Моё первое знакомство с «последним советским воином», как окрестили в интервью для журнала «Брянская ТЕМА» Николая Иванова, состоялось на Пятнадцатом съезде Союза писателей России. Я, тогда ещё не полноправный член писательской организации, с большим интересом присматривался к авторам громких романов и ловил каждое слово нового председателя Союза, в который горел желанием вступить на белом коне. «Всего-то» и требовалось − показать себя на всероссийском семинаре молодых литераторов в МГИКе (Московском государственном институте культуры). Показал.

Потом состоялась публикация в «Литературной России» моего рассказа про знаменитого однофамильца – Георгия Константиновича Жукова. однофамильца. А через неделю пришло решение о принятии в писательские ряды. Будто сам маршал за меня похлопотал! А подписывал документы настоящий полковник – председатель Союза писателей России Николай Иванов. Ну как было не познакомиться с его творчеством!

В книжных магазинах его книг не раздобыл. Пришлось довольствоваться интернет-версиями. На сайте «Art of War» нашёл предельно краткую биографию писателя.

«Воевал в Афганистане (редакция 103 гв. ВДД, Кабул) в 1981-1982 г.г., 1985, 1987 г.г. Награжден орденом «За службу Родине в ВС СССР III ст., медалью «За отвагу», медалями «За возвращение Крыма» и «Участнику военной операции в Сирии».

Во время войны в Чечне был захвачен в плен, освобожден через 4 месяца в результате спецоперации. Участвовал в событиях в Цхинвале, Крыму, на Донбассе, в Сирии.

Полковник. Председатель правления Союза писателей России. Автор 20 книг прозы и драматургии. Лауреат литературных премий им. Н.Островского, М.Булгакова, «Сталинград».

На многих фотографиях грудь Иванова в орденах и медалях. Надолго замираю, догадываясь, чего стоило их получить. Хотя, вроде бы Николай Фёдорович сам под пули не лез, да и в Афган попал по сути случайно:

«Помню, как военных журналистов собрали на совещание, и наш руководитель сказал: «Ребята воюют в Афганистане уже полтора года, нужно подготовить для них замену. Кто готов поехать?» И все как-то притихли… Мне стало стыдно за товарищей, и я поднял руку».

А вот я не поднял, хотя тоже спрашивали сначала в Миллерово (Ростовская область) и позже уже в Волгограде. Не то чтобы боялся, просто отца подводить не хотелось. Он меня ещё на «гражданке» учил: «Ты смотри у меня, сам в эту заварушку не лезь. И запомни – боевые столкновения, теракты и операции спецслужб активно происходят не только в Чечне, но и на территории Ингушетии, Дагестана и Кабардино-Балкарии».

Но я всё равно хотел приключений, как, наверное, и Иванов, сельским мальчишкой попавший в Суворовское училище. Первые экзамены, диктант и физподготовку, он сдал на отлично. И хотя по остальным предметам получал трояки, его приняли, надеясь на то, что свои упущения целеустремлённый мальчик исправит. И ведь исправил! В пятнадцатилетнем возрасте у него в подчинении было около ста человек. А когда стал командиром отделения, вице-сержантом, а затем вице-старшиной роты, стали поговаривать о генеральских погонах. Но к чему все эти звания, когда душа тянулась к журналистике, а сердце подсказывало: «Быть ей военной»?

Я пропущу произведения про Афганистан – мне сложно судить о тех событиях, я их не застал, а вот произведения про Чечню на примере одного из них разобрать можно. Повесть по одноимённым событиям 1996 года «Вход в плен бесплатный» (другое название «Расстрелять в ноябре») вышла в содружестве с другими произведениями в книгах 1997, 2001 и 2006−2007 годах. Что явно указывает на её популярность. Так что же в ней такого особенного?

Документальную исповедь читал с большим интересом – всё-таки в Чечне и сам едва не угодил в плен, когда на одном из пересыльных пунктов развернули торговлю солдатами. Тему старался не трогать, даже в роман свой её добавил только в прошлом году, хотя если рассудить, ничего такого уж страшного со мной не произошло. А вот у военного журналиста, писателя, да и вообще человека с очень непростой судьбой, об этом написано прямо, вдумчиво, и, поверьте на слово, сильно. Чего стоят образы – он ими прямо жонглирует!

«Сама налоговая полиция размещалась в здании полуразрушенного детского садика. О его прежней принадлежности напоминали лишь песочницы, приспособленные под курилки и места чистки оружия, широченные окна, ныне забаррикадированные мешками с песком, да бывшая воспитательница Людмила Ивановна, перешедшая в уборщицы. Пожалуй, еще рисунок колобка на стене, насквозь прошитый в румяную щеку рваным осколком. Зато перед ним, не испугавшись взрыва, сидела целехонькая лиса и размышляла: кушать ей искалеченного уродца или полакомиться чем-нибудь более вкусным».

А дальше, спустя ворох страниц:

«Кто знал, что в течение всего пребывания в Грозном я сам был подобен колобку, а за мной осторожно, чтобы не спугнуть, наблюдала другая лиса».

Чувствуете, как обыгрывается образ? Он становится шире, сочнее и наполняет текст новыми сравнениями, превращаясь в капусту. Тем более, что автор не останавливается на достигнутом:

«Вспомнилось здание с раненым колобком. После недельной бомбежки вряд ли осталась в живых даже лиса, будь она хоть трижды хитрой».

Иванов всё, что берёт для работы над произведением, доводит до финала, где все сюжетные неровности закольцовываются, а напряжение достигает условного пика. Чем всё закончится, он сообщает в самом начале, и позже, уже по ходу «пьесы». Такой подход позволил разгрузить концовку от сложных объяснений «отчего – почему, кто − и зачем», и сделать её ровной, и мощной, как удар по дых, но при этом накал ожидания развязки значительно притупился. Можно ли было этого избежать? По своему опыту знаю, что можно, но пришлось бы отправить в мусорную корзину ряд ценных деталей, а на них построено всё произведение.

Сюжет до невозможности прост. По сути, действие происходит только в плену, любые передвижения − с завязанными глазами, так что всё строится на ощущениях и мыслях главного героя.

Центральных персонажей, за исключением боевиков, трое: Борис Таукенов − управляющий филиалом Мосстройбанка в Нальчике. Махмуд Битуев — водитель инкассаторской машины и полковник налоговой полиции, журналист и бывший вояка Иванов Н.Ф. (под своей, заметьте, фамилией и инициалами!) Последний прилетел в Грозный в середине июня 96-го, «когда война дышала ещё полной грудью». Причин набралось, по крайней мере, если не считать основную, связанную с инкассаторскими делами, три:

«Можно ли собирать налоги во время войны? И с кого? Тема совершенно новая в нарождающихся рыночных отношениях, и покопаться в ней первому – нормальная мечта любого нормального газетчика. Держал в уме и вторую возможность – собрать впечатления для своей новой книги «Спецназ, который не вернётся». Я должен был своими глазами увидеть, где погибали мои литературные герои – дурная привычка добывать материал для книг, а не высасывать сюжеты из пальца, «сидя» на спине. К тому же на восстановление Чечни выделялись фантастические суммы, все твердили об их загадочных исчезновениях, но дальше московских сплетен дело не шло. Мечталось заглянуть и за эту ширмочку…»

И, как вы понимаете, заглянул… Боевики − Хозяин, Чика, Литератор, Боксёр, Непримиримый и остальные, менее заметные на фоне вышеуказанных нелюдей, персонажи, хотя и понимали, что захваченные в плен люди не воевали и не убивали, сразу же вынесли жёсткий вердикт:

«…– Короче, ты – вор, – указывает на Бориса. Переводит автомат на меня: – Ты – пособник вора. А ты, – оружие в сторону Махмуда, – возишь воров.

Машинально отмечаю: лучше пусть держат за вора, чем за контрразведчика…

– Мы деньги не вывозили, а привозили в Грозный. На зарплату вам же, чеченцам, – не соглашаясь, начинает кипятиться Борис. Ему что, его уши не дороги? – Это большая разница.

– Вы не тем чеченцам помогали и не той Чечне, – обрывает охранник. – А потому будете наказаны и казнены…».

С этой угрозы начинается отсчёт обратного времени. Героев ждёт либо смерть, либо выкуп, но за них просят немыслимые суммы, так что шансы сводятся к нулю. По себе знаю, чем грозит безысходность: от неё вешаются, стреляются, сходят с ума. И я говорю это не для острастки. Побывал во многих госпиталях и больницах на территории СКВО, навидался там таких случаев – на три книги хватит с избытком, но сейчас не об этом. Первая часть повести буквально пропитана обречённостью, чувствуется, что Иванов действительно готовился к самому худшему, но при этом не преклонял коленей:

«И хотя в суворовском училище зарубили на лбу, что мужчина, а тем более офицер, на колени может опуститься только в трех случаях – чтобы попрощаться с Боевым знаменем, поцеловать женщину и испить воды из родника, но там, на Алтае, я нарушил эту традицию. И встал на колено в четвертый раз – перед одной из духовных вершин России, перед моей землей. И на этот раз уже окончательно вышел из плена…»

Но об этом Николай Иванов напишет в самом конце, пройдя через страшные испытания: холодных, голодных, вечно унижаемых и физически и морально героев будут таскать из одного каземата в другой и в каждом – свои плюсы и минусы. Хоромами покажется только одно из убежищ:

«…Подземный дворец, обшитый солдатскими одеялами. Дубовые столбы-колонны вдоль стен. В два человеческих роста высота. Двухъярусные нары. На них стоит неизменная керосиновая лампа. Язычок пламени даже издали кажется тёплым. Сначала он традиционно коптил, но Хозяин убавил фитиль, и пламя проснулось в серединке, задышало, легко волнуясь, словно тронутая жёлтым загаром девичья грудь…».

Интересно, как автор мастерски переключается от мрачных убранств подземной тюрьмы к более приятным сравнениям:

«Иногда её стрелой Амура пронзала мошкара, заставляя на миг тревожиться. Но уже в следующее мгновение мягкий жёлтый свет восстанавливал безмятежное женское дыхание и достоинство».

И опять же, не останавливается, продолжая развивать образ:

«А может, и не женские груди вовсе напоминало пламя, а, допустим, две горные вершины Эльбруса. Или пик Коммунизма и пик Победы. Кому что нравится, тот пусть то и штурмует. Нам, просидевшим в погребах и землянках более двух месяцев, хотелось увидеть именно первое, более житейское».

И это житейское не даёт читателю впасть в депрессию или пустить слезу, хотя я и пустил, вспоминая свои мытарства на пересыльном пункте. Нас хотя бы готовили к рабству, а полковника и его подопечных взяли в оборот неожиданно и держали, ничего хорошего не обещая. Другой автор, возможно, вдаваясь в детали, стал бы усугублять обстановку, но Иванов не такой. Он верит в хорошее, и этим спасает и себя, и товарищей. Но главная его сила в молчании:

«Если разговор со Старшим лично мне дал хоть какую-то надежду, то у ребят он её отобрал. Я уверен в тех, с кем служил, они разочарованы, потому что не могут припомнить никого, кроме родственников, кто попытается хлопотать за них. Поэтому топчу, скрываю свое возбуждение – его ни в коем случае не должны чувствовать ни Борис, ни Махмуд. Иначе… В камере или должны сидеть одни смертники, или надежда должна быть у всех».

Со словами о надежде приходят и первые весточки, полковника действительно ищут, да и остальных тоже. Но боевики жаждут денег. Они – их главный аргумент и оправдание неправедной жизни. «И война, которая идет наверху, – тоже, по большому счету, из-за денег. Из-за возможности – или невозможности – ими обладать и распоряжаться». Иванов аргументирует свои мысли вставками из официальных источников, привносит взгляды врага, разбирает слухи и недомолвки и картина несправедливой, никому не нужной, казалось, войны становится максимально прозрачной. Однако, найти требуемую сумму для родственников – это ещё полбеды, необходимо произвести ещё и обмен, и чтобы всё было по честному. И хотя кавказцы строят из себя справедливых, добрых и щедрых, как точно замечает Иванов, в душе они скряги (к тому же очень хитрые и изворотливые – но этого они и не скрывают):

«Эту черту кавказцев знаю давно: сделать на копейку, а вообразить и расшуметься на рубль. Хотя прекрасно понимаю, что и копейки мог не поиметь. А вместо возлежания на кровати мог бы висеть на этой же цепи, но на дыбе. Так что в плену надо радоваться медякам и в самом деле считать их за рубли. И без иронии».

Но ирония нет – нет, но проскальзывает, без неё – никуда. Мучаясь от безделья, всеми силами цепляясь за жизнь и рассудок, невозможно оставаясь на одной плоскости, мыслить шаблонно, и Иванов это понимает лучше своих товарищей, которые постепенно становятся ему лучшими друзьями, но и от друзей устаёшь, особенно в тесной землянке после первого месяца заточения. А когда за ним следует второй и третий – подавно. Чеченский плен растянулся на 113 дней и ночей. Вдумайтесь – 113! А лучше вчитайтесь, как жилось человеку, который нынче стоит у штурвала всероссийской писательской организации. Афган его закалил, Чечня жахнула молотом, и вот вам идеальный русский писатель, точно драгоценный слиток металла. Под его руководством Союз проснулся от спячки, встал на ноги и добился внушительных перемен. И всё благодаря железному характеру председателя, его воли и целеустремлённости, не сломленных за время пребывания в «горячих точках».

Эх, жаль тогда на Пятнадцатом съезде Союза писателей России голосовать я не мог − мою кандидатуру на тот момент одобрили только на региональном собрании Союза СП в родной Астрахани, а то обязательно поддержал бы Иванова. Всё-таки как-никак свой человек! И для этого вовсе не обязательно читать биографию – всё по глазам видно. По крайней мере, в Москве, впервые увидев его, я сразу понял, что он – с богатым жизненным и военным опытом. А для руководителя это бесценно, разве не так?

Закончу свои размышления стихотворением из повести:

«Две косички, улыбка, распахнуты руки,

Словно хочет спасти, оградить и обнять,

Дочь навстречу спешит после долгой разлуки,

Но не может никак до меня добежать.

Я и сам не хочу. Прерываю виденье.

Слишком горько и больно мне видеть тот бег.

Я за тысячи верст заточён в подземелье,

И охранник сквозь смех говорит про мой грех.

Ах, как ночи длинны, как тревожны рассветы,

Каждый день нас готов разлучить навсегда.

Здесь бессильны молитвы, смешны амулеты,

Всё седее виски и белей борода…»

Поделиться: