Максим Жуков. «Голоса Кармадона». Неизвестные страницы проекта.

5 декабря – первый серьёзный юбилей у астраханского прозаика и публициста Максима Жукова. Астраханское региональное отделение Союза писателей России поздравляет его с сорокалетием, от души желает ему крепкого здоровья и новых произведений, достойных читательского внимания, и приглашает астраханцев на литературный вечер, посвящённый творчеству Максима. Он состоится 6 декабря в областной научной библиотеке имени Н.К.Крупской. Начало в 12.00.

МАКСИМ ЖУКОВ

ГОЛОСА КАРМАДОНА

Неизвестные страницы проекта.

Ранее на «Родном слове» выходила заметка о публикации отрывка моей повести «Голоса Кармадона» в сетевом литературном журнале «Камертон». Позже отрывок публиковался на сайте «День литературы» и в альманахе «Гражданинъ», а так же на других площадках Сети. Аннотация обещала приоткрыть тайну гибели героя дилогии «Брат»:

Сергей Бодров-младший вместе со своей съёмочной группой бесследно исчез в Кармадонском ущелье при сходе ледника Колка. Режиссер, талантливый актёр и сценарист остался в наших сердцах живым символом, героем из прошлого, а героев не принято забывать.

«Голоса Кармадона» – вольная интерпретация тех событий, смелый ответ на вопрос миллионов людей: «А что если Бодров ещё какое-то время боролся за жизнь под толщей льда, камня и грязи?» Была же у него хоть какая-то вероятность спастись?

…но на самом интересном действие обрывалось. Как справедливо отмечает Татьяна Чеглакова на литературном портале «Изба-читальня», «…после фразы «Это конец!» трудно предположить какое-то действие по спасению Сергеем себя и товарищей, но тем более хочется узнать, о чём Вы написали далее…»

Мне и самому долгие годы хотелось приоткрыть эту завесу, но поскольку фактов было немного и они оставляли простор для фантазии, то и картинка сложилась в рамках заявленной вольной интерпретации событий двадцатилетней давности. И сегодня эксклюзивно для сайта «Родное слово» мне хотелось бы поделиться долгожданным продолжением…

***

Сергея Боброва опустили в глубокую округлую яму. Точнее даже не опустили, а сбросили, от того что кто-то из съёмочной группы не удержал страховочный трос. «Идиоты! А ну, марш к нему!» − раздалось поверх земляного «стакана». У Боброва проверили самочувствие и после короткого, будто выкидыш, слова «порядок», разодрали одежду. Больше всего досталось штанам − их превратили, практически, в шорты, едва не исполосовав кривыми и острыми, как бритва ножами властителя видеокамеры. Режиссёр с отупением наблюдал, как ему наносят кистями для макияжа ссадины и порезы, стараясь вырвать из букета бульварно-озлобленных слов хотя бы одну жалкую розу, но страх лишил его дара речи, заставив удивлённо хлопать глазами и разбрасывать лепестки колких слов в надежде прервать безумную гонку за достоверными кадрами. В прошлом году похожий эпизод имел место во Владикавказе, и от грима наотрез отказались. Бобров, играя в ленте Лукашина парализованного капитана Морозова, провалялся в стылом зиндане порядка полутора часов. В этот раз сцену собирались убить одним дублем. Как и планировали, ноги зарыли в мёрзлую землю. Вместо них подложили бесформенную массу из пластика и тонкой резины, перепачканной краской кумачового цвета. «Вот так и лежи, не шевелясь» – наставлял голос сверху, когда свет снизошел до мерцания кадила и помощники, используя лестницу, заторопились на выход.

– Вы чего там, уснули? – раздались первые, не уверенные слова Боброва. В них загнанной птицей билась надежда – а вдруг всё это – репетиция той страшной аварии, которой он планировал закончить картину?

Горный обвал, спровоцированный взрывом машин, намечали в районе загадочного поселения, именуемого городом мёртвых. Некрополь брал корни на зелёном холме, усыпанном множеством склепов. За ними находилась сторожевая башня для охраны захоронений. Лукашин снимал в ней перестрелку с боевиками, презрев дурные слухи и сплетни со стороны местных жителей. Бобров до последнего медлил со съёмками, хотя его уверяли – это самое спокойное место в округе. «Не хочу я тревожить духов, − говорил неуверенно режиссёр в ответ на улюлюканья Лыкова – тот в грош не ставил никакие поверья. Да и своего напарника не жалел.

− Ну, я тебе покажу… − высвобождая руки, вымолвил, стуча зубами, Сергей. – Как ты сказал? Лежи и не двигайся? Сам спускайся сюда!

В ответ – ни единого слова, как будто все приготовления к съемкам ему померещились. Бобров предпринял попытку подняться, и упёрся во что-то металлическое. Не свои от холода пальцы отыскали фонарь. Яркий свет вырвал клок темноты, явив что-то вроде землянки, наспех сбитой из кусков льда и камней. Вместо крыши над ним нависала машина. Грязевые потоки просачивались через разбитые стёкла и стекали к ногам. Бобров пошевелил ими и скривился от боли – сломал, как и в фильме – осенило его. Сергей услышал далёкие, почти нереальные просьбы о помощи. «Что это – розыгрыш или стечение обстоятельств? А может, всё-таки, съёмки?» От назойливых вопросов в голове проснулся кузнец и, шваркнув молотом, прогнал дремотную ломоту. Она блуждала по венам сродни слабому яду и сводила на нет все попытки согреться. Боброву стало казаться, что спит и мозг придумывает детали сна.

Вот их грозная четырехколесная зверюга, перелетев через развороченное брюхо гиганта, лишилась опоры. Крыша автобуса отделилась от умирающей туши и прикрыла автомобиль от камней. Бобров, отчаянно пытаясь удержаться на задних сиденьях, протиснулся под ремень безопасности и едва не задохнулся, когда джип потащило к острым, как рифы склонам ущелья. В полубессознательном состоянии он звал на помощь, кричал. А обессилев, почувствовал давление снега. То, как он оказался снаружи, память уже не сохранила.

Бобров с запозданием понял, что всё это не эксценировка, не сон и сорванные связки, синяки и царапины – тому подтверждение.

– Ты собирался на Кавказ ещё в августе. Почему не поехал? – обращаясь к себе, в бессильной злобе стучал режиссёр по капоту, вонзаясь в рыхлую почву воспоминаний, в то время как они, вильнув рыбьем хвостом, ускользали от него в тихой заводи, имя которой «семья». И поскольку мать он не помнил, перед мысленным взором предстал суровый отец. «Смотри, не потеряй» – наставлял он, протягивая кожаный портфель. «Там все документы. Можешь передать на сохранение водителю – он ответственный человек». Осетинский лихач был немногословен и сдержан и своё дело знал, но по приезду во Владикавказ осмелел настолько, что попросился в лыковский джип со словами: «Устал от этой консервной банки. Вечно от неё что-то отваливается». Второй режиссер дал водителю отворот – поворот, а когда тот едва не снёс крышу автобуса, уступил. За ним последовал и Бобров, чувствуя, что на большом «корабле» им далеко не уплыть. Новый автобус толи китайского, то ли корейского производства и впрямь выглядел ненадёжным. «Железо – считай, миллиметровое» – горячился Лыков, жаля взглядом Денисова, вложившего деньги в чудо азиатской мысли. «Не на экскурсию едем. Нужна тяговитая техника, а новая она или нет – не столь важно». «И ещё – прибавил он уже шёпотом – тут каждый третий житель с оружием ходит, а мы рисуемся на помпезном «батоне». Хорошо хоть джипы все чёрные». Выбор транспорта целиком лёг на плечи директора, хотя в этом он не соображал. Коллеги пытались до него достучаться, но Денисов строил из себя глухонемого, а Бобров был занят рождением сына.

«Что за шум? Может, это спасатели?» – не прекращая атаки на джип, забеспокоился пленник. То ли жалуясь на судьбу, то ли мстя за удары, машина накренилась, крепко сдавив ноги Боброва. Не помня себя от боли, режиссёр заорал. Активно работая локтями, он старался высвободить конечности из-под колёс, но неподъемная махина и не думала уступать. От рывков посыпались осколки ветрового стекла, а за ними из снежной массы, слово язык, выскользнула рука его напарника – Лыкова. «Ледяная» – отметил Бобров, прощупывая пульс и надеясь на чудо. «Столько раз тебе удавалось обвести смерть вокруг пальца, бравировать этим, на грани фола шутить: «Пуля берёт только слабых, сильных щекочет. Я смеялся, когда меня дважды ранили «духи». Они взяли на мушку, ткнув стволом в рот. А я им – новую порцию радости висельника на эшафоте. Тогда «духи» пригрозили могилой: «Кабр, кабр!» – стращали они. А ещё известное по урокам английского «бад». Навалились, и давай по нашим стрелять. Я нашёл в себе силы их оттолкнуть, и так вышло – под пули. Ловко, да?» – прозвучала тогда очередная бравада.

− Помнишь, в Дагестане нашей съёмочной группе выдали охрану из трёх человек? – спросил Бобров тёску.− Мы им здорово задолжали, и хотя с собой была прорва денег, не могли потратить из неё ни копейки. Охранники взяли в заложники и даже пообещали убить, если не вернём им должок. А ты, как ни в чём не бывало, пошёл договариваться. Откуда брал смелости, до сих пор не пойму, но теперь это не важно. Ты мёртв. Вот и шрам на лице, хранивший ожёг со смещением мушки до самого подбородка, – Бобров провёл по бугристому наросту рукой – почти ушёл, поскольку кричать о том, через что ты прошёл в Афганистане излишне. Тебя не услышат и не поймут. Зароют как обычного «духа» или, того гляди, оболгут – с ветеранами, особенно с теми, кто преступил закон и лишился регалий, не церемонятся. Но ты по-другому не мог. Рассказывал или, быть может, чувствуя холодное дыхание смерти, исповедовался в том, как убивал детей, виновных в смерти советских солдат. Они потом каждую ночь к тебе приходили с немым и страшным укором, зная, что хотя твоё время ещё не пришло, оно не за горами. Ожидание, – говорил, − самое страшное, особенно когда твоя группа углубилось в «зелёнку», а ты не находишь места от мыслей, почему от разведки не поступает вестей. Спустя сутки сказали: всех положили по наводке афганских детей. Месть завладела рассудком. Но ты, скрипя зубами, загнал виновников в царандой. А милиция отпустила задержанных, пояснив, мол, вышла ошибка. А ты им: «Вы − сами ошибка!» И ушёл, чтобы позже понять, что иного выхода нет, как самому во всём разобраться.

Пугливый луч сместился к овальным колёсам с крепко прижатыми ими обрывками ткани, ботинками и металлическим чемоданом, описал дугу и заметался по слезливому своду. Режиссёр тряхнул головой. Селевой поток, проглотив джип, просто смял бы их, не церемонясь, но их повлекло в закуток с чёрным провалом в виде гигантской воронки. Другие машины, наверняка, где-то рядом и создали что-то вроде заслона. А вдруг, они уже там − в каменной преисподней? Гораздо более тёмной и мрачной, какой показалась колония. Бобров сделал снимки с её начальником и пообещал их забрать, когда поедет назад. Теперь они томятся где-нибудь в сейфе или в столе с рабочей тетрадью, где Сергей оставил размашистый автограф. Раньше он расписывался на порядок скромнее, да и подчерк выглядел не настолько витиеватым, прозрачным, как и вся его жизнь.

Бобров рос ребенком открытым и ясным. Никогда не доказывал правоту силой, ладил со сверстниками. Целыми днями во дворе чертил мелом сценки из любимых сказочных фильмов или собирал в кузов игрушечного грузовика мелкий мусор и свозил его к дворнику.

Как то раз на пустыре Сергею встретилчя мусоровоз, отдалённо похожий на его пластмассовый грузовик. Бобров обратился к водителю: «Дядь, прокати». Тот хотел отругать пацана, но увидев малорослых подельников, передумал. «Мал ещё» − буркнул водила, залезая в кабину. Когда облако смога рассеялось, Серёжа увидел огромную железяку. Пришлось звать на помощь юных «кладоискателей» – вместе они смогли дотащить находку до приёмного пункта. Слово за слово – подружились. Ещё и подругу обрёл на пять годков старше себя. В классе девятом или десятом она позвала на своё день рождения…

Квартира к приходу Сергея напоминала плохую комедию: за столом ряженые в исторических персонажей подростки безудержно пили и играли в азартные игры на щелбоны. Не способные удержаться на стульях ребята, валились с хохотом на пол, а массовица-затейница декламировала строчки стихов, не обращая внимания на гостя. Бобров решил разыграть самых стойких. Ими оказались «классики мировой литературы».

− Ну что же вы, Фёдор Михайлович, − обратился он на чистом английском к «Достоевскому», − совсем стыд потеряли? Ваши женщины…

− Они не мои, − ответил «писатель», оттягивая бороду на резинке. − Чьих будете, сударь?

Бобров представиться иностранцем из семьи знатных купцов. Он рассказал о себе и далёкой родине, за которую много веков проливали кровь его предки. Ребята слушали его с открытыми ртами, а к концу вечеринки провожали гурьбой.

Его розыгрыши при поддержке отца – режиссёра постепенно переросли в серьёзные роли в кино. Учёбу, как некоторые сотоварищи, не забросил, так как знал языки и еще до университета получил хорошее домашнее образование. Работать, как и мать, собирался в библиотеке. Три месяца тишины и покоя помогли Сергею разобраться в себе. А ещё − встретить судьбу.

В тот день клаксоны машин донимали Боброва даже через толстые стены областной библиотеки, где он грел руки у обогревателя под столом, вздрагивая от хлёстких ударов лап елей о заледенелые стекла. От созерцания полупустого читального зала Сергея отвлекла стопка книг. Она улеглась на край его многоярусного стола. Женские пальчики любовно огладили обложки и остановились на закладке с телефонами учреждения. Указательный палец спружинил с рекламного язычка и исчез. Снедаемый любопытством Бобров приподнялся и увидел светловолосую девушку среднего телосложения. Блондинка отпустила обворожительную улыбку, наморщив носик при виде пыли на книгах.

− Сейчас редко кто интересуется живописью, − пояснил смущённо Бобров, протирая богато оформленные издания. – Увлекаетесь изобразительным искусством или нравится эпоха возрождения? – и, стараясь расставить все точки над «и» объявил: − Эти книги я прочёл прошлым летом, готовясь к дипломной. Тему выбрал после поездки в Италию.

Данный факт не произвёл впечатления.

− Я по профессии тележурналист и готовлю репортаж по этой теме, − заявила подчёркнуто строго блондинка, обводя пальцем контуры венецианских узоров на книгах.

Боброву показалось, что у него в душе что-то затрепетало.

– Вы неплохо проявили себя с Меньшиковым, − лицо собеседницы раскрасил румянец, глаза заблестели. – Не желаете попробовать себя в новом качестве на ТВ-6?

Детали обговорить не успели. Боброву предстоял перелёт за границу, а журналистика сдавала отчёты по прошлым выпускам популярного шоу. В аэропорту Бобров ей позвонил. И вдруг услышал знакомый голосок за спиной.

− Никак на кинофестиваль собрались? – спросил режиссёр, замечая у дамочки приглашение на Кубу.

Получив утвердительный кивок, он её порывисто поцеловал. Заключил в объятия, признался в любви и больше с ней не расставался.

***

Кто-то, не скрывая переживаний и боли, прорубал потерянным голосом дорогу к похороненным заживо людям. Слышались старческий кашель, крепкие мужские слова и детский надсадный вопль. Ещё была совсем юная, судя по плаксивой интонации, женщина – она рыдала и с кем-то переговаривалась, вероятно – сама с собой. «Если так – дело дрянь! Каждый должен собраться и, разгребая завалы, ползти в контрольную точку, к примеру − к нему. В чемодане…» Луч фонаря лизнул брешь под защёлкой и упёрся в отполированный черенок сапёрной лопаты. «…есть всё, что может понадобиться для расчистки. Только как всё это достать?»

– Меня кто-нибудь слышит?! – прокричал на пределе возможностей режиссёр. – Здесь имеются инструменты и небольшое свободное пространство. Предлагаю ползти в мою сторону!

«Если, у них найдётся такая возможность».

Голоса то отдалялись до шёпота, то спешили назад, как живые. Они напоминали метания душ перед Страшным судом, хотя в эти сказки Сергей, конечно, не верил.

Бобров заворочался, чувствуя дополнительный дискомфорт – как то уж больно влажно стало в землянке. Он перевёл поток желтоватого света на руку помощника, та превратилась в назойливый водосток.

– Этого ещё не хватало…

Кто-то, желая ему скорого избавления от мучений, налёг на воображаемый вентиль. Сергей попытался подтащить ноги, но руки скользили, воздуха не хватало, а фонарик как назло, поглотила вода. Ко всему прочему из машины послышался шум. Бобров вжался в землю, забыв о нестерпимой боли в ногах, и о том, что самое время прощаться с жизнью.

– Лы-ы-ков?

Напарник стукнулся лбом о зеркало заднего вида авто. Его рука, всё ещё холодная и безвольная задела Сергея.

– Боже, ты её отдавил? Я вот ноги себе прижал. Знаешь, по дурости, когда колотил по машине. Скажи хоть что-то… Не можешь? Ладно, сейчас помогу.

Режиссёр сделал отчаянный рывок, и липкая грязь с неохотой его отпустила. Нащупал в темноте ручку двери. Та поддалась. В очередной рывок он вложил последние силы. С мокрым снегом из джипа вывалился Лыков и придавил Боброва, словно на ринге.

– Ненавижу темноту, – подбирая фонарь, – посетовал режиссёр.

– А покойников любишь? – осклабился Лыков.

– Живой, Лычара! – захохотал режиссёр.

– И тебе того же, – заторможено ответил помощник. – Нас отнесло в сторону штольни. Кстати, за секунду до того, как мы на неё налетели, появился монголоидный мальчишка, тот самый, с твоих зарисовок в сценарии. Ты его ещё ангелом-хранителем называл.

– Шутишь…

Лыков повернулся на свет. Бледное лицо, синяки под глазами и кровь, размазанная по подбородку, красноречиво свидетельствовали о том, что ему крепко досталось.

– А теперь скажи – до шуток мне или нет.

Лыков выдержал паузу, прикидывая возможные варианты.

– От меня мало толку, так что действовать будешь ты. Лезь в салон и ищи инструмент. Нужно расчистить ту часть, куда стекает вода. Мне необходима посуда, чтобы вычерпать воду.

Бобров с трудом забрался в машину. Смятое гармошкой железо густо покрывала кровавая слизь с осколками ветрового стекла. Водителя разметало по кузову огромным булыжником. В салоне стоял неописуемый кавардак.

− Вон стекло торчит в форме клинка. Обмотай чем-нибудь, чтоб не поранится. Сними с сидений чехлы, если нет других тряпок.

− Не то, чтоб их нет, − простонал Бобров, прикасаясь к останкам водителя, − но мне противно возиться в человеческих внутренностях.

− А умирать не противно?

Режиссёр, зажмурив глаза, оторвал полоску ткани и, перемотав часть стеклянного зуба, потащил на себя.

− До чего же крепкое…

– Не трусь, давай, жми! – голосил Лыков, приподымая непослушное тело на локте здоровой руки. Вторая плетью спадала вниз, исчезая в снежно-каменной массе.– Ты рывками его, – продолжал он советовать, подбираясь к открытой двери.

Стекло с хрустом отломилось.

– Молодец! Теперь отрежь им провода из приборки. Вырви рычаг КПП – всё равно на соплях держится, и вместе с плафоном светильника кидай мне. И стекло не забудь – отрежу одежду, за которую меня держит колымага.

Пока Лыков пытался освободиться, из приборной панели повалил едкий дым. Он перехватил дыхание, превратив всё вокруг в сущий ад: кровь, вода с мерзким запахом, дым и темнота от того, что фонарь, замигав, снова погас – всё смешалось и завертелось. Бобров заколотил по приборке, не слушая наставлений помощника.

− Сейчас задохнёмся! – кричал режиссёр, исследуя на ощупь машину. – У тебя там вода, зачерпни мне немного.

− Занят, тесак – перефрозировал «тёску» Лыков, терзая стеклом рукав своей куртки. – Ящик с железками мы не достанем, многовато грязи и воды, но к нему можно подобраться через салон. Один ты не управишься. Жди меня и готовь душу к бою, − он срезал последний лоскут и всунул в косынку из проволоки больную руку. Затем взялся срубать плафоном землю возле двери.

− Ты нас погубишь! Я убью тебя, ветеран!

− Только попробуй, сказочник, − вползая в машину, отозвался коллега. – Потухло уже, не паникуй. На вот фонарь, посмотри, почему не включается.

Бобров его кое-как оживил.

− Ищи всё, что может пригодиться.

− Я всё обыскал!

− А багажник?

Поползновения Боброва качнули джип.

– Чуешь? – спросил, кашляя, Лыков. – Смог отступает…

Дымовая завеса, подымаясь к рыжеватому боку булыжника, на удивление быстро исчезала в прорехе, величиной, наверное, с метр.

– Если есть тяга, значит, и выход имеется. Я беру бензин и тряпьё, а ты лезь в багажный отсек.

Стараясь не выказывать слабость, режиссёр перебрался через сиденья. Ледяная каша обжигала руки, глаза слезились от дыма. Ноги жутко болели, особенно правая – её приходилось подтаскивать. Левая ещё ничего – действуя ей как костылём, Бобров добрался до края кузова.

Раскуроченный багажник не имел дна, под ним зияла неопределённой глубины яма, на треть заполненная водой. На её поверхности плавали обрывки сценария.

– Не слышал ничего подозрительно? – спросил режиссер, не отрываясь от коловращений бумажных клочков.

Лыков задумался.

– Пару раз доносился жалобный стон…

– Хлопушка?

– Я тоже подумал о ней.

– А такого басовитого голоса…?

– Кто его знает, – отмахнулся Лыков и, потрясся водительское сидение, вытянул из-под него свёрток из промасленной ткани. Он продемонстрировал пистолет, наставив его зачем-то на Боброва – я так и знал, что у водителя есть серьёзный аргумент против гайцов.

У Боброва дрогнула рука, перекрыв свет.

Темнота с юных лет пугала Сергея, он спал с ночником в окружении тетрадей, учебников и книг с познавательной литературой. Когда одолевали кошмары, он вскакивал с кровати, превращая шаткое укрепление в целлулоидных птиц, терявшихся при первой опасности. Маленький Бобров подолгу всматривался в очертания игрушек, направляя пластмассовое ружьё на жуткие тени. Затем собирался и шёл проверять углы. Вздрагивал, если ствол упирался во что-нибудь жёсткое, как отцовские тапки. Однажды под нажим ружья попал Васька. Кот зашипел и стрелой юркнул под шифоньер. Серёжа, пятясь, выгреб из карманов пижамы шарики, которыми заряжалась двустволка, прицелился.

− Выходи, бабайка! Я знаю – ты там! – проговорил, дрожа от страха, мальчишка.

На крики сбежались родители.

− Там прячется что-то ужасное, – мальчик указал на два жёлтых глаза.

− Бедный Василий… Ты что, его не признал? – удивилась мама, прогоняя щелчком выключателя тьму.

− А я в твои годы уже с мальчишками дрался без палок, железок, один на один, – размышлял вслух отец, – хватало вот этого.

Он показал Сергею увесистый, словно гиря, кулак со сбитыми костяшками пальцев.

− Юра, не стоит…

− Я лишь хочу ему втолковать, что оружие не решает проблем, а только усугубляет их.

− И для этого нужно махать кулачищем?

− Фу ты, вечно встреваешь…

Отец стукнул по убежищу диверсанта и тот пулей пронёсся в соседнюю комнату.

− Вот видишь, сынок, иногда достаточно пригрозить.

***

– Оружие не решает проблем, а только усугубляет их, – повторил Бобров крылатую фразу отца и от себя добавил, – Зачем тебе пистолет? Один выстрел – и от нас останется мокрое место.

– А то я не знаю, – хмыкнул Лыков, пряча находку. – Оружие – не источник опасности, а рабочий инструмент, в частности, как кинокамера. Ты привык, что на съёмках любой косяк исправят, а в жизни… Ты б видел себя! Понапихал полные карманы мусора и думаешь пригодиться. А инструкцию к нему дома забыл?

– Ну, зачем ты так?

− Чтоб отрезвить. На войне даже раненых пощёчинами приводили в чувство. И говорили лишь правду, а весь ласковый трёп, к которому ты так привык, оставляли для женщин.

Бобров направил свет на грязную воду, но ничего не увидел. Пришлось взять фонарик в зубы и лезть в воронку рукой. На рифлёную поверхность кузова посыпались мотки страховочных тросов, карабины, «кошки» и кое-что из одежды. Половину вещей Бобров, не удержав, утопил. На счастье, удалось выудить порядком разбитую, аптечку. Лыков занялся рукой, сноровисто затягивая её неприятным на вид бинтом. «Всё же лучше, чем ничего», – проворчал он, оценивая состояние ног режиссёра.

– Ну-ка пошевели, – попросил он.

– Больно, – скривился Бобров.

– А то я не знаю.

Закатав разодранные штанины, Бобров показал Лыкову раны. Морщась, режиссёр прикоснулся к одной из них и тут же отдёрнул руку, когда напарник занозисто вскрикнул:

– Руки, дубина! Не видишь – в голени дыра почти до кости? Надо перекисью обработать. И давай – шуриком, – поглядывая на крышу машины, заторопил он Боброва. – Чёрт, грунт размывает…

Крыша под каменным прессом просела. Снаружи наметилось шевеление, но пока незначительное. «Всё одно к одному» − ворчал Лыков, помогая наложить повязку. Затягивая зубами бинты, он вспомнил:

– А как же лопата?

– Там осталась, – показал режиссёр на колодец.

– Ну, так вперёд, за ней.

– Я не полезу.

– А думаешь, я смогу? Мы без неё – считай, как без рук. Давай – я тебя придержу. Не робей, у меня хватка, что надо.

Бобров, понимая безвыходность ситуации, опустился в самую гущу отвратительной жижи. Пару раз Лыков его отпускал и тут же наваливался всем грузным телом. «Слабая у него всё же рука. Сейчас не удержит, и я как торпеда застряну здесь до скончания века» – пугал себя режиссёр, ощупывая колкое дно. Помимо камней попадалось что-то из пластика и железа – из штанов выпал весь походный набор и ракушками залёг возле разграбленного чемодана. Вся эта мелочёвка отвлекала от поисков. Лопата, точно пугливая рыба, нашла себе укромное место и с интересом ждала, когда у «водолаза» закончится воздух. И он скоро иссяк – привычка на съёмках курить сыграла с ним злую шутку. Бобров проиграл: обессилив, с тяжёлой головой и без воздуха, он смутно понимал, что следует подать Лыкову знак, чтобы он его вытащил. На грани обморока Бобров развёл руки и наткнулся на зазубренные края полотна лопаты. В этот момент его выдернули из воды.

– Нашёл? – спросил без предисловий Лыков, и, выхватив лопату, устремился в кабину, – Это никакой не булыжник, – Лыков постучал по округлой поверхности камня,– …а часть выработки у входа в штольню.

Слова с трудом доходили до сознания режиссёра. Он отупело наблюдал за действиями Лыкова, едва не отключаясь от звонких пощёчин копателя. Когда вода почти затопила машину, Лыков расчистил проход.

– За мной, – скомандовал он и, передав инструмент, заглянул внутрь туннеля. – И здесь вода… Слышь, придётся нырять. Ты первый, я с одной рукой не выплыву.

– Там, кажется, яма…

Договорить Бобров не успел – пользуясь замешательством, Лыков пропихнул режиссёра в дыру, и ужом полез следом, отплёвываясь от грязи, готовясь. «Что ж… − сглотнув комок в горле, выдавил он, − теперь я буду в роли торпеды. Не налететь бы на тёску – укорил внутренний голос, но вслух предупредить не успел. Лыков с криком погрузился в ледяную пучину, и едва не захлебнулся, когда сверху на него посыпались камни. Благо Бобров успел выловить командира и из последних сил вытащил на скалистую твердь.

– Мы могли умереть! – простонал режиссёр.

– Умолкни – голова раскалывается, – скривился Лыков, массируя разбитый затылок. С него тонкой струйкой сочилась алая кровь.

– Блин, а аптечка… – вспомнил Бобров, вставая.

– Назад – ходу нет. Глянь, как хлещет, твою же дивизию… Передай мне светилку – осмотримся и прикинем, как быть.

Штольня напоминала пещеру, с той лишь разницей, что на месте привычных сталактитов виднелись следы от буровой техники. Зеленоватые следы проплешинами застилали потолок и часть стен. Деревянные конструкции, покрытые слоем цементного раствора, того и гляди грозили сложиться. В ста метрах от них портал обрывался настолько плотной стеной темноты, что мерещилось − за ней зияет обрыв.

– Теперь вода до нас не доберётся, – обрадовал Лыков, возвращая свет к месту их пребывания. − Ты чего такой кислый?

– Воздуха не хватает, – отмахнулся Бобров и раненным бойцом доковылял до «озера». На его поверхности покачивалась, наполовину заполненная бутылка с бензином. Рядом курсировали аптечка и черенок от лопаты. – Ну вот, а я переживал об утрате, – потирая руки, сказал режиссер. – Ты слышишь? Опять голоса…

– Да ничего я не слышу, – ответил зло Лыков, отирая разбитую голову. Ты чего там – за аптечкой полез? Дай сюда, мне нужно основательно перевязаться.

Лыкову надоели выходки режиссёра, и он сам направился за коробкой с красным крестом. Но как только он до неё дотянулся, на них что-то рухнуло и подмяло, вогнав как сваи, в податливое дно.

– Что это, чёрт побери?!… – выдал на эмоциях режиссёр.

Не обнаружив Лыкова, он снова нырнул. Бобров достал со дна девушку с густыми спутанными волосами, а затем спецназовца с красным, как у рака лицом. Искусственное дыхание делать не понадобилось – оба дышали, жадно хватая ртом воздух.

– Ну, здравствуй, Светлана, – протянул руку Хлопушке Бобров. − Уж кого я не ожидал здесь увидеть, так это тебя. Отличные навыки по выживанию в экстремальных условиях.

Светка Бунина, едва сдерживая слёзы, скулила:

– Это не я… А он!

– Кто? – не понял Бобров.

– Метис твой, – проскулила Светлана, указав на детский сандаль. С виду, совсем неприметный. – Он меня вывел к пещере.

У Хлопушки желание выложить историю пережитого, как автоматную очередь, не заботясь о том, убьет она или ранит, достигла точки кипения. Она распирала Светлану, требуя выхода, и Бобров это понимал, и в то же время побаивался. Ведь с ней пришлось бы мириться наравне с откровениями Лыкова. Но больше всего его волновало другое:

– Что же тогда получается?

– Мы не одни, – доставая пистолет, процедил Лыков и лихо, точно пытаясь произвести впечатление на своих подопечных, передёрнул затвор.

Поделиться:


Максим Жуков. «Голоса Кармадона». Неизвестные страницы проекта.: 3 комментария

  1. Сергей Бодров хотел своими фильмами повлиять на сознание людей и сделать мир светлей и чище. Мне понравились слова- о героях не принято забывать! Пока мы помним- они живы! Желаю тебе, Максим, дальнейших творческих успехов и побед!

    • Благодарю за поддержку. Везде то и дело говорят, что надо отдавать должное людям, которые своими поступками подавали хороший пример, но на деле всё обстоит с точностью наоборот. Я не знаю с чем это связано. Но я не могу стоять в стороне и отмалчиваться.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *