ОЛЕГ АЛЕКСАНДРОВИЧ КУЛИКОВ (1947 – 2000)

Последняя прижизненная и самая зрелая книга Олега Куликова недаром называется «Дорога домой». Свою возвратную дорогу домой поэт начинает строить с первых же строк:

«Живу в степи.

Давно покинул море.

Фланелью флотской вытираю пыль.

А за окном, совсем в другом просторе,

куда ни глянь – лишь небо да ковыль.

Но сумрачными ветреными днями

Придёт оно, обличье туч приняв,

Тех, что впитали воду над морями

И принесли сюда, едва подняв.

Надвинется…

Займёт собой полсвета…

Плеснёт в окно, как будто из ведра…

Приходит море, будто к Магомету

Приходит долгожданная гора».

Неразрывными узами связан Куликов с морем, с забытыми причалами, с ушедшими на береговой покой капитанами, в которых отложилась соль всех океанов и морей, с буксиром, оставленным на мели:

«На берегу обсохли сваи,

А на причале сгнил настил.

Свою серебряную свадьбу

Буксир с рекою огласил.

И окатил с размаху дымом

И порт, и город, и зарю.

Он был любимцем и любимым,

Тот, о котором говорю…»

С болью пишет Куликов о песчаном свее, полыни и солончаке на том месте, где прежде «морские волны с рёвом в берег бились…»

«… Ушла вода, оставив маяки,

Угрюмые, нелепые в пустыне.

Лишь чайки, одуревши от тоски,

Здесь кружатся и носятся поныне.

И та же у седеющих отцов

Тяжёлая и валкая походка.

А сыновья, покинув отчий кров,

По-прежнему уходят в мореходку…»

Кровно близка Куликову Русь уходящая. Какой у него есенинский плач по разрушенным деревням, раскатанным по брёвнышку, какой у него жуткий марсианский пейзаж обезлюдевших дорог, забитых курослепом:

«… Когда ветшают русские деревни, —

Там пал забор, здесь покосился дом, —

То умирают первыми деревья

Над озером, над речкой, над прудом…»

Так кто же остался на земле, перепаханной безжалостным временем? Остался в деревне Иван с супругой Марьей посреди марсианского разрушения, как от века морской посёлок Вышка – один среди серых песков. А море – ушло.

Сквозь обжигающее пламя ведёт «Дорога домой», заставляя вспоминать, сколько утеряно всеми нами на наших путях к дому, куда нам суждено возвращаться бесконечно:

«… Давно кресты поставлены родне,

Знакомого не встречу здесь, пожалуй.

А этот старый дом – зачем он мне?

Забытый старый дом в деревне обветшалой…»

И с природой он одной крови. Куликов растворяется в природе. Он – и дождь, который пронизывает и голый лес, и его душу. Его Куликовское «Я» растворено во Вселенной, потому что «с каждой избою и тучею, с громом, готовым упасть», чувствует он «самую жгучую, самую смертную связь».

Да, Олег Куликов был одной крови с Лукоморьем нашего Понизовья, потому что родился он 20 июня 1947 года в рыбацком селе Зеленга Астраханской области, а, «услышав раковины пенье», пошёл учиться в Астраханский морской рыбопромышленный техникум, по окончании которого «ходил» на судах рыбопромыслового и торгового флотов матросом, мотористом и радистом. Работал бурильщиком в геологоразведочных партиях, слесарем на заводе. А закончив историко-филологический факультет Астраханского пединститута, осел в посёлке Лиман и стал преподавателем истории и обществоведения в профессионально-техническом училище.

А когда он принёс свои стихи в «Комсомолец Каспия» Клавдии Холодовой, она, умеющая и любящая находить и поддерживать таланты и давать им путёвку в жизнь, тут же опубликовала их в «Комсомолочке», в которой возглавляла в ту пору работу с поэтическим молодняком. Главное – начать. А потом Олег Куликов публиковался в «Литучёбе» и в нашем, нижневолжском журнале «Волга», выпустил сборники стихов «Половодье», «Огни на реке», «Путина», принял участие в коллективном сборнике «От любви и добра», победил в международном поэтическом конкурсе «Глагол», в котором приняли участие более пятисот поэтов.

Прекрасный лиманский поэт Олег Куликов был не только неповторимым «певцом Волжского Понизовья», но и одним из самых оригинальных русских поэтов. Золотым поэтическим запасом России. Об этом и писали в своё время Ю. Щербаков, Д. Немировская, Б. Свердлов, П. Морозов. Об этом, ещё при жизни поэта, успел сказать и я. Это поняли чуткие к поэзии чехи, которые очень неплохо перевели его на свой язык. Надеюсь, что когда-нибудь стихи Олега Куликова зазвучат и на английском, и на французском… Правда, как можно перевести с русского, такие, к примеру, строки:

«Над Волгой розово светает.

Сырая наволочь легка.

Всё явственнее проступает

Пейзаж с рекой без рыбака.

Над лабиринтами излучин

Прядут лучи тумана нить,

И нужен только скрип уключин,

Чтоб это утро разбудить…»

Мир Олега Куликова с кундраками и камышами, реюшкками и байдарками, – тёплый, живой, шумящий и щемящий, вещественный и осязаемый – это добрая Галактика Куликова:

«Полдень. Август. Тихо. Жарко.

Дремлет в заводи баклан.

Далеко шуршит бударка

По осклизлым кундракам.

Под густым кустом осоки,

Не встревоженный пока,

Всё мозгует козни окунь,

Поджидая рыбака.

Я и сам домой мечтаю

Привезти пустой кукан,

Я и сам-то уж не чаю,

Как поддаться на обман.

Видеть мне до боли жалко,

После каждого гребка,

Как тяжёлая бударка

Подминает облака.

Туча дальняя тревожит,

Что реки стеклянной плоть

Невзначай, пожалуй, может

Тяжким громом расколоть».

И читая это, попадая в этот девственный, завораживающий мир, я, сугубо городской человек, отчаянно хочу бросить всё к чёрту, осесть в этом, забытом нами и полном первозданной жизни мире, хочу вернуться на круги своя. Ведь был же, в конце концов, и мой дед знатным солильщиком, а мама родилась в рыбацком селе Свободное…

Всё болтаемся мы «между поверхностью и дном», всё вздыхаем о том, что «…и города из нас не получилось, и навсегда утрачено село…». А мудрый Олег Куликов, походив «по морям, по волнам» и пройдя свои университеты, осел в Лимане, не так уж и далеко от своей Зеленги, и стал писать всё лучше и лучше, не торопясь, выстраивая и обустраивая свою поэтическую вотчину, в которой я, давний читатель стиха, оказываюсь мгновенно:

«Желтеет тополя насторожённый знак,

И клёны не горят кострами – тлеют.

Их листья, искрами летя в холодный мрак,

Осенний день не делают светлее.

А за рекой тяжёлый свод небес

На берег навалился мокрой тушей,

И дождь всё льёт, пронизывая лес,

А голый лес насквозь пронзает душу.

И тянется неспешно мыслей нить,

Что вот октябрь, что холодно, тревожно,

Что осень, в общем, не за что любить,

Что не любить, наверно, невозможно».

Верно подметил своим «хищным глазомером простого столяра» известный волгоградский поэт Василий Макеев, что в Астрахани «распоясались поэты! То ли моряна благотворно просквозила мосты, площади и закоулки старинного города, то ли глобальное потепление отогрело заиндевевшие души, — но в астраханской поэзии сейчас стоит высокое половодье. Но и среди этих, «распоясавшихся» поэтов и в этом высоком половодье лирик О. Куликов – наособицу. Как в частушке, которую пели в Вёшенской о великом М.А. Шолохове:

«Все писатели в столице,

Один Шолохов в станице».

Не в укор всем нам, городским, пусть будет эта частушка. Но если ты, пишущий, осел в Тарусе, как Паустовский, или Заболоцкий, если живёшь в станице, как Шолохов, поселился рядом с лесом, как Пришвин, или в Лимане, как Куликов, то, имея ещё и талант, ты круглосуточно дышишь рекой, лесом или степью, а потому и пишешь всё лучше и лучше.

Конечно, можно быть и Буниным или Фазилем Искандером и, живя почти всю жизнь под Парижем или в Москве, великолепно писать о России или Чегеме. Можно, конечно. И всё же, всё же, всё же…

Олег Куликов начал писать довольно поздно, а ушёл – рано. Но, сотворённое им за четверть двадцатого века, сделало нашу астраханскую поэзию всероссийской. За свою довольно короткую жизнь поэт успел нанести на литературную карту России и уходящее, как море, наше родное Понизовье, и кровно близкую ему Русь, уже безвозвратно ушедшую. Какой у него клюевский стон, есенинский и рублёвский плач по уничтоженным русским деревням!

«Разнесли, раскатали по брёвнам,

И дроги забил курослеп.

Тишина оглушает до звона,

А пейзаж – марсиански нелеп…»

Поэт Куликов нанёс на литературную карту России то, что сжимает каждое астраханское сердце, но что выразить в стихах смог, может быть, только он один:

«Опять весна шумит по берегам,

И оживают гроздья гнёзд грачиных.

Вновь их весёлый суматошный гам

С зимы срывает чопорность и чинность.

Опять весна шумит по берегам,

И хмуро улыбается природа,

И тянется, как памятник снегам,

Травинка из последнего сугроба.

Опять весна шумит по берегам,

Река смывает с них и грязь, и слякоть,

И снова время зацветать садам.

И время жить.

И время петь и плакать».

Перефразируя знаменитое изречение М. Горького о С. Есенине, можно, наверное, сказать, что Куликов был органом, созданным природой для выражения печали уходящей Руси Нижневолжской.

Родившийся через два года после войны, Олег Куликов не стоял на «огненном ветру», как фронтовики М. Луконин или Б. Шаховский, но каким-то образом сумел вобрать в себя дух военной и послевоенной России и написать об этом со всей силой своего сострадательного и зоркого таланта:

«Чьи-то лица в пятнах рыжих.

Здесь знакомых не отыщешь.

Но попристальней, поближе

Посмотри – и ты услышишь

Давних лет лихие песни,

На причалах свист и топот,

И вплелось в мотив всё вместе:

Смех и слёзы, крик и шёпот.

Вот матрос с лихой сноровкой

Размотал канат причальный.

Пароход «Степан Здоровцев»

Захрипел гудком прощальным.

Вот сейчас вдоль борта берег

Поплывёт, волна завьётся…

Что вернётся – каждый верит.

Каждый верит, что вернётся».

(«Старая фотография»)

Внимательно вчитываюсь в «Старую фотографию» Олега Куликова и вдруг вспоминаю совсем другие – старые любительские довоенные фотографии моих молодых дядей. На этих снимках они гораздо моложе меня, нынешнего. Фотоснимки двух дядей моих по маме, не вернувшихся с полей Великой Отечественной войны сделаны как раз перед уходом на фронт. Всматриваюсь ещё пристальнее и ближе и вижу совсем молоденького офицера, красивого и стройного прапорщика, с едва заметным пушком на верхней губе, моего родного дядю, папиного старшего брата, убитого ещё в Первую Мировую в первом же бою… Сквозь десятилетия слышу давно умолкнувшие голоса бабушки, мамы и тёти, вспоминающих о том, как они провожали на Вторую Мировую своих сыновей и братьев, а моих родных дядей, и в моей генетической памяти вдруг всплывает название парохода: «Степан Здоровцев»…

Нас с Олегом Куликовым разделяет всего два года, а потому столь близкие воспоминания гудят у нас в крови.

Бог наградил Олега Куликова талантом особенным. Гёте как-то сказал: «Сначала пишем просто и плохо, потом сложно и плохо, дальше – сложно и хорошо, и только в самом конце мы начинаем писать просто и хорошо».

У Куликова всё было по-своему: он сразу начал писать просто и хорошо.

Талантливый поэт и проницательный критик Павел Морозов зорко подметил, что нельзя точно определить, когда и какие стихи написаны О. Куликовым. Его своеобычность – всегда куликовская, а ранний Куликов – это уже и Куликов поздний. И наоборот. И в этом – ещё одна тайна его поэтического дара.

О, эти божественные тайны стиха! Без них не выжить нам ни «при сейчас», ни, тем паче, в будущем! А бессмертная куликовская «Зимняя песня» мне часто снится по ночам. Точнее, я вспоминаю её, засыпая. Очень странно, что она до сих пор не увековечена в музыке:

«По первому снегу,

по птичьему следу –

точнее сказать не могу –

но я всё равно соберусь и приеду

к деревне на том берегу.

Какие протянутся вдруг параллели!

Подчас и не ведаем мы,

Что могут напомнить

Густой акварелью

Летящие к небу дымы.

Какие разбудит подспудные силы

В звенящих сосульках ветла.

О чём порасскажет осокорь унылый

Сухими губами дупла.

Там дремлют в жестяном шуршанье осоки

Тягучие зимние сны…

И воспоминаний простых и высоких

Мне хватит до самой весны.

А след наливается лужицей тёмной

На первом, неверном снегу.

Неважно, что там меня даже не вспомнят,

В деревне на том берегу».

Да, да. Счастье – оно всегда на том волшебно-зелёном берегу. И мы туда всё едем и едем, всё плывём и плывём… Это всё о ней, о родной куликовской Зеленге. Строки удивительной простоты, мощи и образности, а ещё наполнены тем беззащитным и невыразимым, что понимаешь только сердцем.

В поэтическую хрестоматию уходящего Понизовья Олег Куликов вписал и от века морской посёлок Вышка, от которого потихоньку, на цыпочках ушло море, и старого бакенщика («Огни на реке»), и прозеленевшие илом «старые шхуны», и просящий помощи буксир, который огласил с гибнущей рекой серебряную свадьбу, и своих «Капитанов», в которых отложилась соль всех морей и океанов…

Русские поэты всегда уходили безвременно, с жуткой точностью предсказывая сроки своей внезапной кончины.

«Я умру в крещенские морозы,

Я умру, когда трещат берёзы…», –

предсказал Н. Рубцов и ушёл в лютую крещенскую ночь.

Предчувствовал свой ранний уход и Олег Куликов:

«Ударит сердце, рёбра сокруша,

Как хулиган разнузданный кастетом.

И вскрикнет удивлённая душа,

И навсегда простится с белым светом.

И побредёт по вечной тишине,

Над суетой в своём обличье новом.

В каком – не знаю,

но хотелось б мне –

Не птицей, не травой,

а только словом.

Тем самым, что будило по ночам,

И рассыпалось – стоило проснуться.

Которое началом всех начал,

Венцом венцов могло бы обернуться.

Что вобрало в себя и солнца блик,

И шелест трав, и птиц рассветных пенье,

И свой предсмертный удивлённый крик,

И собственную смерть,

и воскресенье…»

И на стыке тысячелетий сердце поэта ударило, сокрушив рёбра, и вскрикнула удивлённая душа и навсегда простилась с белым светом. Олега Куликова не стало, но Слово его осталось.

После его кончины поэт Борис Свердлов посвятил своему другу пронзительные стихи, от которых сжимается сердце:

«По зимнему Лиману

Брожу я в день утраты.

По улице из крана

Вода бежит куда-то

И действует на нервы

Пейзаж закрытых окон.

Сказали: «Жил он скверно

И очень одиноко».

А небо молчаливо

Склонилось над бараком.

Скулит себе под ивой

Бездомная собака.

Над речкой, над погостом,

Над садом – снег тишайший

Парит легко и просто,

Без подлости и фальши.

Всё было: грех и лихо,

И страсть была в поэте…

Его стихи, пусть тихо,

Звучат на этом свете».

Когда мы говорим о творчестве каждого настоящего поэта, я думаю, необходимо вспоминать заветные слова А.Т. Твардовского:

«Вся суть в одном единственном завете:

То, что скажу, до времени тая.

Я это знаю лучше всех на свете, –

Живых и мёртвых, – знаю только я.

Сказать то слово никому другому

Я никогда бы ни за что не мог

Передоверить. Даже Льву Толстому –

Нельзя. Не скажет. – Пусть себе он Бог.

А я лишь смертный. За своё в ответе.

Я об одном при жизни хлопочу:

О том, что знаю лучше всех на свете,

Сказать хочу.

И так, как я хочу».

То, что успел сказать Олег Куликов, он знал лучше всех на свете – живых и мёртвых. И потому дыхание вечности легло на многие, рождённые им, строки.

Поделиться: