– Зинка! Художница! Осетра тебе в садок, долго ты там ещё будешь возиться?!

– Почти всё, ПалПалыч!

Спрыгнув с высокой лестницы и наспех оттерев руки от красных и синих брызг, Зина отбежала на несколько шагов от стены, на которой теперь сохнет её надпись: «Все наши силы — для героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота! Все силы народа — на разгром врага! Вперёд, к победе над немецко-фашистскими захватчиками! Сталин».

А ведь неплохо получилось! Смахнув непослушные русые косы назад, она поняла – жаль, что идея нарисовать на сером и унылом фасаде здания пожарной станции такой лозунг пришла ей так поздно! Жаль, что ей только вчера на глаза попалась старая, прошлогодняя, кажется, июльская «Правда» с речью вождя! Конечно, седой ПалПалыч покряхтел, когда она выпросила у него два стакана синей и красной краски, но не поворчать он не мог. Участник ещё гражданской войны, весьма пожилой начальник пожарной смены, который получил похоронки на обоих сыновей ещё в первые месяцы войны, давно уже выплакал все слёзы. Теперь он, как мог, опекал своих «бойцов» – девчат из пожарной бригады, которые посменно дежурили на вверенном ему участке, и иногда тихо приносил им не только уголь для печей, но и завёрнутые в тряпьё большие куски «краснухи». А тут ещё и дефицитную краску подавай…

– Куда помчалась?! Лестницу убери – утащат же!

– Ой… Наташа! Уберите, пожалуйста! – весело крикнула, уже подбегая к пыльной «полуторке», Зина.

– Наталья Вениаминовна, а не Наташа!

Слова «старика», как беззлобно и уважительно называл его коллектив, донеслись до двух других женщин, выходящих из дверей здания. Одна из них – Наталья – 34-летняя дама благородных кровей, которая когда-то окончила художественное училище Власова, закрытое в этом году, не терпящая такой фамильярности. Она была дальней роднёй председателя райкома, который и устроил её сюда. У Натальи муж – лётчик-майор, бесследно пропал почти год назад в воздушных боях под Москвой, и теперь она была озлоблена на весь мир. У них не сложилась жизнь: постоянные командировки супруга выбивали из колеи, не было детей, и всю свою злость на этот мир ей надо было на ком-то вымещать – а тут как раз под руку постоянно попадалась эта малолетняя выскочка-студентка Зинка да молчунья Айгуль, которая и по-русски даже плохо говорила.

– Я для тебя не Наташа! – прикуривая папироску, прошипела она, – Я… вон пусть Гулька уберёт!

Айгуль, спокойная женщина средних лет, молчаливо улыбнулась и помахала вслед рукой Зине. Тихо вздохнув, она надела на плечо старую деревянную лестницу и потащила её в сарай при здании. Она не могла понять, почему эта красивая, но высокомерная «НаташАминовна», как она её называла, так не любит Зину. Завидует, что ли, её молодости? Что завидовать? Война! Ведь не знаешь, что будет завтра. Может, завидует, что вчера проводить Зину домой пришёл какой-то молодой парень с лесной биржи? У самой-то муж погиб, наверно. И тут же вновь из её памяти показалось загорелое и худое лицо родного Адиля – справедливостью их жизнь с мужем не отличалась: его в тридцать седьмом осудили на 5 лет лагерей по какому-то надуманному поводу, ей совершенно неведомому. Он должен был вернуться в скором времени к своей семье с тремя детьми, которых в одиночку «тащила» на себе сейчас Айгуль. Благо, в «пожарке» и работа всегда была, и карточки вовремя отоваривались. Должен вернуться – но вернется ли?

Конец сентября 1942 года выдался весьма прохладным для Астрахани, и все остальные девчата уже сдали смену и поскорее разбежались по домам – время позднее, уже стемнело, но сегодня они все задержались помочь Зине – самой молодой в их коллективе. Это ей вчера пришла в голову идея – вывести агитационную надпись на стене пожарной станции. И уже сегодня, в свободное время, каждая выводимая буква девушек всё ровнее и увереннее ложилась на стену. В каждое слово они вкладывали всю свою силу, всю ненависть к фашистам, всю боль своего сердца, думая о родных и близких, о всех тех, кто сейчас был далеко на передовой.

Она – студентка педагогического института, семнадцатилетняя комсомолка, ударница агитбригады, всем сердцем горела хоть чем-то помочь своей стране и добровольно пошла по выходным помогать родной Астрахани в пожарную охрану. Работы было достаточно: по деревянному городу то и дело вспыхивали пожары, прошедшее лето было очень засушливым и жарким, да и вражеские бомбардировщики периодически приносили смерть с небес. Иногда то ли злому ли умыслу, то ли по неаккуратности бомбы сыпались не только на судостроительные и судоремонтные заводы, не только на нефтехранилища, но и на обычные жилые дома, вырывая из жизни простых горожан. В начале сентября несколько налётов на город оставили груду развалин вместо второго корпуса судостроительного завода Кирова, а ещё в августе на правом берегу фашисты подожгли нефтяные ямы, которые тушили несколько дней.

Было сложно. Брат Зины – Сергей, старше её почти на десять лет и ушедший на фронт из инженерно-проектировочного бюро, уже два месяца не писал, и они с мамой, Верой Николаевной, очень сильно переживали. Раньше он писал раз в неделю, и эти коротенькие весточки, наполненные любовью к близким людям, прошедшие «треугольность» военной почты, согревали сердца этих двух женщин. Они грели их скупыми строчками в первую военную зиму, когда не было угля и дров для печи, и они топились чем придётся. Они давали свет надежды, когда начались перебои со «светом» по городу. Они наполняли их мысли радостью, когда нечем было наполнить желудок. Они давали силы, когда после тяжёлой смены они, казалось бы, уже полностью иссякли. И вот вдруг второй месяц самое страшное – неизвестность.

«Ничего! Наверно, письмо уже идёт к нам. Наверно, просто фронтовая почта барахлит. Брат точно должен написать! Он так любит маму и не даст ей загрустить! И я прорвусь! Он и про меня не забудет! – думала Зина, трясясь в «полуторке», – мне ещё повезло сегодня: вон ПалПалыч опять едет на Болду за топливом, заодно и меня подбросит домой, на мою Ново-Лесную».

Через час, гремя колесами и пустыми канистрами в кузове, кое-где по булыжной мостовой, кое-где – по грунту, машина докатилась до перекрёстка с Желябова.

– Бывай, художница! Молодец! Объявляю благодарность! – крикнул ПалПалыч вслед уходящей Зине. И она, придя домой и не застав маму – наверняка опять на смене задержалась, или трамвай вновь ходит только до госпиталя – наспех перекусила двумя бутербродами с килькой и, довольная своими дневными делами, отправилась спать. Она знала, что не зря прожила этот день. Она тоже сражается, как может сражаться семнадцатилетняя комсомолка. Её надпись будет гореть на стене и в душе каждого человека, который стремится очистить родную землю от врагов. С этими радостными мыслями она и заснула. Прошло больше часа, и ходики на стене пробили полночь, сообщив всем, что наступил новый понедельник, 28 сентября 1942 года.

А в половине пятого утра, когда уже спала и вернувшаяся домой Вера Николаевна, одна фашистская бомба промахнулась на злые пару сотен метров…

…Она никогда не узнает, почему через четырнадцать лет подпись «Сталин» на стене вымарают. Ей не доведётся увидеть, как через 24 года её буквы полностью уберут с фасада, побелив его. И ей никогда не узнать, что ровно через восемьдесят лет такие же молодые люди, совершенно случайно обнаружив еле видимую надпись на грязном фасаде теперь уже старого жилого дома, возьмутся за её реставрацию.

Ведь она – как знак, как крик из прошлого и призыв к нашему настоящему: не забывать никогда наших земляков, кто своими силами хотя бы на миг, но приблизил такую трудную, кровавую, но такую нужную Победу!

Поделиться: