прописавший капли

В прозрачных пузырьках

Нечастого дождя.

* * *

Две берёзы над жёлтою нивой,

Три иконы на чёрной стене.

Я родился в земле несчастливой,

В заветлужской лесной стороне.

Деревянная зыбка скрипела,

Кот зелёно сверкал со скамьи,

Белой вьюгою бабушка пела

Журавлиные песни свои.

Отгорит золотая полова,

Дни растают в полуночной мгле.

Ничего слаще хлеба ржаного

Не едал я потом на земле.

Ухожу под другое начальство,

Только буду жалеть о былом.

Слаще русского горького счастья

Ничего нет на шаре земном.

* * *

Душа, не кайся и не майся –

За то, что я другим не стал.

Да, я стихи колоннам майским

На Красной площади читал.

Как Ванька, не ломал я лиру

У всей планеты на виду.

Я воспевал стремленье к миру

И славу честному труду.

Колонны шли путём кремнистым,

И флаги красные вились.

Я был тогда идеалистом,

Да и теперь – идеалист.

Уйдя в подземную квартиру,

Равно в раю или аду,

Я буду звать народы к миру

И бескорыстному труду.

* * *

Что может знать чужак

о полной русской воле?

Судить или рядить

об этом не дано.

Пора идти гулять:

сегодня ветер в поле

и дождь стучит в окно.

Безлюдно и темно.

Тут сам не разберёшь,

как можно жить иначе.

Зачем тебе любовь

пространства дорога?

Далёким куликом

о чём болота плачут?

О чём шумит тайга?

О чём поют снега?

Здесь просто и легко

остаться неизвестным,

любить сквозящий свет

и вяжущую тьму.

И разум не смущать

вопросом неуместным:

зачем и почему?

Затем и потому!

* * *

Когда мне становится грустно,

когда невозможно уже…

читаю.

От лирики русской

рассвет наступает в душе.

Как будто бы

солнышко брызнет,

надежду неся и привет.

В ней нет отчужденья от жизни

и едкого скепсиса нет.

Как будто бы

полем в тумане

идёшь, погрузившись до плеч, –

врачует,

колдует,

шаманит

широкая русская речь.

Она превращается в чувство, –

нет выше на свете судьи,

чем это великое чудо

единой народной судьбы.

И горы крутые

покаче

и в осени больше огня.

И нету на свете богаче

и нету счастливей меня!

КОНИ РУССКИЕ

Хватит в тёплом дремать овине —

Просыпайся, ямщик удалой.

Вновь грызутся на луговине

Красный, белый и вороной.

Губы в пене, грозят глазами,

Чёрный скалится на врага.

Красный мечется, словно пламя,

Белый бесится, как пурга.

У обрыва, над самой бездной,

Гривы на руки намотай,

Укроти их уздой железной,

Крепкой сбруею обратай.

И гони их под свист и клики

К звёздам в маревом далеке,

Встав, огромный, как Пётр Великий,

На грохочущем облучке.

Чтобы брат побратался с братом,

Чтоб Россия была крепка,

Чтоб Царь-колокол плыл набатом

Под дугой у коренника.

* * *

Я потихоньку умираю,

Сижу на лавке у стрехи

И в памяти перебираю

Друзей любимые стихи.

Я не ищу себе забаву.

Я вслушиваюсь в бытиё.

Одни друзья познали славу,

Другим не выпало её.

Но были мы одна стихия,

Но были мы одна волна.

Была Советская Россия.

Была великая страна.

Стихи друзей придут оттуда

И возвращаются туда.

Такого певческого чуда

Уже не будет никогда.

* * *

Один графоман в солидный журнал

прислал корявый стишок.

Совсем таланта не было в нём,

и стиль был весьма смешон.

Но чтобы вывод под стих подвесть,

в нём были такие слова:

«Жизнь такова, какова она есть,

и больше — никакова!»

Младший редактор сказал: «Пустяки!

Ступай-ка в корзину, брат!»

Но чем-то тронули сердце стихи,

и он их вернул назад.

— Вчера я пришёл весёленький весь,

и жена была неправа.

Но «жизнь такова, какова она есть,

и больше — никакова!»

Редактор отдела, увидев стих,

наморщил высокий лоб.

Стихи банальные. Автор псих.

А младший редактор жлоб.

Но строчки вошли, как благая весть,

до самого естества.

«Жизнь такова, какова она есть,

И больше — никакова!»

И свой кабинет озирая весь,

подумал любимец богов:

«А может, и я таков, как есть,

И больше совсем никаков».

И страшная мысль, как роса с травы,

скатилась с его головы:

А может, и все таковы, каковы,

И больше — никаковы?

ИВАН, НЕ ПОМНЯЩИЙ РОДСТВА

Не как фольклорная подробность,

Как вызов против естества,

Был в русской жизни

Страшный образ –

Иван, не помнящий родства.

Ни огонька,

Ни поля чести.

Ни проливного бубенца.

Ни доброй памяти,

Ни песни,

Ни матери

И ни отца.

Тут не увечье,

Не уродство,

Не тать – рука у топора,

А сердца вечное сиротство

И в светлом разуме дыра.

И в ближней стороне,

И в дальней,

В часы беды и торжества

Нет участи твоей печальней,

Иван, не помнящий родства.

ШУТКА

Я люблю надвинуть креном

козырёк на правый глаз.

Я люблю окрошкой с хреном

заправлять российский квас.

Я люблю траву зелёную,

наличник над крыльцом

и частушкою солёной

хрущу, как огурцом.

Но не давит мне в печёнку

и не колет под ребро

ни шотландская юбчонка,

ни тирольское перо.

Мы и сеяли, и веяли,

и ели ананас.

Ну а Хейли?

Ну и Хейли

мы читали, и не раз.

* * *

В керосиновой лампе — клочок огня.

Всё моё у меня под рукой.

Ты, Россия моя, наградила меня

Песней, женщиной и рекой.

Нет. Поля и леса не пустой матерьял,

Да и солнышко вдалеке.

Но себя я терял, когда изменял

Песне, женщине и реке.

У собрата денег полон кошель,

Пуст карман моего пиджака.

Но с годами всё также прекрасна цель —

Песня, женщина и река.

И когда, с последним ударом в грудь,

Сердце станет на вечный покой,

Я хотел бы услышать не что-нибудь —

Песню женскую над рекой.

* * *

В снежных шубах лесное боярство.

Горностайна позёмка полей.

Может, главное наше богатство –

Вольный ветер Отчизны моей.

Если боль твою душу недужит,

Если память уснуть не даёт,

Он завьюжит тебя, и закружит,

И в кирпичной трубе отпоёт.

Он за полу потянет, как нищий,

Он заплачет в дупле, как дитя,

Просквозит, расцелует, освищет,

Над Великой равниной летя.

В небе волчьей луны полукружье,

Лес и поле, крутая зима,

И в глазах промелькнут Заветлужье,

Колокольный Валдай, Кострома.

* * *

Просыпаюсь от сердечной боли,

Но зимою дымной не умру,

Доживу до лета, выйду в поле,

Постою без кепки на ветру.

Поклонюсь цветам, деревьям, сёлам,

Покачаю буйной головой…

Я хочу от вас уйти весёлым

Узкою тропинкой полевой.

Поздними прозреньями не маясь,

Не в больнице двери затворя,

А случайным встречным улыбаясь

И за всё судьбу благодаря.

Пусть для вас дожди слетают с вётел

И поёт вечерний соловей,

Я же вам оставлю только ветер,

Летний ветер Родины моей.

Поделиться:


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *