КЛАВДИЯ ФЁДОРОВНА ХОЛОДОВА (1943-1976)
«Если я заболею,
К врачам обращаться не стану.
Обращаюсь к друзьям», – заявил когда-то «на всю честную Русь» Ярослав Смеляков.
А к кому обращаться, когда заболит душа?
Врачуй меня,
Певучий волжский край,
Где целый день
Хохочет звонко солнце.
Блестят домов
Умытые оконца –
Бесхитростный
Провинциальный рай…
Припомнишь эти молитвенно-целебные, солнечные строчки Клавдии Холодовой, и так легко, легко…
Она вспыхнула на небе лирической поэзии так ярко, что стала видна даже невооружённым глазом.
Её заметили. Газета «Волга» ещё 12 февраля 1965 года в информационной заметке «Обсуждаются рукописи «молодых» сообщала:
«…Горячий спор разгорелся о стихах Клавдии Холодовой. Автор умеет тонко подметить важные детали, негромко, но с глубоким чувством может рассказать о своём герое, хорошо владеет литературным языком, у неё своеобразная манера письма…»
Давая ей рекомендацию в Союз писателей в июне 1975 года, Юрий Селенский подчеркнул: «Рекомендация – не гарантия, и всё же по праву возраста и опыта считаю: у Холодовой есть своя тема, свой почерк, своё видение мира и умение выразить это в образах. Рекомендую уверенно».
Известный русский поэт Василий Фёдоров, в семинаре которого занималась К. Холодова, также высоко оценил дарование молодой поэтессы.
Весной 1976 года за книги стихов «Голубой олень» и «Лесная река» К. Холодовой была посмертно присуждена премия Астраханского комсомола.
Клавдия Фёдоровна Холодова родилась в 1943 году в Курской области. Дочь овдовевшего солдата, она выросла на той самой курской земле, где, решая будущие судьбы мира, грохотали циклопические битвы.
Танком прошла Великая Отечественная по сиротскому детству Клавы, и училась, и оканчивала строительный техникум она уже в Астрахани. Она была светлым человеком, поэтом и учителем, а потому всё своё солнечное сердце отдавала желторотым и беспомощным своим птенцам-ученикам, которые её обожали, и до самой своей внезапной смерти руководила литературным объединением «Высота» при ДК строителей, куда приходила прямо с городских строек, – всегда красивая, улыбающаяся и доброжелательная. Потому её бывшие «птенцы» до сих пор с любовью вспоминают свою «поэтическую маму».
Ушла она страшно, непостижимо, несправедливо рано…
Стихи её не похожи ни на чьи другие. Сравнивать её не с кем. Появившись в поэзии, она сразу же нашла свой стиль. Страну её поэзии легко найти на литературной карте. Вот города-порты: Зурбаган, Лисс, Гель-гью. Это страна, в которой на зов любви летят под алыми парусами, страна А. Грина – Гринландия. А рядом – вся в янтарном блеске – её. Страна, в которой одиноко бродит голубой-голубой олень с доверчивым голубиным сердцем, текут безымянные лесные речки, звенит родниковая кровь, страна, в которой есть свой город-порт – Астрахань. Страна навсегда тридцатидвухлетней Клавдии Холодовой.
С нами остался солнечный мир её стихов. Гелиомер. Эту девочку, дочку овдовевшего русского солдата, «павшего под Курском» и помотавшегося по госпиталям, удочерил, наверное, сам Бог Солнца – Гелиос. Солнце просвечивает всю её поэзию насквозь. Когда, наполняясь добром и светом, читаешь её озарённые янтарным блеском стихи, вспоминаешь, прежде всего, не какого-нибудь другого поэта, вспоминаешь серовскую девочку, освещённую солнцем, светоносную музыку Грига, лучезарные картины импрессионистов и, конечно, светозарный, праздничный, ярмарочный мир, с которым холодовский сближается, как наш Млечный Путь с Туманностью Андромеды – мир Бориса Кустодиева, художника, не похожего ни на кого на земле. Дивные миры дала миру наша «лучшая из всех провинций»!
В прошлом нет надобности.
Не грусти.
Я помню тебя до радости –
Не до тоски.
Встречу ли в городе
Или во сне.
Ни печали, ни горечи
Нет во мне.
Просто промельк радуги,
Всплеск реки.
Помни меня до радости –
Не до тоски.
В янтарной комнате её таланта любят светло и благодарно, и любовь для любящих – подарок. А в её доверчивом гелиомире всё принимают на веру, встречаются и смеются во сне. Смеётся во сне не только лирическая героиня, смеётся и её маленькая дочка, останавливающая своим смехом рассорившихся бессонных родителей.
А её гроза!
Ты любимою назвал,
А потом в слова поверил,
От пронзительного ветра
Был спасением привал…
Но когда ушла гроза,
И дорога осветилась,
Беспокойство затаилось
В настороженных глазах…
И – всепрощающее, всевечно-женственное, холодовское:
Ты иди. Не помни даже,
Что сказал мне сгоряча…
Как хорошо!
А в это её стихотворение войдём:
Нет, я тебя не прокляну,
Я на себя возьму все беды.
Заблудишься – берёзкой белой
В глухом лесу тебе кивну.
И если горе встретишь ты,
Протянутся к тебе сквозь муки
Мои жалеющие руки
Лучами солнца с высоты.
Да, да, если он заблудится, – она кивнёт ему и в глухом лесу берёзкой белой, возьмёт на себя все его беды, протянет к нему сквозь муки свои солнечные жалеющие и прощающие руки!
Помните, как шли вы ночью, вздрагивая и принимая каждый куст за террориста, меж тёмных деревьев на белую спасительную берёзку, как на низкий призывно-блестящий Сириус?
Какая удивительная женская доброта, а ведь это ещё из её первой книжечки «Голубой олень», она ведь ещё девочка почти!
Только она, солнцепоклонница, могла увидеть солнце, как огромное сердце всех солдат, не пришедших домой!
Я думаю, что Холодова вспоминала о «памятной до боли тверской скудной земле» Анны Ахматовой и «осуждающие взоры» её «спокойных загорелых баб» и, конечно, о суровой солдатской судьбе своего отца, «павшего под Курском», когда создавала своё удивительной нежности и свинцовой тяжести стихотворение «Мы под Курском живём с тобой»:
Мы под Курском живём с тобой.
Бродим тихо в июльских лужах.
Здесь мне кажется незаслуженным
Наше счастье, стихи, любовь.
Здесь в любой деревенской хате
Не иконы – лики солдат.
Отчего отвожу я взгляд
От солдатского строгого взгляда?
Всё мне жизнью щедро дано,
Но, смотрите, в зените Солнце,
Как огромное сердце
Всех солдат, не пришедших домой!
В её стихотворениях о войне, которые Н.С. Травушкин назвал «эпического характера миниатюрами» («Баба Фрося», «Степановна»), в поэме «Ворожба» она идёт тропой Некрасова, Твардовского, народных песен, а строчки из «Памяти» стучат в сердце «как пепел Клааса»:
Откуда эта боль?
И в чём моя вина?
Я ранена тобой,
Прошедшая война…
Пал отец мой под Курском,
Наказав мне: Живи!
И под речкою русой
Пели мне соловьи…
Дочка израненного, овдовевшего солдата, ставшая потом падчерицей, она была поэтом домашности, поэтом семейного очага, минуя внеочажных великих поэтесс, подхватив – через века – домовитую ноту самого Гаврилы Романовича Державина, «отца русских поэтов»:
Сон томною своей рукою
Мечты различны рассыпал,
Кропя забвения росою,
Моих домашних усыплял.
Тех корней державинских, я думаю, прочный и уютный холодовский «Дом»:
Я долго собираюсь
На этом свете жить.
Поэтому стараюсь
Я прочно дом сложить…
Совершенно заповедная зона поэзии К. Холодовой – её сны.
И в окно глядят твои глаза.
Так глядят, как будто бы не помнят,
Так глядят, что заходить нельзя…
Не дай-то Бог никому из любящих увидеть такой сон. Л. Толстому, который любил выпытывать чужие страшные сны, этот – понравился бы.
И ещё сон. Она зачем-то приглашена в дом к женщине, «что всех тебе дороже». Серый гулкий дом она находит сразу, потому что среди домов-близнецов он сиял особо:
В нём столько света,
Синевы и солнца,
Всё оттого, что ты
Бываешь в нём!
А Марье-вековухе, которая «в деревне вдовам печи клала», которая была и красива, и добра, но до которой так и не дошли её ровесники-солдаты, во сне снится сын, которого не было и который и во сне убегает от неё:
Был сон её живее всякой были,
Годами отпустить её не мог:
Бегут мальчишки в клубах тёплой пыли,
И среди них один – её сынок.
Она вослед: «Сынок, сынок, постой!..» И прошли годы. И печи редки. И стали забывать её соседки, а сон её помнится всему селу. Идёт Марья к сельской братской могиле со звездой над лесом:
…Но что ей видится за именами?
Не мальчик ли белоголовый тот,
Что и во сне не повстречался с нею?
…Вся в чёрном, молча женщина идёт,
И от того тоска её – слышнее.
Думая о судьбе и стихах Клавдии Холодовой, – красивой, навсегда тридцатидвухлетней, я всё прокручиваю в памяти строки Василия Фёдорова:
Красивые – они за нами
Пришли из будущих времён…
В астраханской поэзии второй половины двадцатого века очень значимым оказался женский голос. И при этом первым и, быть может, самым лиричным запомнился голос Клавдии Холодовой. Да, в астраханской поэзии у К. Холодовой не было предшественниц. Наша лирическая поэзия началась с неё. Нашей Сапфо.
И я отправлюсь
В свой последний путь.
Есть время цвесть,
Есть время листопада.
И обо мне
Печалиться не надо,
И смерть меня
Не сможет зачеркнуть.
…Я яблоком
Под ноги упаду,
Льняной рубашкой
Обниму вам плечи.
Я сто путей
Вернуться к вам
Найду.
…До скорой встречи!
Душа К. Холодовой была с нами всего лишь 32 года, но, слава Богу, успела воплотиться в её стихи…