БОРИС ИВАНОВИЧ ЖИЛИН (1921 – 1993)

Одна из врачебных эмблем, предложенных ещё в XVII веке знаменитым голландским врачом Тульпиусом, — горящая свеча («светя другим, сгораю сам») могла бы, я думаю, стать и эмблемою врача и писателя Б. И.Жилина. В январе 1944 года Борис Жилин с отличием окончил Астраханский медицинский институт и был направлен облздравотделом главным врачом в село Енотаевку, в районную больницу. О фронте двадцатитрёхлетний врач (Б. Жилин родился 1 января 1921 года) уже и не мечтал, потому что ещё в 1939 году врачи забраковали его из-за страшной близорукости, а весной 1942 года он заболел туберкулёзом. «Думал ли тогда молодой горожанин, — писал Н. Травушкин, — что приволжское село, раздольные степи животноводческого района станут на всю жизнь местом для увлечённой деятельности как врача и как писателя? Заполненная ещё в школе рассказами и зарисовками общая тетрадь, может быть, так бы и осталась бы невостребованным юношеским вкладом в самовоспитание, не будь на новом месте такого богатства впечатлений».

Чего-чего, а богатства впечатлений на новом месте хватало: подвижническая и героическая профессия позволяла молодому врачу, яростно взявшемуся за немедленное искоренение всех болезней, — и физических, и нравственных, — увидеть человека в самых немыслимых психологических ракурсах, в самых исключительных ситуациях. А воевать бескомпромиссному главврачу приходилось на каждом шагу.

Д. Чиров пишет: «Уроженец города, он плохо представлял, что за условия ожидают его в далёком селе, но внутренне был готов к тому, что придётся нелегко. И трудности, с которыми столкнулся молодой врач районной больницы Б. Жилин, чаще всего упирались в короткое, как ружейный выстрел, слово НЕТ: нет необходимого медицинского оборудования, нет требуемого количества перевязочных материалов, нет транспорта, чтобы доставить врача в больницу. Так начиналась биография Б. Жилина».

Двадцатитрёхлетний главврач («Очень высокий и очень застенчивый человек», — как писал о нём А. Гаркуша в очерке «Врач из Енотаевки») со всеми болезнями, — и телесными, и моральными, — всю свою творческую сознательную жизнь воевал бесстрашно, талантливо и беспощадно.

Так уж совпало, так уж случилось в жизни Б. Жилина, что всё судьбоносное для него начиналось в январе. В январе 1921 года он родился, в январе 1944 года был направлен главврачом в районный центр Енотаевка, где и проработал всю жизнь, а в январе 1950 года случилось то, что заставило доктора Жилина взяться за «стило», как уважительно называл писательское перо В. Маяковский.

Трое суток бушевал в нашей степи бешеный снежный буран, гость у нас редкий, а потому и особенно страшный. А когда буран наконец утих, в районную енотаевскую больницу привезли страшно обмороженного молодого чабана. Трое суток ходил он за своей отарой, не давал ей разбежаться по степи и замёрзнуть.

«Когда я взглянул на него, — рассказывал потом Борис Жилин, — пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отшатнуться: это было не лицо, а страшная маска».

Эта «страшная маска» напрочь лишила милосердного врача покоя. Ночи напролёт сидел он за письменным столом (теперь это станет его рабочим распорядком на долгие десятилетия: днём – врачевание, писательство – по ночам), обдумывая свой первый очень серьёзный, по-настоящему выстраданный душой и сердцем рассказ. Заглавие родилось сразу: «Мужество». Молодому врачу повезло: этот рассказ редакция газеты «Волга»

передала писателю А. Черненко, который в это время был в Астрахани и который и стал для Б. Жилина добрым его ангелом. Писатель горьковской школы, Александр Черненко горячо поддержал и первый, и последующие рассказы Б. Жилина, они были с его помощью опубликованы в печати, а в 1954 году вышла и первая книга Б. Жилина «Близкое и родное», с подзаголовком «Записки сельского врача», который напоминает о вересаевской и булгаковской традиции: это размышления врача о том, с чем и с кем приходилось сталкиваться ему в своей больнице и в своих беспрерывных поездках по району.

«Напоминающая «повесть в новеллах», — отметил Д. Чиров, — книга эта населена хорошими людьми, людьми с поистине золотыми сердцами (так уж был сфокусирован писательский глазомер Б. Жилина: прежде всего он видел золото сердец, а не что-то прямо противоположное, но этого же цвета. Среди них и коллеги повествователя – молодого врача Владимира Гордеева, и больные, и те, с кем приходится встречаться сельскому врачу во время бесчисленных разъездов по району. Основное чувство, которым живёт и дышит эта книга, — любовь: любовь к жизни и борьба за неё, любовь к людям и непримиримость ко всему, что мешает их нормальной жизни, любовь к суровому степному краю и стремление оградить его от буйства свирепой подчас стихии, и та единственная любовь, что приходит к каждому человеку своими, никем не проторёнными путями… »

Рецензии о первой книге Жилина появились и в центральных журналах. «Нева» в заслугу автору поставила следующее: «Рядовых, но удивительно привлекательных людей вывел автор. Это не схемы, а живые люди. Они увлекаются, ревнуют, любят. Они могут веселиться и быть суровыми в серьёзную минуту».

Великолепная волжская природа в прозе Б. Жилина составляет очаровывающий лирический фон, с которым естественно и гармонично сливаются переживания жилинских героев. Цель, которую писатель ставит перед собой в этой, как и в следующих своих книгах, чисто его, жилинская: он прежде всего хочет показать в своих земляках то прекрасное, что сопутствует им постоянно, но что в серой текучке не всегда замечается, а частенько и недооценивается, а Б. Жилин всю свою творческую жизнь умел талантливо находить настоящих героев своего времени. «Правда, — заметил Д. Чиров, — автору «Близкого и родного» ещё не хватает мастерства при обрисовке отрицательных персонажей».

Мне же думается, что писатель должен сначала культивировать те добрые ростки, которые пробиваются при нём. Доктор Жилин, решивший всю свою жизнь посвятить родной ему теперь Енотаевке, куда был распределён волею судьбы и облздравотдела, прекрасно понимал, что литература, как и медицина, терпеть не может дилетантства, что служенье муз терпеть не может суеты, а потому он всегда очень серьёзно относился ко всем критическим замечаниям в свой адрес, он всегда много читал и особенно внимательно книги о писательском труде, он годами собирал материалы для своих книг, участвовал в семинаре молодых прозаиков в Ленинграде, восхищался выступлениями В. Пановой, яростно спорил с молодыми писателями и упорно работал над своей новой книгой, в которой снова решил «повенчать розу белую с черной жабой», добро со злом, снова состыковать живую жизнь со своими яростными докторскими наблюдениями: рождалась вторая книга Б. Жилина «Чёрные флажки»…

И как и всегда у врача и писателя Жилина, сюжет для книги дарит ему его врачебная практика: он работал в ту пору эпидемиологом, отвечал за санитарное состояние района, за здоровье людей, которые всю свою жизнь имели дело с многотысячными отарами овец, с верблюдами, с коровами, со всякой другой живностью на фермах и в личном хозяйстве, а животные, как и люди, болеют…

Об этом и повесть. Н. Травушкин отмечал: «В повести Жилина речь идёт о вещах и подробностях, которые в привычных представлениях даже антиэстетичны: люди болеют бруцеллёзом, проводятся вакцинации, исследуются пробы крови, эпидемиологи и ветеринары осматривают в отарах овец, делают им уколы, задирая им хвосты, и т.д. проявляет ли автор смелость, расширяя таким образом круг дозволенного в искусстве? Нет, он просто не думает, что всё это может быть воспринято как-то не так: ведь это сфера повседневного насущного труда, дум, забот, волнений его героев. И авторская увлечённость берёт верх – обо всём этом можно и нужно писать».

В центре повести врач-эпидемиолог Пётр Ромахин, который прибыл в Осокоровку на работу и который считает свою врачебную деятельность священнейшей миссией, призванной избавить человечество от страшного невидимого врага, а место своей работы – полем решающей битвы: на карте района всё чаще и чаще появляются «чёрные знамёна бруцеллёза», уже вся карта утыкана жуткими чёрными флажками – бруцеллёзом, подхваченным от животных, и появляются эти траурные флажки всё чаще в той части районной карты, где обозначены земли овцеводческого совхоза «Островной», и самоотверженный и бесстрашный Пётр находит источник заразы в тех совхозных отарах, где бруцеллёз овец скрывал его отец…

Жуткие чёрные флажки…

Пётр вспоминает: когда шли бои в Испании, он и его отец вот так же чёрными флажками отмечали на самодельной карте позиции фашистских мятежников, которым противостояли красные флажки республиканцев…

И вновь продолжается бой…

Пётр танком идёт в атаку на бруцеллёз, воюет со своим спивающимся отцом, ветеринарным врачом, про которого в совхозе говорят, что «за бутылку водки он готов любую справку подписать», скрыть страшные болезни своих животных…

И вечный бой. Покой нам только снится…

Пружина сюжета всё раскручивается и раскручивается…

Автор «Чёрных флажков», вопреки модным нынешним утверждениям о бесконфликтности прозы соцреализма, вовсе и не уходит в сторону от кинжальных конфликтов. Не вызывает к себе аховых симпатий и сам председатель колхоза товарищ Суров, в связи с чем Д. Чиров и пишет: «Художнически исследовать суровщину, показать истоки и следствия её, а следовательно и пути борьбы с ней – такую задачу поставил перед собой Жилин в «Чёрных флажках». Да, Жилин прямой наводкой бьёт по тому, что мешает жить.

Светя другим, сгораю сам…

Помните Фросю Бурлакову, которую гениально сыграла великая актриса и обладательница уникального певческого дара Екатерина Савинова? А жуткую судьбу Екатерины Савиновой знаете? Что она долго-долго и абсолютно безрезультатно моталась по больницам, впадала в беспамятство, бродяжничала, сбегая от своего любимого мужа Евгения Ташкова, который и обессмертил её в своём любимом всеми нами фильме, что свела она счёты с жизнью под колёсами поезда, как Анна Каренина… А всё из-за стакана парного молока, выпитого в Крыму на съёмках…

Чёрный флажок. Бруцеллёз…

А особую известность приобрела третья книга Б. Жилина, его роман «Шутиха». Бог троицу любит…

Особый дар Жилина – умение находить очень точные и очень ёмкие названия своим книгам. «Шутиха» которую Б. Жилин выносит в название – это метафора. Во время бурного половодья на Волге гигантским лемехом срезает бешено крутящийся поток огромнейшие глыбы берега, срываются в дьявольскую круговерть прибрежные дома и деревья… В дьявольский водоворот шутихи и попадают герои его романа, его двести компактных страниц охватывают и картины современной автору жизни, и историю становления села Кордонного – бывшей знаменитой казачьей станицы…

Казачество возникло на Нижней Волге после присоединения Астрахани к Русскому государству, астраханские казаки доблестно несли сторожевую службу, охраняли соляные и рыбные промыслы, сопровождали торговые караваны и почту, а когда в начале XIX века было сформировано Астраханское казачье войско, астраханские казаки отличились в Отечественной войне 1812 года и за верную службу богу, царю и Отечеству правобережные волжские казачьи станицы получили богатые рыбные ловли, крупные земельные наделы, ряд других привилегий, а в период гражданской войны и гражданского раздрая именно казачьи станицы стали кровавой ареной смертельной классовой схватки революционного и контрреволюционного казачества…

Об этом и роман.

Жилин отчётливо понимал, что социальное своеобразие, колоритнейший быт астраханского казачества, его место в истории России – тема девственная и нераскрытая. Жилин находит участницу установления Советской власти на Нижней Волге, продолжительные беседы с которой и подтолкнули его к написанию «Шутихи»: «Она выросла в казачьей семье, и из её рассказов я почерпнул многое… Я представил себе гнетущую атмосферу такой семьи: патриархальный уклад, власть плётки, постоянно висящей над женщинами и над младшими, фанатическая жажда к наживе, ставшая почти религией».

Жилин умело переплетает в романе историю с современностью, ведь от шутихи одно спасение – нужно укреплять берега бетонными плитами.

«Вот так бы и с собственническими настроениями. Но где он – этот бетон?» — думает Матвей Титов после обсуждения одного из персональных дел.

А сюжет «Шутихи», как и всегда у Жилина, вырос из его врачебной практики. В больницу привезли истекающего кровью человека, который нечаянно ранил себя на охоте и который остался бы жив, если бы его доставили хотя бы на полчаса раньше, но проезжавшие мимо раненого техник и ещё какой-то бомж отказались сбросить с саней брёвна («А вдруг украдут?..») и взять умирающего… Вот об этом, прямо называя фамилии, Б. Жилин и написал в «Литературную газету». Очерк «Костыли» вызвал бурный поток читательских писем. Этот случай на охоте и послужил зачином для романа «Шутиха».

Агроном Михаил, загнав енота в яму и пытаясь достать его без выстрела, прикладом, всадил заряд себе в живот. На выстрел и стоны прибежал охотившийся неподалёку председатель колхоза Гребенщиков. Он тормозит сани, на которых Шершак с дочерью везли из магазина тумбочку с радиоприёмником, но снять покупку с саней и взять раненого Шершаки наотрез отказались…

И вот Михаил Томилин в выходном бостоновом костюме лежит в зале на гостевом столе… Возле сына на стуле сидит Вера Ивановна, заледеневшая и каменная…

Сельская электростанция закончила работу, потух свет. Зажгли керосиновую лампу. Старая подруга Веры Ивановны принесла стул, села, обняла Веру Ивановну за опущенные плечи…

Всю ночь, свиток за свитком, разворачивается в воспоминаниях давних подруг прошлая жизнь станицы Кордонной. Вспоминают подруги, как провожала станица казаков на войну, — ещё на первую империалистическую, исполняя приказ наказного атамана «защищать поругаемую и разрушаемую Россию», вспоминают о кровавом столкновении казаков с жителями на улицах Астрахани во время белогвардейского мятежа, о прибытии в село продотряда и о налёте кулацкой банды и расправе с присланным из города коммунистом Наумовым…

Проходит ночь, всё так же сидят подруги возле «длинного-длинного, чужого Михаила», заходят в дом попрощаться с погибшим агрономом соседи и знакомые, а память неостановимо продолжает раскручивать свой свиток…

И вот уже НЭП, уже новые кулаки появились в селе, а потом подошла коллективизация с её перегибами, с кровавым раскулачиванием и дораскулачиванием середняков, вот появляется в селе «двадцатипятитысячник» Матвей Титов, астраханский грузчик, ставший первым председателем колхоза, вот появился в колхозе первый новенький трактор…

Эти исторические «наплывы» потребовали от автора немалого мастерства и композиционной продуманности, а потому они и не кажутся читателю насильно притянутыми за уши. Жилину удались эти «наплывы», они помогли ему углубить историческую перспективу: в прошлом закладываются те тенденции, которые определяют общий ход борьбы за торжество новой жизни.

О многом ещё будет рассказано в романе, прежде чем мужчины понесут на плечах гроб с телом Михаила на сельский погост…

Через весь роман проходит жуткая фигура Шершака. Не зря же и весь роман «Шутиха» вырос из очерка «Костыли». Именно Шершак, который дезертировал и, не понюхав фронта, был сдан односельчанами в штрафбат, а после войны, как штрафник, отправлен на шахты, где его совсем чуть-чуть придавило породой, что и позволило ему, вернувшись домой уже здоровым, прикидываться инвалидом, которому без костылей и шагу нельзя ступить…

Что же позволяет Шершаку и шершакам паразитировать и процветать? Равнодушие наше, которое более всего другого волнует писателя Б. Жилина. Ведь понадобилась смерть Михаила Томилина, чтобы сельчане поняли, наконец, кто он такой, Шершак этот…

Михаил Томилин родился уже после гибели своего отца, которого запорол вилами кулак Чалбыш, а после похорон Михаила его жена Валентина, с которой он поссорился перед самой своей гибелью, возвращается в дом своей свекрови, Веры Ивановны: Валентина ждёт ребёнка, наверное, Михаила…

Ещё работая над «Шутихой», Б. Жилин начинает собирать материал для своего будущего большого романа «Люди без колокольчиков». Тема эта давно волновала писателя. Это, как определил Жилин свой первоначальный замысел, — о прокажённых и о предрассудках, которые связываются обычно с этой категорией больных. Тема деликатная, даже экзотическая, ведь проказа с давних времён вызывала суеверный ужас, а в средние века прокажённые, собирая милостыню, ходили с колокольчиками, предупреждая о своём появлении.

Писатель, понимая, что роман о прокажённых и сегодня может иметь не литературный интерес, что художественное действие в романе не может держаться исключительно на познавательном эффекте. А пока, подступая к большому роману о «людях без колокольчиков», Б. Жилин пишет повесть «Тревога», построив её сюжет на необычном, близком ему, врачу, материале, связав повествование с жизнью лепрозория.

Действие в «Тревоге» происходит в конце 1942 года в Ставропольском крае, на оккупированной территории. Из плена бежали три советских офицера, которых спрятали у себя лепробольные, прекрасно понимая, что это грозит им расстрелом при внезапной облаве. Фашисты методически уничтожали «ненужных» военнопленных, евреев, членов семей коммунистов, цыган, прокажённых. Расстреляли всех больных Киевского лепрозория, Прикумский же ещё уцелел, до него не дошла ещё очередь: у зондеркоманд слишком много «работы»… Скотский спектакль устроили гитлеровцы, согнав больных к кормушкам в хлеву и заставив их есть силос вместе со свиньями, а фотографии этой «сцены» будут посланы потом в респектабельные глянцевые немецкие журналы, чтобы видели добрые немецкие читатели, как бесчеловечно обращаются с лепробольными в советских лепрозориях!

Мораль «Тревоги» символична: не проказа физическая убивает человеческое в человеке, а проказа нравственная превращает его в кровожадного зверя.

Староста Авдей Сопин, продажный фашистский холуй, спит и видит, как самолично расстреляет он всех больных, а в награду получит всё хозяйство лепрозория. Это по его наводке устроили облаву на лепробольных, но умело спрятанных советских офицеров не нашли.

Символичен эпилог «Тревоги». В 1967 году, через четверть века после происшедших в повести событий, за несколько минут до того, как Александр Иванович (один из трёх спасённых лепробольными офицеров) встретит своих излечившихся от проказы спасителей, он случайно услышит из транзистора попутчика: «Передаём последние известия. Ханой. Большие группы американских самолётов вчера вновь совершили налёты на города и сёла в Демократической республике Вьетнам. Особенно ожесточённой бомбардировке и обстрелу подверглись больницы, амбулатории, родильные дома. Разрушен крупнейший в республике лепрозорий Куинь-Лап. Погибло много больных и медицинского персонала. Самолёты агрессоров с бреющего полёта расстреливали инвалидов, с трудом передвигающихся на костылях, и врачей, оказывающих помощь раненым больным. Бомбардировка производилась несмотря на ясные опознавательные знаки Красного Креста…»

Где-то через год после «Тревоги» выходит и роман Б. Жилина «Люди без колокольчиков», действие в котором происходит в одном их степных приволжских сёл. В центре романа – гуртоправ Илья Воронцов, который заболевает лепрой и успешно излечивается от неё.

Лепробольные – не детки в клетке. И Жилин построил свой роман так, чтобы самостоятельная, в сущности, тема органически вписалась в многоплановую композицию своей заветной книги, чтобы эта тема не была чужеродной и приобрела художественную значительность.

В первой же части романа, которая называется «Хозяин» и посвящена Илье Воронцову, Жилин ненавязчиво вводит мотив проказы, дважды и как бы между прочим упомянув о том, что в степи с милиционером возвращают в лепрозорий казаха, ненадолго отпущенного домой.

Вроде бы случайным кажется этот мотив, но позднее врач-лепролог, сбившийся с пути и нечаянно попавший на чабанскую точку Ильи Воронцова, находит у него лепру.

Вторая часть – «Люди без колокольчиков» – это закрытый, таинственный мир современного лепрозория, о существовании которого большинство здоровых людей и не подозревает. А в нём лепробольные – здесь их прокажёнными не называют – лечатся (и выздоравливают!), работают, живут, влюбляются, женятся, рожают детей, играют в пьесах, которые сами же и ставят, ходят в кино, разбивают цветники… Более двух лет живёт в лепрозории Воронцов, не забывая и о своём родном селе, куда его даже отпускают на побывку.

А в конце третьей части, которая называется «Врачи», в лепрозорий поступает новый пациент с крайне запущенной болезнью, в котором Воронцов узнаёт своего товарища Семёна Донского, их свела военная судьба в колонне пленных и в карьере кирпичного завода, где люди жались друг к другу, пытаясь спастись от жуткого холода в норах, вырытых в глинистой круче. Как выяснилось, Донской и был источником заразы, которая перекинулась и на Илью.

Чем ближе подходим мы к финалу романа, тем отчётливее проказа-лепра начинает работать на идею автора, поскольку это не просто трудноизлечимая болезнь, а образ-символ, потому что и сам Семён Донской заразился от своей матери, жены богатого нэпмана, которая обожала роскошную жизнь, а сын, узнав, что у него проказа, стал человеконенавистником, садистом и предателем, у которого разрушается тело и гниёт душа… А Илья Воронцов, «пройдя сквозь всё, измучившись сверх мер», сумел и вылечиться, и остаться чистым человеком.

Что же касается повести «Язва», то я абсолютно не согласен с тем мнением, что «удачно использованный в романе «Люди без колокольчиков» и в «Чёрных флажках» приём образного параллелизма в «Язве» дал осечку».

Не дал.

Повесть «Язва» – великолепное, чисто художественное произведение зрелого писателя с абсолютно точным названием. Писатель Жилин прежде всего – врач. Он сначала добирается до корней самых страшных болезней, а потом вырывает их с корнем. «Язве» и не нужна излишняя символика, не нужен притянутый за уши параллелизм, а тем паче, Жилин и не собирался накручивать в простом и ясном названии повести излишнего метафоризма.

Язва – это язва. Сибирская. Без параллелизма. А главное действующее лицо грозной и перехватывающей дыхание повести – жадность.

Жадность безо всякого там излишнего метафоризма и параллелизма. Ибо она, сволочь-жадность, пострашнее всех язв на белом свете, потому что именно она, жадность, и есть самый мерзкий источник всех язв на нашей маленькой и, слава богу, ещё вертящейся Земле. Ну а если вам так уж нужны и параллелизм, и метафоризм, и образ-символ, то название «Язва» вбирает в себя и сибирскую язву заражённого мяса, и язву жадности, и…

А, может быть, достаточно?

Как и всегда у Жилина, всё, что происходит на страницах его «Язвы», лично увидено и лично пережито самим автором и разумом, и душою, и сердцем. А яростная позиция гражданственности, явственно выраженная в «Язве» средствами исключительно художественными, крепко запутала критиков Жилина. Как это можно – так вот просто? И названо – «Язва». И речь в повести – о сибирской язве. Нет ни образа-символа, ни занимательности.

Господь с вами, господа!

Грешно писать об этом, но «Язва» в тысячу раз занимательнее всяких там

«дюдюктивов». Грешно, повторяю, писать об этом, ведь речь идёт о заражённом сибирской язвой мясе, которое будут есть купившие его люди, но заворожено читая «Язву» полночи, я потом уснуть не мог.

От мяса-то, которое Боев спешит поскорее продать, его дочь напрочь отказывается. Она-то знает, что бычок чёрт его знает отчего помер, сдох то есть. Напрочь отказывается дочка от дохлятины. А опытнейший чабан Боев

(а повесть, кстати, начинается с того, что Боев получает за свою работу орден), прекрасно понимая, что продавать мясо бычка нельзя, потому что не получено ещё разрешение на его продажу, спокойно распродаёт двести килограммов язвы.

И какого вам ещё образа-символа нужно? И почему это он обязательно быть должОн , как говорил Василий Иванович Чапаев, символ этот?

Мотается Боев на своей новенькой машине и выгодно, и быстро, и мастерски распродаёт два центнера сибирской язвы… Жуть!

Кстати, великолепно отлаженное овцеводческое хозяйство Боева-чабана работает, как швейцарские часы.

Когда подзамнут Боев с зятем вопрос о том, что от язвы умерла мама зятя (и усердствовать будет зять, потому что это он отрубил маме кусок мяса побольше), Боев, взглянув на часы, спокойно идёт поить овец…

А если бы не героические, бесстрашные, высокопрофессиональные и мгновенные действия сына Боева, блестящего врача, и его коллег, вымерли бы два села от сибирской язвы, и расползлась бы язва по городам и весям… Вложил Жилин персты в язвы…

«Б. Жилин, — подчёркивал Д. Чиров, — один из тех наших писателей, для кого важнее всего не количество написанного и опубликованного, а весомость и качество слова, его выстраданность, — то самое свойство, каким прославила себя великая русская литература… Слово писателя – его дело. У Бориса Жилина – это ещё и сама жизнь. А что может быть убедительней и надёжней, чем слово художника, подтверждаемое правдой всей его жизни?»

Поделиться: