Татьяна Грибанова. «На сеновале». Рассказ.

Белым наливом скатывается за Васютиным амбаром в седые лопухи переспелая луна. А где-то там, над ольховниками Коровьего болота, ей на смену уже вызревает, вот-вот раскроется – только не проморгай! – огненный бутон чудодивного золотистого цветка. Вёдро. Не тянет ни дождём, ни сыростью. В парном июльском ветерке ситцевая в голубенький огурчик занавеска чуть колышется. Ушлый комаришка всё-таки сыскал лазейку, проскользнул к Митьке под полог, обустроенный мамкой ещё под Троицын день, и вот теперь, спозаранку, когда проявляются самые невероятные видения, самые желанные сны, этот неотвязный паршивец наинаглейшим образом докучает и докучает парнишке гнусавым зундением, «ну, прям-таки утерпежу от кропивца нету».

С бакши слышится равномерный хруст. Это дедушка, подобув на бурки галоши, бродит по росным грядкам, хряпает, набивает для подсвинка Ерошки хоботную плетушку молодого, переполненного соком, ослизлого свекольника. Запах нечаянно растоптанного огуречника смешанного с ядрёным укропным духом прокрадывается сквозь щёлки сеновала, вползает в Митюшкины полуосыпавшиеся сны.
«Поспишь тут, как же!» – пыжится мальчишка, накрывает голову подушкой, пытаясь зацепиться хоть за краешек ускользающей ночи. Но опять незадача – изодранные вчера в бабки Зининых крыжовниках руки так чешутся, так чешутся – мочи нет. С вечера завернули с дружком Тимкой справиться, не подошла ли на углу её захолустного сада «дулька». Мальчишки сквозь этот сад, как сквозь свойский, зажмурясь, пройдут. Груша пока ещё каляна-а-я! А крыжовник – ничего, в самый раз, только потемну уж дюже лих. И цыпки на пятках, будь они неладны, – чешутся заодно с зарапинами на пальцах. Хоть мажь их бабуля гусиным жиром, хоть не мажь, – Бог даст, может, хоть к Покрову отпадут.
– Хррр! Хррр! Хррр! – скрипит сарайная воротина.
– Вот так каждое утро! И какого рожна ей не спится? Сколько раз обещал себе нака́пать в петли машинного масла, да где тут! Опять забыл! Теперь вот слушай её песни на свою шею, – ерошит себе волосы, бубнит невыспавшийся Митька.
– Ммм! – Глафира обмахивается хвостом, не даётся доить.
– Ай ты нынче белены объелась? – доносятся до Митьки мамкины строгие-настрогие укоры, а потом ласковые-преласковые причитания, – опять подойник наподдала, – жалобится она подошедшему Лукичу, своему мужу, Митькиному отчиму, – витинару, что ли, показать, может, с вымям что приключилося, вишь как бьётся?
Тянет Лукичовым «беломором», слышно, как он, покашливая, спроваживается под сарайку сготавливаться на сенокос.
Вообще-то мужик он ничего. И рыбалить Митьку научил, и велик с получки обещался.
– Как папка сгиб в Чечне, мамка совсем было разумом помутилась, – припомнилось Митьке, – кто знает, как бы сложилось дальше, если б не этот вдовый Лукич. Мамка в нём прям-таки души не чает… Да и меня он не забижает… Небось сживёмся!
– Вжик-повжик! Вжик-повжик!
– Ишь дедкины пчёлы расчапали под Кулигой – греча зацвела, и ну с неё, уже с неделю как, мимо сеновала таскать к себе в ульюшки взяток. К Сергову дню, глядишь, дедуня и медогонку из чулана выкатит.
Пчёлы всё жукают и жукают. С полудрёму Мите уж и не разобрать: то ли они, заботные, взад-вперёд, носятся, то ли мурчит бабулина маслобойка.
– Динь-динь-тирли-динь! – бойко заплескалось из-под сарая – Лукич правит косы.
Ну, теперь уж точно рассыпался Митькин сон. Босый, на плече мятой тряпицей клетчатая рубаха, он шнырко спускается с сеновала по шаткой лестнице на почти подсохшие подорожники двора. Чтобы окончательно очухаться от душной июльской ночи, из притулившейся у крыльца дождевой бочки Митя брызгает на ходу пару пригоршень утренней прохладцы на лицо, на голую грудь. И, взбодрясь, влетает в кухню.
Вернувшаяся из курятника бабуля – в подоле фартука с пяток яиц – жалобится ему на рябую курицу: мол, всё никак не угнездится «нескладёха», в который раз подкладень раздавила. Отсерчав, старушка ставит перед внуком приберегавшуюся в сугреве, на загнетке, тарелку с ещё дымящимися блинами, пододвигает миску со сметаной и снова – прямиком к печке. Митя – один румяненький блямс в сметану и скорее – в рот. Остальные, с десяток, закатывает в трубочку, суёт тёпленькие за пазуху. Бабуля ещё настряпает – в плошке эвон сколько теста!
– Э-эх, кабы шапка-неведимка, пролизнул бы мимо бабули тихонечко!
Парнишка чмокает старушку на бегу, пока та не одумалась, и исчезает за дверью, прежде чем услышать надоедный («для хороших мальчиков») «молебен».
– Обедать-то, юла, отышшысь, пирог твой любимый с карасями затеяла, а то избегался, всё в сухомятку, кой на чём. Ишь ты, ужаленный! – выглядывает из растворённого окна бабулино смуглое с белесыми лучиками у краешков глаз лицо. Добрейшая старушка грозит внучонку блестящим от масла пальцем.
– Гоп-ля! – прихватив футбольный мячик, Митя спроваживает с горы к Филькину плёсу гомонливый табун уже подросших, оперившихся гусей. Верховодит ими здоровенный серый вожак, шишконосый Пугач, задира и буян, каких свет не видывал. Всё норовит эдакий расканалья супротив Мити заартачиться.
Неслухи, оставив на полгорЕ своего хозяина, расперивают крылья, мягко планируют над поросшей анисами стёжкой, над куртинами фиолетовых шалфеев и золотистых болиголовов, будоража шёлковистую водную гладь, плавно оседают на жёлтый сыпучий песок плёса, на противоположный, левый, низменный берег.
Сверкнув белыми, один к одному, зубами, мальчишка улыбается бойкими, приветливыми глазами, футболит в подгорье мяч. И, как заправская птица, расставив в стороны руки-крылья, срывается следом, летит за своими подопечными.
Золотистое – аж глазам жарко! – солнышко, словно смазанная яичным желтком, поджаристая бабулина лепёшка, катится вдогонку за Митей.
Впереди большущий летний день.

Поделиться:


Татьяна Грибанова. «На сеновале». Рассказ.: 1 комментарий

  1. Так вкусно все описано! И лето, и солнце, и малец, и дед… Прочла, словно свежим огурчиком с грядки похрустела! Спасибо автору за рассказ!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *