Автор этой книги Александр Верблюдов – коренной черноярец. Родившийся и выросший на берегу Волги, он бережно хранит воспоминания детства и юности, некоторыми из которых делится с читателями. Завсегдатаи «Родного слова» уже знакомы с его творчеством, несколько рассказов А.Верблюдова публиковались на нашем сайте. Сегодня мы представляем произведения из его новой книги «Берега», вышедшей недавно в Чёрном Яру.
АЛЕКСАНДР ВЕРБЛЮДОВ
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА
С чего? Наверное, с самого начала. А начало – это когда человек рождается. Но от этого младенческого возраста память ничего не сохраняет, а вот чуть позже, да. Мы себя помним лет, примерно, с пяти.
… Лежу под одеялом и не хочется вылезать – в доме прохладно, хотя в печке вовсю трещат дрова. Ноздри приятно щекочет запах пирожков с картошкой. Моих самых любимых. Но вставать всё равно не хочется. Мать подошла к постели будить. Она никогда не делала это грубо. Гладила меня по голове, пока не проснусь. Долго и нежно водила рукой по упрямым рыжим вихрам. Я уже давно проснулся, но хотелось ещё и ещё чувствовать это нежное поглаживание, и я упорно сжимал веки глаз. Мать всё видит и подначивает:
– Вставай, а то Васька с Вовкой все пирожки съедят!
Ну уж нет! Срываюсь с постели, и прямо в трусах – к полной тарелке на столе! Хватаю верхний, огненный, перекидываю с ладони на ладонь, по кусочку отрываю, дую на него, и в рот.
Родина – это мать и отец, братья и сестра, дедушка и бабушка, дом, двор и всё, что рядом. С каждым днём и годом круг этот расширяется до бесконечности, а с ним – и понятие Родины. В какой-то момент со слов взрослых начинаешь понимать, что её надо защищать. Но это чуть позже. А пока младшая наша команда из трёх братьев ходит от нашего дома до бабушки-дедушкиного, расположенного с нашим на одной улице (старшая половина детей – в городе на учёбе).
– По сто раз на дню, туда – сюда, – попрекаёт мать. А куда же ещё? Нас там любят! И тут любят! Между нашими домами, почти посредине – по пятьдесят метров оттуда-отсюда, – старинный купеческий кирпичный дом с деревянной верандой, парадным крыльцом и парадной дверью на улицу. Военкомат. Об этом мы знали всегда и старались побыстрее прошмыгнуть мимо – оттуда порой выходили очень серьёзные люди в форме, а это выбивалось за границы наших представлений. Видимо мы примелькались своими бесконечными хождениями взад-вперёд и однажды из-за этой двери нас окликнули… Робко поднявшись по ступенькам, вошли в коридор на веранду и обомлели. На длинном деревянном столе лежали автоматы и карабины. Настоящие! Военные! Сотрудник в гражданке пытливо посмотрел на нас и, зная заранее ответ, поинтересовался:
– Поиграть ими хотите?
Проглотив слюну от волнения, молча закивали головами.
– А вот это надо заработать!
И принялся показывать, как чистить оружие. Этим и занимались мы под его руководством за наглухо закрытой дверью полдня. Вычищенный и смазанный потом автомат или карабин переходил к нам в руки, и мы по очереди передёргивали затвор и, прицелившись через окно в сидевшую на дереве во дворе ворону, дёргали за курок. Раза по три. А каково было бы жахнуть боевыми? Не доросли!
В этом же военкомате позже вставал на воинский учёт. А ещё чуть позже, перед окончанием школы мать одноклассницы, работавшая там, дала нам для образца автобиографию одного из гражданских сотрудников, чтобы переписать под себя. Там всё было понятно, и мы быстренько заполнили свои варианты. Одноклассник Мишка почему то переписал себе последнюю фразу из оригинала: «В плену у немцев не был».
– Ты, чо, обалдел?
– Вы салаги, я на год старше вас, у меня всякое могло быть!
Наверное, могло, хотя родился он через четыре года после окончания войны…
Из этого же военкомата на большую войну ушли пять с половиной тысяч земляков. Вернулось чуть больше половины. Если и не израненные, то все без исключения с контуженными душами. Остальные остались по всей стране, по Родине. Или за её границами. У кого-то есть адреса последнего упокоения. У огромной части – нет таких адресов. Только стандартная запись в военкоматовской ведомости: «Можно считать пропавшим без вести». И дата. Запись одинаковая, даты разные. Не согласившись с таким безликим вердиктом, через семьдесят два года нашёл я могилу своего дяди Васи и сына очевидца его гибели. А другие? Так и лежат по всей Земле, по Родине, то ли обняв, то ли защищая её раскинутыми руками. Неопознанные. Неприкаянные.
Сталинградский фронт проходил от нас километрах в семидесяти, и красноармейцы из разбитых частей брели через Калмыкию в наш – первый от фронта военкомат на переформирование. Военкомат на нашей Красногвардейской улице был во все времена, и в сорок втором году улица была запружена бойцами. Бесхозными. Ещё не определёнными в новые воинские подразделения. А, значит, никому не принадлежащими. И никем не кормленными…
Бабушка моя Анна Ивановна вместе с матерью моей выносили на улицу большую кастрюлю молочного калмыцкого чая и блюдо с лепёшками. Каждому бойцу – по кружке чая и по куску лепёшки.
– Тётенька! И мне! И мне! И мне!
Наверное, у этих ребят Родина ассоциировалась потом и с моей доброй бабушкой. Хотя, какая она была бабушка. Пятьдесят два года всего… А матери – двадцать шесть. И вся первая половина нашей семьи уже родилась. И у них уже была Родина. И, спасаясь в дедовом погребе, они уже слышали вой пикирующих на Чёрный Яр немецких бомбардировщиков и разрывы бомб.
Много позже от этого военкомата весной и осенью, по долгу своей комсомольской службы провожал призывников в армию. Условный стук военкома в окошко ранним утром, и через две минуты выскакиваю из дома и догоняю колонну из десятка завтрашних защитников Родины и до сотни их провожающих. Впереди сверкает медью и гремит на всё село стройбатовский духовой оркестр. Идём по той же улице, по которой шли новобранцы на войну. Только они спускались к пристани на пароход и потом – в Сталинград или Астрахань, а мы на площадь – к автобусу в областной военкомат. На площади – строй и обязательный митинг. Выхожу с ощущением вчерашнего армейского прошлого, незримо ощущая на плечах свои лейтенантские погоны, портупею, ремень и чуть надвинутую на глаза фуражку. Передо мною не пацаны, а бойцы моего взвода, а потом – батареи, с кем шёл два года армейскими дорогами. И мне есть что сказать, и я знаю, как сказать, чтобы это врезалось и не забылось. Главное, не расслабляться и ко всему подходить на полном серьёзе. Тогда ты не потеряешься. А ещё – сжаться, как пружина, и видеть конечную цель – вернуться домой. Живым и невредимым. За время работы проводил несколько сотен призывников. Все вернулись домой. И слава Богу!
Родину защищать можно всегда. Если она у тебя есть. Если ты этого хочешь. Пятнадцатого октября 1973 года в Советской Армии была объявлена повышенная боевая готовность. В связи с боевыми действиями на Ближнем Востоке. Прошёл слух, что туда набирают добровольцев – офицеров. И к утру следующего дня к начальнику штаба нашего дивизиона потянулись желающие. Немолодой уже капитан терпеливо объяснял всем, что никаких указаний на этот счёт не было. Когда к нему в кабинет пришли мы, вчерашние выпускники гражданских ВУЗов – офицеры двухгодичники, поднял на нас усталые глаза: – Ну ладно кадровые офицеры, но вам через десять месяцев увольняться в запас, вас-то куда несёт?
Туда же, куда и всех. Родину защищать. Пусть и в таком далеке.
Родина у человека всегда. Просто в силу своего возраста он по-разному может подставить ей своё плечо. Это не его вина. Это – как день, начинающийся бодрым утром, постепенно переходящий в свой пик и к вечеру угасающий до исчезновения. Не навсегда, а всего лишь до завтрашнего утра. Так и мы постепенно перекладываем свои заботы на плечи подрастающей смены – детей, потом внуков, потом… Всё понятно и логично. Вот только до слёз жаль, что самая главная твоя Родина – твоя мама тебя уже никогда не пожалеет и не погладит родной ласковой рукой по покорной седой голове…
ПОЛЁТЫ ВО СНЕ И НАЯВУ
Среди множества событий и жизненных впечатлений особое место занимают те, что не вписываются в привычную схему. Порой даже начинаешь сомневаться – а было ли это с тобой на самом деле? Что-то действительно приходило во сне, но уж сны были какие-то слишком натуральные, осязаемые. Со временем острота восприятий несколько притупилась, но…
В детстве мне из раз за разом снился один и тот же эпизод. Я стою на крутом яру над Волгой, слева от лестницы, ведущей к пристани. Удивительно чётко вижу все мельчайшие детали окружающего. Ничего не предвещает неожиданностей и вдруг неожиданно падаю с этого высокого яра. Что было дальше – долетел ли я до низа, и в каком виде остался, мне неведомо. В ужасе от происходящего вздрагиваю и мгновенно просыпаюсь. После примерно трёх таких «полётов» пожаловался матери.
– Это ты растёшь во сне, сынок!
Вроде бы и неплохо, но страшно. В юношеском возрасте сны такие прекратились, видно вырос. Во взрослой уже жизни рассказал эту историю дочери. Она неожиданно заинтересовалась:
– Ну-ка, ну-ка, а в каком месте ты падал?
Я пояснил, она рассмеялась:
– А ведь я тоже падала. Причём несколько раз. Но не слева, а справа от лестницы. Это примерно метрах в десяти от тебя.
… Море я увидел впервые благодаря армейской службе в Батуми. За два года насмотрелся и накупался вволю. Потом были поездки в Сочи, Анапу, Адлер. Приятные эти воспоминания хранятся в памяти. Выбиваются из колеи приморские пейзажи и места, не раз и не два приходящие во сне. Батумский берег в районе морского аквариума, пляж, где мы любили отдыхать, и где я однажды спас ребёнка, уносимого волнами в море. Недалеко здание пединститута – единственной многоэтажной постройки на побережье. Но мне чётко видится совсем другой дом на берегу – с огромной аркой, через которую совсем близко виден морской берег и накатывающиеся волны. Мы проходим через эту арку, спускаемся по ступеням. Поворачиваем налево за угол этого здания и заходим в кафе напротив пограничного отряда. Я в мельчайших деталях вижу внутренний интерьер кафе. Мы делаем заказ, пьём вино, разговариваем. Обслуживает нас какой-то до боли знакомый грузин. Но ни дома этого, ни кафе в действительности не было! Был погранотряд и всё! Пытался совместить батумские и сочинские приморские окрестности. Не сходится! Не было ничего похожего!
…Был тёмный осенний вечер. На улице дул ветер и накрапывал дождь. Танцев не было. Никуда не хотелось идти, но дома одному было ещё тоскливее. «Пройдусь в быстром темпе до Волги и обратно, немного замёрзну и спать».
На улице – ни души, темно. По улице, потом в парк. Был ещё жив деревянный торговый павильон с верандой, где днём продавали лимонад и мороженое. Неожиданно услышал голоса с этой веранды и гитарные аккорды. Почти всю местную молодёжь знал, решил завернуть, заодно и пообщаться. На веранде различил силуэты нескольких парней и девушек. Попытался угадать кого-либо. Бесполезно! Никто не обратил на меня внимания. Они были заняты своим делом. Они пели – негромко, слаженно, красиво. Пели абсолютно неведомые мне песни. Песни были в унисон погоде – грустные и одинокие. Одна сменяла другую, причём никто ни с кем не советовался, что петь, просто один начинал, другие поддерживали. Было ощущение, что песни сживаются с окружающим миром, поднимают тебя вверх и уносят. Самое удивительное, что ты не сопротивляешься этому, тебе это нравится. Всё вокруг перестало существовать. Только песня и ты. Думать ни о чём не хотелось, было просто хорошо. Я закрыл глаза от удовольствия, а когда их открыл, рядом никого не было. Дул ветер, срывались капли дождя. Оглянувшись по сторонам, никого не увидел и не услышал. А было ли что-то в реальности? Не знаю. Но на душе явно похорошело…
БОЛЬШОЙ САЗАН
Все пацаны моего детства увлекались рыбалкой. Да и странно, если было бы по-другому. Мы жили на Волге, а, точнее, мы жили Волгой. Она у нас под боком, вернее, под яром, круглый год. Всегда разная – то подо льдом, то несёт этот лёд вниз к Каспию, то искрится отражёнными лучами солнца и манит к себе искупаться в летнюю жару. Рыбалка – это святое! У каждого свои места и снасти. Изысков не было – удилища из тонкого ровного ствола ясеня или груши-дички. Это для поплавнушки или спиннинга. Для закидушки главное – найти грузило. Со свинцом туган, искали «подножный корм». Самое удачное, если попадётся палец от сенокосилки. Зажал в тиски, молотком отломил острый нос и боковые выступы – вот тебе и грузило, готовое улететь как угодно далеко в зависимости от сноровки кидальщика. Кто раскачивал его, считая до трёх, а потом швырял, кто-то раскручивал над головой. Это как в прыжках в высоту – неважно, прыгаешь ножницами, перекидным или Фосбери-флоп, главное выше взлететь и не сбить планку. И тут главное, чтобы улетело как можно дальше и куда надо, и при этом не зацепило тебя крючком за спину, голову или ухо.
За сазаном ходили под буерак – это километрах в трёх пониже Чёрного Яра, за стерлядью ещё дальше – в Нижнее Займище, за бершом и судачком – на быстрячок на Чёрный Рынок. «Мелюзга» ловила мальков и плотвичку прямо у пристани (у нас говорили «под пристанью»). Дед мой тоже был заядлым рыбаком до 85 лет, пока жива была бабушка. Выгребал на лодке на середину Волги, становился на якорь, и на две лески ловил леща и густеру. Результат рыбалки можно было определить по его настроению. При удачном раскладе на вопрос: «Что поймал, дедока?», отвечал, зажмурив от удовольствия глаза: «Ута́ полна́!»(ута́ – кошель, садок). Однажды принёс 18 лещей, каждый из которых до двух килограммов. И как он их тащил с берега на яр в тридцать метров высотой? В случае «провала» на тот же самый вопрос хмуро буркал: «Пумал — два белых, третий как снег. Это вам не на серебряну удочку в магазине!» На предложение поехать подальше, где якобы другим рыбакам повезло, резонно отвечал: «У них ильменьки, фыркнул да полетел».
Иногда брал с собой нас – внуков. С утра клёв был, потом затихал. Становилось скучно, хотелось есть, припекала жара. Но дедушка домой не спешил. Он упорно ждал поклёвки, намотав лески себе на пальцы по обе стороны лодки. Глаза закрыты, наверное, дремлет. Сговорившись одними глазами, мы одновременно начинали дёргать за его лески. Мгновенно проснувшись, дед начинал тащить сразу обе. Надолго оставаться невозмутимыми нас не хватало – мы начинали громко хохотать. Поняв подвох, дед хватался за кормовое весло. Ничего не оставалось делать, как прыгать за борт. Тем более, кроме трусов, никакой одежды на нас не было. Дед остывал и звал назад, обещая не наказывать и переживая за нас, плавающих посредине реки, где до каждого берега было по километру.
Зимой ходили на озёра, ловить серушку на червячка или дёргать окуня. Клёв был слабый и эта рыбалка особо не прельщала. Однажды глухой зимой, в субботу, в школе во время перемены прошёл слух, что вчера где-то в Воложке на яме мужики наловили больших сазанов на блёсны, и сегодня туда готовится многочисленный «десант». Сазаны – это тебе не какие-то там колючие окуньки! Народ в классе загорелся, и, пообедав после занятий, мы встретились на стадионе, чтобы веселее было идти вместе. А шагать предстояло километров шесть, из них половину – по льду. В руках дергушка из ветловой ветки полуметровой длины, в которую вбиты два гвоздика с намотанной на них крепкой жилкой с большой летней блесной на конце. На что уж там ловится сазан, я не знал, да и особого выбора не было. Потемневшую от времени и «безделья» блесну до блеска начистил об валенок. Тару никто не взял, не особо рассчитывая на успех. По поводу лунок беспокоиться не стоило – по словам очевидцев, весь лёд на месте рыбалки был в дырках.
Примерно через час мы были на месте. На льду Воложки чернела огромная толпа мужиков. Все размеренно и сосредоточенно взмахивали дергушками, пытаясь подцепить подводного красавца. Некоторые из рыбаков пытали счастья с утра. Лёд от лунок напоминал решето. Рыбы на льду не было ни одной. Там, где вчера был клёв, плотность толпы зашкаливала, и попасть туда у нас шансов не было. Пришлось пристроиться сбоку. Между взмахами удилищ рыбаки делились вчерашними эмоциями:
– Бедын двух взял, по десятке каждый!
– Да он и в луже поймает!
– А у Бизбита в лунку не пролез, пока обдолбили, он и сорвался, видать, его ломом зацепили. Зато потом ещё одного одолел.
Мы с одноклассниками стояли одной кучкой, и будущие сазаны нас волновали относительно – в доме не мы были добытчиками, и никто нас не попрекнёт. У нас были свои разговоры – на уровне наших умов и представлений шестиклассников. Но поймать бы и не помешало! Поэтому каждый подъём лески сопровождался тревожным ожиданием чуда. Но чудо почему-то не торопилось! Ладно бы у нас! Опытные рыбаки «сидели на мели». Толпа громко сопела, мороз крепчал, дело шло к вечеру, солнце клонилось к закату. От долгого стояния и отсутствия адреналина стали подмерзать ноги и всё, что выше. Мальчишки готовы были сорваться домой. Решили взмахнуть ещё по сто раз и шабаш.
…Третий взмах мне не удался. Блесна будто зацепилась за дно. Сначала не понял причины. Потом как молнией пронзило: «Сазан!» Попытался тащить жилку вверх. Не тут-то было! Понимая, что у одноклассников столько же сил, что и у меня, высмотрел знакомого человека постарше и покрепче – Петра Варламова.
– Петя, помоги!
Тот бросил свою дергушку, перехватил у меня, и через несколько мгновений на льду кувыркался золотой красавец килограммов на семь. Толпа ахнула. Народ побросал свои снасти и навис надо мной, пока я снимал сазана с крючка. Тут же застучали ломы, топоры в «шаговой доступности» от моей лунки. Конечно, там же ещё стоят такие! Отцепив сазана, я обнаружил, что моя лунка уже занята каким-то взрослым наглецом. На моё недоумение мужики мгновенно выгнали «захватчика». Адреналина у меня и у окружающих прибавилось, и толпа стала махать дергушками с удвоенной силой. Разговоры прекратились. Думаю, на народ, особенно взрослый, кроме всего прочего давила мысль, что же они расскажут дома и знакомым по поводу того, что «сопливый» пацан поймал, а они остались в стороне. Минут через пять удача улыбнулась! Опять мне!
– Петя, помоги!
Может, мне показалось, но рывки помощника были слишком резкими и перед самой лункой сазан сорвался. Жалко! Я решил не испытывать судьбу дальше – третьего раза мне бы не простили, или кого-то хватила бы кондрашка.
…Зацепив сазана за губу якорем блесны, потащил домой. По льду он скользил как конькобежец, а вот от берега пришлось перекинуть его через плечо и нести на леске, обмотанной вокруг ладони. От сдавливания и крепчающего мороза руки закоченели, хотя и были в шерстяных варежках. Но душу грела радость победителя. Через полчаса был во дворе дома. Не в силах открыть дверь застывшими руками, постучал в окошко. На крыльцо вышла мать. У моих ног лежал сазан.
– Где взял?
– Поймал!
– Сам?
– Конечно!
Видя моё замороженное состояние, мать положила сазана в банный таз и занесла в дом.
– Смотрите, Шурка поймал! Завтра большой пирог печь будем!
Спасибо большое! Впечатлило. Воспоминания нахлынули.