РОСТОВСКИЙ ГЕННАДИЙ СЕРГЕЕВИЧ (1946 – 2021)

Конечно, я помню, ещё бы, как уже весной 1967 года я, студент последнего курса литфака, бережно держал в ладонях, как выпавшего из гнезда птенца, ещё неоперившуюся книжечку-гармошку стихов «Зал ожидания» Геннадия Ростовского (в серии «Первая книжка поэта» она выйдет только через год), совсем ещё зелёного студента, который был двумя курсами меня младше! В те светлые 60-е (мы – шестидесятники!) я был, как и многие из нас, неизлечимо болен поэзией, неутомимо разыскивая, покупая, переписывая, выменивая и просто конфискуя стихи повсюду, а тут (!) в газете «Комсомолец Каспия» завели чудесную традицию (дальше я цитирую ностальгический очерк Г. Ростовского «Начало поэтического пути») «… периодически, раз в несколько месяцев, печатать книжечку местного поэта. Печатались они внизу всех четырёх газетных полос. Потом можно было её вырезать, сложить в гармошку – вот вам и книжка. У меня сохранился номер газеты от 16 марта 1967 года (тираж 35 тысяч экземпляров) с моим «Залом ожидания». Редактором был Н. Ваганов, а предисловие написано Г. Колесниковым».

Конечно, я немедленно вырезал и сложил эту гармошку и носился с ней, потому что это было наивно и светло, чисто и очень близко (Ростовский всего лишь на год младше меня), а ещё и потому, что в ту благословенную пору я смертельно бредил щемящей поэзией встреч и расставаний залов ожидания и дебаркадеров, пристаней и аэропортов, железнодорожных и морвокзалов, а потому что-то из гармошки «Зала ожидания» я помню и до сих пор:

«…Нет, это мне не показалось.

Зови к себе меня, зови

К своим тревожащим вокзалам,

Зал ожидания любви!..»

А через три месяца я, новенький учитель русского языка и литературы, был направлен в совхоз «Астраханский», а потому еженедельный мой маршрут был такой: царский зал ожидания нашего старого ж\д вокзала – 3-й разъезд – школа (это – ночью в воскресенье, а в субботу, проведя все уроки, – 3-й ж\д разъезд – ж\д вокзал), а потому я долго «таскал за собою» гармошку Ростовского и знал её наизусть.

Добрыми словами напутствовал «Зал ожидания» поэт Геннадий Колесиков (тот самый, который «Тополя»):

«Мне было приятно познакомиться со стихами моего тёзки Геннадия Ростовского, студента Астраханского пединститута. Он молод, и поэзия его молода. В ней есть доброта и взволнованность, очень необходимые для успешного начала. Мудрость и мастерство встретятся в пути. Астраханские края поэтичны сами по себе. И тем более радостно представить читателям «Молодёжки» новое имя.

Думаю, что среди любителей поэзии Геннадий Ростовский найдёт своего чуткого, благодарного и взыскательного читателя».

Меня, читателя, Ростовский нашел. Кстати, много позже (через 40 лет! – долг платежом красен) Г. Ростовский с добрым юмором напишет об эпических «закидонах» Г. Колесникова. Сейчас это читается как мифы древней Греции. Я ещё расскажу об этом.

Так вот, в 1967-ом по распределению я уехал учительствовать в совхоз «Астраханский», а в 1969-ом (счастливые годы, счастливые дни, как вешние воды минули они) туда же был распределён и легендарный Касьян. Доброе это прозвище я расшифровывать не буду, так его звали все его друзья, знакомые и знакомые полузнакомых. Касьяна знали все.

Через годы, встречаясь, мы, птенцы ПГПИ, вспоминая свою alma mater, спрашивали друг у друга:

– Это когда было-то?

– В…

– Не помню…

– Ну, когда Касьян!

– А – знаю!

Касьян был нашим позывным и паролем.

И вот с 1969-го я учительствовал в совхозе вместе с Касьяном (он – с ЕГФ), светлым гением юмора, под завязку переполненным хохмами, байками, анекдотами и стихами акына их общаги Генки Ростовского, с которым они вместе учились в посёлке Оранжереи, а потом жили в общаге в воспетой Ростовским 22-й комнате… Вот с матриц блестящей памяти Касьяна я и помню Ростовского общежитейского, Ростовского Халтуринского… Касьяна давно уже нет с нами, и вряд ли общежитейские (внутренние) стихи Ростовского сейчас помнит кто-нибудь, кроме меня…

А я в ту пору страстно желал пожить в студобщаге (но бодливой корове бог рогов не даёт, я – домашний), пропитаться её живительной поэзией, её голодухой и веселухой, а потому жадно запоминал уморительные рассказы Касьяна об их общаге и, конечно, стихи её акына о ней (в ту пору у меня был абсолютный слух на стихи):

«Там на двери зелёная наклейка,

Там клич Касьяна слышится: «Налей-ка!»

Так слышен клич весёлый: «По рублю!»

Там тешатся студенты во хмелю.

Я попадаю в мир такой привычный,

Где залит стол то водкой, то вином,

Где Васин под столом икает зычно,

Где Мазуренко обнялся с ведром.

… Порою я душою неспокоен

И думаю, любуясь на друзей:

«Сумеют ли другие столь достойно

Нести здесь эстафету алкашей?»

А это, медальное, снова из Ростовского (они в Чулпане, парни с литфака и ЕГФ, чего-то там строили летом в своём стройотряде):

«Чулпан. Баян. Касьян. Стакан.

И в доску пьяный Перельман».

Касьян был музыкален насквозь, играл по слуху на всём, что звучало, мог сыграть на расчёске, на губах, карандашом на зубах, «на зубариках», костяшками пальцев «на черепушке», раскрыв рот и очень звонко выстукивая на лбу всё, что закажешь, ну а уж Касьян и баян составляли настоящего музкентавра… На школьной ёлке в совхозе мы с ним парились на пару: он – сценарист, затейник, баянист, а я – Дед Мороз. На пятой или шестой ёлке я, Дед Мороз, пошёл под касьяновский вдохновляющий баян в такую присядку (в перерыве между ёлками наш довольный директор-армянин щедро угощал нас в своём кабинете для подкрепления наших слабеющих творческих сил настоящим армянским коньяком), что, увлёкшись, вылетел спиной в окошко. Отделался пустяком: школа одноэтажная, саманная, снегу тогда много было, да и танцевал я в бронежилетном тулупе совхозного сторожа… Мы в тот вечер с Касьяном ещё и ёлку для учителей отгрохали…

Так вот, музыку общаги считал Касьян, Ростовский передал очень точно и, подтверждая это, спел мне гимн Ростовского общаге на Халтурина. Да, да. Будущий автор текста гимна города Знаменска был сначала автором, можно сказать, халтуринской «Бригантины», которую помню, наверное, только я:

«Я живу на Халтуриной с лета,

И свою я общагу люблю.

Вы меня попросили об этом,

И я вам под гитару спою.

Здесь грызу я граниты науки,

И спасают друзья от беды,

Когда денег в студенческих брюках

Столько, сколько в пустыне воды.

А в пустыне воды очень мало,

Как и знаний в моей голове,

Но общага мне это прощала

И меня полюбила навек.

Ничего не держу я в секрете,

И гитара расскажет вам вновь,

Как однажды любовь я здесь встретил,

Хоть не верил, ребята, в любовь.

Табаком я дышу, не озоном,

И «строиться» всегда буду рад,

И всегда вспоминаю с ознобом

Картографию и диамат.

Когда все засыпают устало,

По ночам поднимаю я крик.

Это нервы испортил мне старо-

Очень старый славянский язык.

Срок придёт и общагу покину.

Впереди, мама, много дорог.

Но пока не грусти ты о сыне,

Я живу, как король или бог.

Где-то пары гуляют бульваром,

Засыпает наш город родной,

И три парня поют под гитару

Нашу песню о 22-ой…»

Много чего написал Ростовский для общаги. Вот его поздравление девчонкам их общежития к 8 Марта:

«Поздравляем вас с праздником, девушки,

И желаем счастливыми быть.

Только жаль вот, что нет у нас денежек,

Чтобы всем вам подарки купить…»

Девчонки читали и благодарно улыбались…

Был известен Ростовский в общаге и как автор жизнеутверждающих строчек:

«Студенты! Я давно люблю

Ваш клич весёлый: «По рублю!»

А когда их стройотряду приказали добровольно перейти на сухой закон, Хайям-Ростовский родил и ещё одно двустишие:

«Студенты! Давайте же дружно, всерьёз,

Зелёному змию наступим на хвост!»

На хвост зелёному змию, правда, никто не наступал, жалели рептилию, но это уже детали…

В студенческие шестидесятые чудесные стихи писал Ростовский о любви:

«Не кровь вытекает из вены.

Нет! – рвётся незримая связь:

Освобождаюсь от плена

Рук твоих нежных и глаз.

Я больше не пробую яства

Твоих пламенеющих уст.

Освобождаюсь от рабства

Собственных мыслей и чувств.

Я вырвусь, изодранный розами,

Я буду свободен, как волк.

На Первой твоей Перевозной

Души окровавленный клок,

Наверно, навечно оставлю,

Продравшись сквозь злые шипы…

И всё ж я тебя не ославлю,

Любовь, а напротив, прославлю,

Хоть с кровью рифмуешься ты!»

И снова из нынешних – в шестидесятые. Это ещё в 1967-ом написано:

«По Волге я плыву с друзьями вместе.

Нас провожает в путь венок лугов.

Мне хочется сплести его, как в детстве,

И протянуть тебе, моя любовь.

Как будто выпускницы в белых платьях,

Смеясь, берёзы к берегу бегут.

Мне хочется смотреть на них и плакать,

Но плакать я давно уж не могу.

… Мерцая вдоль бортов и зеленея,

Плывёт Россия, росами горя.

Пока я очаровываюсь ею,

На белом свете я живу не зря.

Хочу жить так, чтоб люди шли согреться

Теплом моей души, моей крови,

Чтоб сквозь пиджак просвечивало сердце –

Мой алый паспорт веры и любви…»

Да, общежития хороши в юности…

А по окончании института Г. Ростовский был призван в армию (отучительствовал он всего месяца три) и попал он не куда-нибудь, а в самое алое ракетное сердце, в Капустин Яр. И началась срочная солдатская, а потом офицерская служба на полигоне ПВО, днём и ночью, как прикажут, а стихи, как вспоминает Ростовский, «рождались не так уж и часто».

И все эти годы, с 1969-го, разрывается он меж двух городов. Меж старой и новой родиной. Так уж получилось. Судьба.

«Знал бы ты, как мне хочется иногда в Астрахань!» – написал он мне однажды.

Вот – его родная Астрахань:

«Эта песня – о летнем, о жарком и душном,

А зимою – дождливом, гриппозно-недужном,

(Впрочем, ранее был он морозным и вьюжным),

Эта песня – тебе, о тебе, для тебя.

Нет, не сладкая ода и не похвальба,

Не елейная лесть, не хула и мольба –

Просто здесь начинались и жизнь, и судьба.

В каждом жесте и взгляде, в молчании, в шёпоте,

В каждом вдохе и выдохе, в рокоте, в ропоте,

В юных клятвах, во взрослом нерадостном опыте –

Всюду – ты, всё – твоё, от тебя – от отца,

По наследству из детства – сквозь жизнь – до конца,

От бойца и ловца, от купца и творца.

Нет, не песня – застенчиво-сбивчивый говор

О тебе, златоглавый рыбацкий мой город,

Распахнувший навстречу моряне свой ворот,

Где дворцы и трущобы, холеры и моры,

И воскресший, цветущий, как лотос у моря,

Город Астрахань, песня моя и судьба.

Даль грядущих веков я прожектором высвечу:

На лазури небес дивный образ твой высечен.

Как красив ты в пятьсот, как прекрасен ты в тысячу

Юбилейных своих, волжский лебедь, годов!

Силуэт в чистых водах парит, отражается.

О тебе задушевные песни слагаются,

И поэты вручают букеты стихов…»

А вот – его родной Капустин Яр:

«Капустин Яр, Капустин Яр!

Души отрада и нектар.

Погоны, бриджи, сапоги,

Сазаны, щуки, судаки,

Ночёвки, песни у костра,

И комары, и мошкара…

Капустин Яр, Капустин Яр!

Степное солнце и загар.

Арбузов алых аромат,

На главной площади парад,

Тюльпаны, запуски ракет,

В степи алеющий рассвет…

Капустин Яр, Капустин Яр!

Похож на ярмарку-базар,

Где юга щедрые дары,

Верблюды, дыни и ковры,

Картошка, горы помидор,

Ажиотаж, галдёж, фурор…

Капустин Яр, Капустин Яр!

Ночная тишь, полдневный жар,

«Стряпуха», «Юность», ГДО,

Маёвки в пойме с МТО,

Пух тополей, хмельной кураж…

Какой пейзаж и вернисаж!

Капустин Яр, Капустин Яр!

Забор бетонный, тротуар,

Вечерней танцплощадки круг,

Тепло девичьих нежных рук,

Оркестр военный духовой,

Настрой весёлый боевой!

Капустин Яр, Капустин Яр!

Прошли года, и стал я стар.

Но ты остался дорогим,

Хотя и с именем другим.

Прими стихи мои, мой дар,

Капустин Яр, Капустин Яр!»

В автобиографии Ростовский пишет: «Я, Ростовский Геннадий Сергеевич, родился в 1946 году в городе Астрахани. Сначала жил с семьёй в селе Икряное, а затем в посёлке (ныне – село) Оранжереи Астраханской области.

Помню из 50-х годов старое здание школы («курятником» мы его называли), жилые бараки, лабазы, многолюдный базар, куда привозили свои товары, фрукты-овощи жители окрестных сёл; базар с лудильщиками, жестянщиками, старьёвщиками-умельцами, предлагавшими картины с лебедями, озёрами и восточными мотивами. Помню старый деревянный клуб, большую столовую, где иногда брал обеды на дом, ильмень, залитый целлофаном льда, «жиротопку» и льдобазу…

Производственную практику мы, ученики Оранжерейненской школы, проходили в цехах рыбокомбината. С удовольствием трудился в консервном цехе на линии по приготовлению рыбных консервов. Работал слесарем-судоремонтником на заводе имени 10-й годовщины Октябрьской революции в Астрахани.

Затем учился в Астраханском педагогическом институте (факультет русского языка и литературы). Это было, наверное, самое светлое, самое лучшее время жизни, годы «буйства глаз и половодья чувств».

… В ноябре 1969 года был призван в ряды Вооруженных Сил. Проходил срочную службу, а затем был определён в добровольном порядке в кадровый офицерский состав.

… Вскачь понеслись годы службы на полигоне ПВО, ежедневные хлопоты и заботы, семейные будни.

… Второе дыхание открылось в новом веке, и я с опаской порой прислушиваюсь к самому себе: не заржавел ли в душе моей колокольчик, не порвались ли струны, не пресеклось ли дыхание?»

Дыхание не пресеклось. И я хотел бы выделить помимо его новых стихов (его поэтические сборники «Над ночным полигоном», «Ты не забудешь», «НЛО над Капустиным Яром», «Волшебного щебета звук», «Область любви», «Пока живу – жива надежда») и его публицистику, его документально-исторические и биографические очерки: это «От «Беркута» до «Триумфа», это «Капустин Яр: село, город, полигон», это биографическая книга «Василий Иванович Вознюк: человек-легенда». И хорошую его книгу «РВСН начинались в Капьяре», это и публицистика, и заметки о литературе и товарищах по перу.

Повезло молодому учителю и поэту: он служил на том самом, строящемся на его глазах, первом в мире полигоне, «о котором знали немногие». Это книга о Капустином Яре, ракетном щите нашем, о малых и больших талантливых зодчих его…

Проработав почти сорок лет в планетарии, я знаю острейшую потребность нашу в этих книгах. Я разыскивал их повсюду, но – тю-тю. Или – слабо, или – поверхностно и непрофессионально. И это – о людях-легендах, о «великих» и «без фамилий», великих и безвестных героях великого времени!

Книги Ростовского написаны легко, с любовью, с абсолютным знанием материала, я бы сказал, даже – весело. Книги эти – нужны! Они – о нашем талантливом умении работать, и – о нашей непобедимости!

В предисловии к книге «От «Беркута» до «Триумфа» Ростовский писал:

«…мною подготовлена к публикации книга «Капустин Яр: село, город, полигон». Почти одновременно с ней рождалась и эта книга. В ней нет глав о ракетном полигоне «Капустин Яр», о его первом командире генерал-полковнике Вознюке Василии Ивановиче, в более сжатом виде говорится об истории села и города. Вместе с тем, в предлагаемой вашему вниманию книге значительно шире представлена глава о полигоне ПВО, о нашей родной «тридцатке»…»

Обстоятельно рассказывает Ростовский о том, что «с присоединением Нижнего Поволжья к Московскому государству стала нарастать добыча соли», что с начала XVIII века началась колонизация Заволжья, вязанная прежде всего «с возрастающия значением добычи соли на озере Эльтон», что «для возки соли были присланы возчики-украинцы (их в то время называли чумаками)», что «под охрану казаков было выслано около 100 семей на вечное поселение», а казаки «назначили одного из ссыльных по фамилии Капустин старшим», что «ссыльным было приказано селиться около казаков на крутом яру Ахтубы», а потому поселение и получило название Капустин Яр…

А позднее жителями Капустина Яра было выбрано «расположение существующего сейчас села у реки Подстёлка недалеко от Ахтубы…»

А перед Великой Отечественной войной население Капустина Яра насчитывало более 20 000 человек, из которых на фронт было призвано более 5 тысяч человек, а погиб из них каждый третий…

Вот о том, как становился Капустин Яр городом Знаменском, о первом в мире полигоне, о первом его командире Сергее Фёдоровиче Никовском, – об этом и рассказал в своей книге «От «Беркута» до «Триумфа» Г. Ростовский. Повезло офицеру и поэту: служить в Капьяре-Знаменске и писать о нём:

«Ты, Капьяр, стал судьбою моей.

О тебе моё сердце поёт.

По раздольям бескрайних степей

Белым парусом город плывёт…»

Вот на таких книгах и воспитывается наша национальная гордость, наше святое чувство патриотизма.

В сборнике публицистики «РВСН начинались в Капьяре» Ростовский подчеркнул: «Ракетный полигон с полным основанием можно назвать первым космодромом не только в СССР, но и в мире. Как сказал поэт Аркадий Каныкин:

С крутым вековым бездорожьем

Небесных просторов борясь,

В полынные степи Заволжья

Ракетная песня влилась.

Рождённая в пламени ярком

Исканий, прозрения, труда,

Навек над Капустиным Яром

Взошла первородства звезда…»

Ростовский писал хорошо и много, в стихах и прозе. Как же легко и улыбчиво поведал он о былинных подвигах поэта Г. Колесникова: «Знаменитостью Астрахани, настоящим неформалом своего времени в 60-е годы был Геннадий Колесников. Писал и печатал прекрасные стихотворения. Особую популярность он приобрёл после того, как по всему Союзу запели песню «Тополя» композитора Г. Пономаренко на его стихи, ставшую неофициальным гимном города.

Написал он эти строки лёжа на больничной койке. Думал, может быть, в какой-то момент, что уже и не выкарабкается. И потому, видно, появились такие слова:

«Тополя, тополя, старой дружбе верные,

Я теперь к вам уже не вернусь, наверное.

Далеко ухожу, в сердце вас уношу,

Ваш весенний волнующий шум…»

Тщедушный, худой, невысокого росточка, горбатенький, был он по характеру очень экспансивный, шебутной. «Шумел» в ресторанах, попадал (вляпывался) во всякие истории, некоторые из которых оканчивались 15 сутками ареста с отработкой на общественных работах (помните, как в кинофильме «Операция «Ы» и другие приключения Шурика»).

В книге «2Х20 или 40 счастливых лет», написанной М. Кусургашевым, прочёл знакомую мне историю, звучащую примерно так:

«Геннадий любил рисковать. С астраханским милицейским начальством у него сложились весьма неровные отношения. Милиция смотрела сквозь пальцы на некоторые вольности молодого поэта. Ему прощались многие шалости. Но после одного из вызвавших громкую огласку скандалов, стражи общественного порядка решили проучить своевольного земляка, и Геннадий получил пресловутые «пятнадцать суток».

Однажды досталось ему убирать пляж, добраться куда можно было только на лодке. Привезли строптивца, дали метлу и уселись в кустах в ожидании окончания работы. А он, надо сказать, телосложения хлипкого, что называется метр с кепкой, умудрился спрятаться под сидением одного из соседних рыбацких яликов и был таков. Перебрался на другой берег, вышел на просёлок и на попутке дал дёру подальше от родного города. С грехом пополам добрался до Ростова, одолжил у знакомых ребят из областной молодёжной газеты деньги и улетел в Кишинёв, где Центральный Комитет комсомола проводил совещание молодых литераторов. А в Астрахани милиция в это время стояла на ушах. Была объявлена чуть ли не премия за поимку беглеца. Взыскания сыпались направо и налево. На карту была поставлена честь астраханских сыщиков, поскольку весь город смеялся над незадачливыми стражниками. И нетрудно представить всю палитру эмоций милицейского начальника, когда в один из вечеров увидел тот на экране телевизора улыбающуюся рожу Колесникова, принимавшего участие в передаче о кишинёвской встрече молодых дарований, и услышал от Геннадия слова привета своим землякам и в том числе доблестным блюстителям общественного порядка…»

А достойная древнегреческих мифов история о том, как Колесников купил в Саратове крепко подержанную огромную парадную машину Геринга (он всегда мечтал ездить на большой машине и чтобы рядом сидела роскошная блондинка с собакой), мотался на ней по всему городу, и обалдевшие милиционеры, оцепенев, отдавали ему честь…

Да, были поэты в наше время, в наши 60-е!

А что ныне? А ныне, грустно констатирует Ростовский, менестрели присмирели и вышли в статс-секретари:

«Менестрели постарели,

Полиняли, присмирели.

Были, помнится, когда-то

Бунтари-богатыри.

А теперь чего бунтарить,

Пропесочивать и жарить

Правду-матку? – коль с годами

Вышли в статс-секретари?

Чай, из грязи в князи вылезли,

Есть хоромы, дачи, выезды

И родных нудящий хор.

Если в клюве сыр вкуснейший,

Каркать надо ли, милейший?

Да и орден к юбилею

Обещает царский двор…»

Да, есть в русском офицере обаянное, тем паче, если он при этом ещё и поэт. Поэт и полковник в отставке Г. Ростовский не менял ни любимых имён, ни любимых знамён. Только нет уже общаги на Халтуриной, сейчас там иняз. Да и менестрели постарели…

… Читая стихи и прозу Г. Ростовского, я вспоминаю, как морозной зимой давнопрошедшего времени прекрасного русского советского писателя Ю. Нагибина, автора чудесного цикла рассказов о детях, пригласили однажды выступить перед ребятишками из детского сада. Уже под занавес тёплой и задушевной беседы малыш лет шести спросил:

– Юрий Маркович, а вы где живёте?

– На даче, – ответил Нагибин.

– Счастливый вы, Юрий Маркович, – мечтательно произнёс малыш, – сейчас там лето…

Читая Ростовского, я радостно окунаюсь в наше солнечное и победоносное вчера (в день, когда мы, заканчивая 11-й класс, сдавали немецкий, в космос полетела наша «Чайка» – Валя Терешкова), в поэзию общаги, в то золотое время, когда мы учась, созидая, «ракетодромами гремя», знали, что будущее – наше…

А закрывая книги Ростовского, я возвращаюсь в наше нынешнее оледенение, и мне – холодно…

Поделиться: