28 марта исполняется 150 лет со дня рождения великого русского советского писателя Максима Горького. Одной из страниц славной биографии зачинателя социалистического реализма, создателя Союза писателей СССР посвящёны публикуемые ниже заметки Дины Немировской. Думается, интересен будет читателям и один из рассказов Максима Горького из цикла «Русские сказки».
Настоящее имя писателя — Алексей Максимович Пешков. Он родился 16 (28) марта 1868 в Нижнем Новгороде. В 9 лет стал сиротой, оставшись на воспитании у бабушки. Именно она, будучи мастерицей рассказывать сказки, оказала на мальчика большое влияние.
Бабушка умерла, мальчик начинает много работать. Горький был и посыльным при обувном магазине, посудником на пароходах, чертежником и др. Потом Горькому не удалось поступить в Казанский университет, что на фоне общей безысходности стало поводом для депрессии и мыслях о самоубийстве. От беспросветности жизни его спасали только книги. Он писал.
Он продолжает много работать. Горький писал об этом периоде, , что не ждал никакой помощи и уж тем более не рассчитывал на счастливый случай. «Я очень рано понял, что человека создает его сопротивление окружающей среде». С 1888 года Горький начинает свои странствия по России. Он хотел лучше узнать, как живет народ, набраться впечатлений. Годы странствий подтолкнули его к творчеству. Прошел через донские степи, по Украине, до Дуная, оттуда – через Крым и Северный Кавказ – в Тифлис. Герои, о которых он пишет в этот период, это мятущиеся, протестующие люди, которые не находят места в жизни. Его персонажами были по большей части бродяги, проститутки, воры. Это такие рассказы, как «Челкаш», «Однажды осенью», «На плотах», «Супруги Орловы» и «Двадцать шесть и одна»; романы «Фома Гордеев» и «Трое».
В 1902-1913 годах Горький сотрудничал с революционными организациями. Об этом опыте он написал в пьесах «Дачники» (1905) и «Враги» (1906), в романе «Мать» (1907). В 1905 Горький уезжает в США, в основном же проживал на острове Капри.
Горький – автор прекрасных автобиографических произведений. Это «Детство» (1913–1914), «В людях» (1916), «Мои университеты» (1923) и «Заметки из дневника. Воспоминания» (1924). Роман-эпопея «Жизнь Клима Самгина» остался незаконченным. Горький сыграл ключевую роль в образовании Союза советских писателей, явившись организатором и председателем I Всесоюзного съезда советских писателей (1934).
Горький умер (есть версия, что он был отравлен) в Горках, под Москвой, 18 июня 1936. Вскоре его объявили жертвой «троцкистско-бухаринского» заговора. Сейчас версия об убийстве Горького остается предметом дискуссии.
ДИНА НЕМИРОВСКАЯ
О ДРУЖБЕ МАКСИМА ГОРЬКОГО И ФЁДОРА ШАЛЯПИНА
Самые высокие оценки вокального мастерства Фёдора Шаляпина принадлежат А.М. Горькому.
Многие считают, что Горький и Шаляпин были знакомы с самого детства. Это не так. Алексей Максимович Горький и Фёдор Шаляпин познакомились в сентябре 1900 года в Москве, затем встречались в Нижнем Новгороде, на родине писателя, когда молодой певец приезжал на гастроли, сопровождавшие ежегодные Нижегородские ярмарки. Оба к тому времени получили известность, но вершины их достижений были впереди. Тогда зародился взаимный интерес друг к другу писателя и артиста — творческий и человеческий. Один не упускал ни единой возможности видеть и слушать уникального, блестящего певца на сцене, во время литературных встреч; другой стремился узнавать о только что написанном молодым литератором и привлекавшем к нему внимание. Яркие отблески этих отношений сохранила их многолетняя переписка.
«Такие люди, — в 1911 году убеждённо говорил писатель, — являются для того, чтобы напомнить всем нам: вот как силён, красив, талантлив русский народ! Вот плоть от плоти его, человек, своими силами прошедший сквозь терния и теснины жизни, чтобы гордо встать в ряд с лучшими людьми мира, чтобы петь всем людям о России, показать всем, как она – внутри, в глубине своей — талантлива и крупна, обаятельна».
Максим Горький был соавтором книги Шаляпина «Страницы из моей жизни». Шаляпин с глубокой проницательностью выражал свое понимание таланта Алексея Максимовича Горького (Пешкова), его причастности как художника к важному и сокровенному в жизни современников.
В одном из писем Шаляпина, датированным 1926 годом, об этом сказано так: «Прочитал я с наслаждением (как всё твое всегда) «Артамоновых» и с такою же горечью посмотрел на поколения. Ээх!! Люблю я тебя, мой огромный человек, и считаю счастьем великим, кроме того, что живу в одно время с тобой, ещё имею исключительную привилегию быть с тобою в дружеских отношениях! Слышу и чувствую тебя глубоко, и душа моя всегда, когда я имею возможность чувствовать твою душу, наполнена неизъяснимой радостью. Все читают Пушкина, но не все видят там отношения света к тени. Так вот и ты — читают множество, а едва ли чувствуют, как “березки стоят выгнанными из леса…”.
При участии Горького появилась первая автобиография Шаляпина «Страницы из моей жизни». Она сначала частями печаталась в 1917 году в журнале «Летопись», основанном писателем. Во втором опыте воспоминаний Шаляпина — книге «Маска и душа. Мои сорок лет на театрах» — немало места уделено Горькому, его роли в художественно-общественной жизни первых десятилетий ХХ века.
Фёдор Шаляпин, русский камерный и оперный певец, в разное время был солистом Большого и Мариинского театров, а также театра «Метрополитен Опера». Шаляпин стал первым народным артистом Республики Советов, в 1918-1921 годах он был художественным руководителем русского Мариинского театра.
И теплота человеческой привязанности, и взаимность творческого интереса, сопровождавшие Шаляпина и Горького более тридцатилетия, стали важным явлением русской культуры. Помимо сказанного ими в переписке и воспоминаниях, об этом немало ценного, интересного писали раньше и пишут теперь. Стоит назвать недавние выпуски «Проблем наследия Ф.И.Шаляпина» (М., 1999 и 2002), которые содержат новые документы и подходы к теме «Шаляпин и Горький». В них опубликованы материалы научных конференций «Шаляпинские собрания», ежегодно проходящих в Москве в Доме-Музее Ф.И.Шаляпина на Новинском бульваре. На этих «собраниях» звучат лучшие записи великого оперного артиста, здесь выступают певцы, музыканты, искусствоведы, наконец, филологи. Многогранность дарования «чудо-артиста», как называл Шаляпина С.В.Рахманинов, открывает также возможности для «содружества муз» и в восприятии его неисчерпаемого таланта.
Шаляпинские конференции периодически собираются в последнее десятилетие на родине певца. Их итоговый сборник «Шаляпинские чтения в Литературно-мемориальном музее А.М.Горького в Казани (1992—2002)» (Казань, 2002) объединил усилия научных работников музеев, преподавателей вузов, общественных деятелей разных городов России в стремлении популяризировать наследие Шаляпина, осмыслить его современно.
Стоит подчеркнуть, что общение друзей на Капри (в итальянском изгнании Горького) происходило именно в определенной литературно-художественной среде. Их контакты, явно благотворные, являлись живыми примерами того синтеза искусств, в котором утверждал себя Серебряный век русской культуры. Такому аспекту связей Шаляпина и Горького не уделялось должного внимания.
В изучении взаимоотношений этих выдающихся личностей очевидное предпочтение долгое время отдавалось писателю. Привлекала яркость его суждений об артисте, но при этом оставались в тени негативные оценки Шаляпина Горьким, правда, подчас случайные, но несправедливые. Это относится также к биографии артиста 1910-х годов, к инциденту с так называемым «коленопреклонением», который болезненно переживался Шаляпиным до последних лет жизни. В предлагаемых очерках больше внимания уделено «точке зрения» артиста на всё совершившееся, а также реальным обстоятельствам — историческому контексту, в котором с неизбежностью проявились серьезные различия в личностных и общественных позициях друзей.
Каприйские встречи Шаляпина с Горьким, при всей своей эпизодичности, неотрывны от того главного, что волновало двух крупных деятелей русского искусства в 1910-е годы, очень значительные для обоих. Это и позволяет через частные моменты и сопоставления раскрыть «портретную» неповторимость каждого, а вместе с тем через их взаимоотношения осмыслить важные черты времени с его контрастами и противоречиями.
МАКСИМ ГОРЬКИЙ
ИЗ ЦИКЛА «РУССКИЕ СКАЗКИ»
А то – жил-был один барин, прожил он с лишком полжизни и вдруг почувствовал, что чего-то ему не хватает, – очень встревожился. Думал-думал и вдруг – нашёл:
«Господи! Да у меня же национального лица нет!»
Бросился к зеркалу – действительно, лицо неясное, вроде слепо и без запятых напечатанной страницы перевода с иностранного языка, причём переводчик был беззаботен и малограмотен, так что совсем нельзя понять, о чём говорит эта страница: не то требует душу свободе народа в дар принести, не то утверждает необходимость полного признания государственности.
«Гм, какая, однако, путаница! – подумал барин и тотчас же решил: – Нет, с таким лицом неудобно жить…»
Начал ежедневно дорогими мылами умываться – не помогает: кожа блестит, а неясность остаётся. Языком стал облизывать лицо – язык у него был длинный и привешен ловко, журналистикой барин занимался, – и язык не приносит ему пользы. Применил японский массаж – шишки вскочили, как после доброй драки, а определённости выражения – нет!
Мучился-мучился, всё без успеха, только весу полтора фунта потерял. И вдруг на счастье своё узнаёт он, что пристав его участка фон Юденфриссер весьма замечательно отличается пониманием национальных задач, – пошёл к нему и говорит:
– Так и так, ваше благородие, не поможете ли в затруднении?
Хохочет пристав и, в радости великой, кричит:
– Да ничего же нет проще, милейший вы мой! Бриллиант вы мой американский, да потритесь вы об инородца, оно сразу же и выявится, истинное-то ваше лицо…
Тут и барин обрадовался – гора с плеч! – лояльно хихикает и сам на себя удивляется:
– А я-то не догадался, а?
– Пустяки всего дела!
Расстались закадычными друзьями, сейчас же барин побежал на улицу, встал за угол и ждёт, а как только увидел мимо идущего еврея, наскочил на него и давай внушать:
– Ежели ты, – говорит, – еврей, то должен быть русским, а ежели не хочешь, то…
А евреи, как известно из всех анекдотов, нация нервозная и пугливая, этот же был притом характера капризного и терпеть не мог погромов, – развернулся он, да и ударь барина по левой щеке, а сам отправился к своему семейству.
Стоит барин, прислоняясь к стенке, потирает щеку и думает:
«Однако выявление национального лица сопряжено с ощущениями не вполне сладостными! Но – пусть! Хотя Некрасов и плохой поэт, всё же он верно сказал:
Недаром ничто не даётся, – судьба
Жертв искупительных просит…»
Вдруг идёт кавказец, человек – как это доказано всеми анекдотами – некультурный и пылкий, идёт и орёт:
– Мицхалэс саклэс мингрулэ-э…
Барин – на него:
– Нет, – говорит, – позвольте! Ежели вы кавказец, то вы – тем самым – русский и должны любить не саклю менгрельца, но то, что вам прикажут, а «кутузку» — даже без приказания…
Оставил его кавказец в горизонтальном положении и пошёл пить кахетинское, а барин лежит и соображает:
«Од-днако же? Там ещё, татары, армяне, башкиры, киргизы, мордва, литовцы – Господи, сколько! И это – не все…Да потом ещё свои, славяне…»
А тут как раз идёт украинец и, конечно, поёт крамольно:
Добро було нашим батькам
На Вкраини жити…
– Нет, – сказал барин, поднимаясь на ноги, – вы уж будьте любезны отныне употреблять еры, ибо, не употребляя оных, вы нарушаете цельность империи…
Долго он ему говорил разное, а тот всё слушал, ибо – как неопровержимо доказывается всеми сборниками малороссийских анекдотов – украинцы народ медлительный и любят дело делать не торопясь, а барин был человек весьма прилипчивый…
…Подняли барина сердобольные люди, спрашивают:
– Где живёте?
– В Великой России…
Ну, они его, конечно, в участок повезли.
Везут, а он, ощупывая лицо, не без гордости, хотя и с болью, чувствует, что оно значительно уширилось,и думает:
«Кажется, приобрёл…»
Представили его фон Юденфриссеру, а тот, будучи ко своим гуманен, послал за полицейским врачом, и, когда пришёл врач, стали они изумлённо шептаться между собою, да всё фыркают, несоответственно событию.
– Первый случай за всю практику, – шепчет врач. – Не знаю, как и понять…
«Что б это значило?» – думает барин, и спросил.
– Старое, – всё стёрлось – ответил Юденфриссер.
– А вообще лицо – изменилось?
– Несомненно, только, знаете…
Доктор же утешительно говорит:
– Теперь у вас, милостивый государь, такое лицо, что хоть брюки на него надеть…
Таким оно и осталось на всю жизнь. Морали тут нет.