Подведены итоги ежегодного областного конкурса патриотической поэзии и прозы имени Мусы Джалиля. В пятый раз проводили его совместно Астраханское региональное отделение Союза писателей России и Астраханский областной комитет КПРФ. В творческом соревновании приняли участие более трёхсот жителей области самого разного возраста – от ветеранов труда до школьников. Лучшие из них получили дипломы победителей, лауреатов и дипломантов конкурса. На церемонии, состоявшейся в областной научной библиотеке имени Н.К.Крупской, их вручили секретарь обкома КПРФ, член Союза писателей России Александр Токарев и председатель Астраханской писательской организации Юрий Щербаков.
Участников конкурса приветствовали заместитель председателя областного общества татарской культуры «Дуслык» Роза Бикбаева, писатели Борис Свердлов и Дина Немировская, читательница Валентина Алексеева. Школьники прочли стихи Мусы Джалиля. Был показан видеоролик, созданный сотрудниками областной библиотеки для молодёжи и посвящённый улице Мусы Джалиля в Астрахани.
Победителями конкурса стали:
1 место – Колесникова Марина Александровна;
2 место – Нестеров Андрей Ростиславович;
3 место – Смольков Александр Николаевич;
3 место – Верзин Ювеналий Николаевич.
Лауреаты конкурса:
Булашева Марина Александровна;
Гаврилова Любовь Алексеевна;
Ванина Арина Александровна;
Давыдов Александр Владимирович;
Ерофеев Юрий Александрович;
Колесова Ирина Викторовна;
Куракова Эмилия Антоновна;
Кусенова Галия Мустахимовна;
Кусмарова Алёна Андреевна;
Макушникова Галина Сергеевна;
Мидонов Андрей Алексеевич;
Мифтяева Серур Алиевна;
Парщиков Владимир Александрович;
Потлов Павел Викторович;
Романцова Татьяна Васильевна;
Синица Ирина Александровна;
Синица Вероника Сергеевна;
Смирнова Елена Сергеевна;
Смоляк Илья Аркадьевич;
Сорокин Роман Васильевич;
Харченко Светлана Васильевна;
Четверикова Екатерина Петровна;
Южанина Людмила Николаевна;
Яфарова Ляйсан Рафкатовна.
Дипломанты Конкурса:
Астахова Александра Вениаминовна;
Джумаева Диана Амировна;
Коряков Кирилл Андреевич;
Лактионов Дмитрий Иванович;
Лардыгин Глеб Викторович;
Мирзахмедова Алонурхан Абдылхакимовна.
ПРОИЗВЕДЕНИЯ ПОБЕДИТЕЛЕЙ КОНКУРСА ПАТРИОТИЧЕСКОЙ ПОЗИИ И ПРОЗЫ ИМЕНИ МУСЫ ДЖАЛИЛЯ,
МАРИНА КОЛЕСНИКОВА
РАДИ ЖИЗНИ НА ЗЕМЛЕ…
К 75-летию Великой Победы
Как-то в театре стала невольной свидетельницей разговора двух своих соседей по партеру. Один – молодой ещё человек лет тридцати пяти, вторая собеседница – уже убелённая сединами женщина.
— Читала Вашу книгу, — говорила женщина. – Интересно…, но со многим не согласна категорически. Это прямо-таки призыв к революции.
— Революция – это плохо? – молодой человек сделал вид, что удивился, хотя было заметно, что подобные вопросы и утверждения он слышит часто.
— А у Вас дети есть? – спросила вдруг женщина совершенно, казалось бы, не к месту.
— Да, сын, ему два месяца.
— Ааа…, совсем ещё маленький. И Вы хотели бы, чтобы он пошёл в революцию?
— Дело в том, что революция обычно не спрашивает, кто бы чего хотел, это стихия, она совершается, а там уж каждый показывает, кто на что способен.
— Революция – это всегда кровь, смерть, насилие…
— Неужели война, на которую государство отправляет молодых и здоровых людей, приносит меньше страданий? Ведь, в отличие от революции, на войну человек идёт не сам, его туда направляют.
— Да, и война, конечно, зло, но революция…
Начало спектакля прекратило спор двух зрителей, но в моём сознании он продолжался. И вот уже пьеса Шиллера «Коварство и любовь» не показалась мне очередным вариантом «Ромео и Джульетты», а наполнилось совсем иным содержанием. Это был настоящий гимн свободе и одновременно — протест против семьи и брака, созданных по расчету, против социального неравенства, против произвола и деспотизма власти по отношению к народу, против несвободы и угнетения во всех их проявлениях, – против всех этих предрассудков прошлого, которым не место в настоящем, но которые в той или иной форме возрождаются. Даже сегодня.
Будучи матерью, несложно ответить на вопрос о том, какого будущего ты хочешь для своего ребёнка. Конечно, счастливого! А вот в чём он найдет своё счастье, родителям неведомо – быть может, в той же революции или, не дай бог, в войне. Последнее утверждение лишь на первый взгляд кажется абсурдным. Какое может быть счастье в войне? Но оглянитесь вокруг – мы живём в обществе, где людям на протяжении вот уже многих лет усиленно навязывается откровенно милитаристское сознание. Мы строим отношения с остальным миром, как будто находимся в осаждённой крепости с зажатой в руке гранатой, из которой уже выдернули чеку. Телевидение агрессивно формирует образ врага. И всё это происходит в эпоху ядерного оружия, угрозой применения которого тот или иной лидер может шантажировать весь мир. А если (вдруг!) ядерная кнопка окажется в зоне доступа людей неадекватных? Тогда небо с овчинку покажется. Да и не будет уже никакого неба…
Близится 75-летие Великой Победы – единственного, наверное, национального праздника, который нас сегодня сближает, а не разъединяет. Но, признаться, с каждым годом мне становится всё труднее его пережить. Неприятное и даже для многих обидное слово «победобесие», разошедшееся в интернете, стало реакцией на превращение праздника Победы в какое-то развлекательное шоу, какой-то грандиозный по масштабам, но лишённый внутреннего содержания флешмоб. Все эти черно-оранжевые ленточки, повязываемые на шею даже собачкам, вся эта мерзкая бравада в виде разрисованных немецких (!) и японских (!) машин малограмотными молодчиками («На Берлин!» и проч.), все эти одетые в военные гимнастёрки мальчики и девочки, вызывающие почему-то повсеместное умиление.
Быть может, я неправа, но какое отношение к войне сформируется у мальчика (или того хлеще – девочки!), на которого с семи лет станут напяливать военную форму, учитывая, что мышление у нас теперь «клиповое», и ребята эти в своём юном возрасте не имеют даже самого общего представления о той войне? Правильно – как к азартной военной игре! О том, что война – это зло, порождающее миллионы убитых, искалеченных, истерзанных, среди которых, могут оказаться матери и отцы, братья и сестры этих самых юных «патриотов», мы не желаем им объяснять? А зря. Ведь даже Великая Победа была одержана ради великой цели – мира. Пусть не во всём мире, а лишь на шестой части планеты. Но мира, позволяющего молодым людям не гибнуть в «безымянных болотах», а раскрывать свои способности и таланты в мирной жизни, направлять энергию в созидательное русло, демонстрировать успехи в науке, технике, искусстве, спорте! Соревноваться, а не убивать друг друга! Скажете, что для молодых – это скучно? А вернуться калекой с какой-нибудь войны, развязанной нечистоплотными политиками, очень весело? Ещё во времена второй чеченской кампании, когда там «наводили конституционный порядок» и «отстаивали целостность» нашей страны, в нашем дворе хоронили молодого офицера, погибшего при взрыве боеприпасов в Дагестане. Хоронили в закрытом гробу. Тяжкое зрелище… У одинокой матери не было ни истерик, ни рыданий. Но её всепоглощающую боль буквально физически чувствовали все окружающие. Не желаю испытать такое никому.
Часто спорят о том, почему 9 Мая стал официальным праздничным днём лишь двадцать лет спустя после Победы? Мне кажется потому, что на протяжении этих двадцати лет ещё очень сильно болело, ещё свежи были воспоминания о потерях, ещё ныли раны – физические и моральные. Забыть то, что пережили наши люди за четыре года беспощадной войны, конечно, было невозможно. Но и устраивать развлекательное шоу в память о страшном четырёхлетнем испытании народа на прочность, никто не хотел. Кстати, и военные парады в честь Победы в Великой Отечественной проводили лишь в юбилейные даты. А сегодня используется любой повод для того, чтобы побряцать оружием. Только в безопасности себя почему-то не чувствуешь. Потому что нет веры тем, кто предлагает нам любить Родину, которую они будут продолжать грабить. Как нет ни одной причины гибнуть на такой войне. Это и поняли, в конце концов, в 1917-м. Поняли простые люди, а не власть предержащие, которых смела революция.
Не во славу русского оружия была одержана Великая Победа 1945-го, а ради жизни на земле. Ради того, чтобы никогда больше не пылал огонь в печах Освенцима и Майданека, чтобы не превращались родные дома в пепелища, чтобы цветущая земля плодоносила, а не становилась местом массовых захоронений и братских могил, — ради этого проливал свою кровь на полях России и Европы русский солдат.
Задумайтесь об этом, господа политики и военные, писатели и журналисты, музыканты и кинематографисты, родители и дети, братья и сёстры. Не дайте превратить нашу Родину в очередной театр военных действий. Потомки нам этого не простят.
АНДРЕЙ НЕСТЕРОВ
Родные шепчут небеса:
– Пиши, Муса! –
И вторит гордый им Итиль:
– Держись, Джалиль! –
Приходит Родина во снах,
И гаснет страх.
Но не забыть тот роковой
Кровавый бой!
И этих мрачных серых стен –
Кромешный плен…
От пыток стонет Моабит –
Душа скорбит!
Стихами полнится опять
Его тетрадь…
И вновь напомнят небеса:
– Пиши, Муса!
И вздрогнет волнами Итиль:
– Держись, Джалиль!
АЛЕКСАНДР СМОЛЬКОВ
* * *
Это было глубокой осенью,
От дождя не спасал даже зонт,
Когда дед мой с винтовкой Мосина
Пацаном уходил на фронт.
Прихватил свой мешок с вещами он,
И покинул свой дом за рекой,
В эшелон заскочив, на прощание,
Помахал он мамане рукой.
Позабыты с зазнобой свидания,
Покачнулась земли русской твердь,
И пошел рядовой сквозь страдания,
Через кровь, через крик, через смерть.
Чтобы небо оставить нам мирное,
Он бесстрашно шагнул на врага
В гимнастёрке до дырок застиранной,
И в залатанных сапогах.
Шел дорогами длинными, страшными,
Отступал и в болотах тонул,
И в атаки ходил врукопашную,
И голодный томился в плену.
А когда над рейхстагом поверженным
Взвилось красное знамя побед,
В телогрейке, в бараке заснеженном,
Слезы счастья не сдерживал дед.
Был оправдан, вернулся на родину,
В отчий дом, к мирной жизни своей.
Он растил в огороде смородину,
Поднимал и страну и детей.
Вспоминаю виски его с проседью,
Побывавшего в самом аду…
Он ушел навсегда, тоже осенью,
Как тогда, в сорок первом году…
ЮВЕНАЛИЙ ВЕРЗИН
Главы из автобиографической книги.
В житейском понятии февраль 1937 года в Сталинграде был обычным. Сильные западные и северо-западные ветры заносили улицы и переулки снегом. Огромные сугробы наметались с подветренной стороны заборов и домов. Низко расположенные окна полуподвальных квартир заносило наполовину, и они выглядывали на улицу подслеповато. На подоконниках лежали тряпки, и вода, с оттаивающих днём окон, стекала в бутылки, подвешенные под ними. Дворники не успевали чистить тротуары, хотя приступали к работе затемно. Во дворах жители чуть свет разгребали дорожки от входных дверей к калитке, туалету, водопроводной колонке, сараям.
К середине месяца день удлинялся более чем на 2 часа. Солнце поднимается высоко и одаривает теплом юго-восточные скаты крыш и южные стены домов. Заглядывая во дворы, оно освобождает от снега узкую полоску земли вдоль забора. Жухлая прошлогодняя трава расправляется и в центре сухого пучка появляется зелёная капелька – предвестник весны. Днём с крыш сползают многослойные, из-за песчаных бурь «Афганца», пласты снега. Они нависают с карниза застывшей волной, а затем, пригретые солнцем, отрываются и рушатся вниз. К вечеру нарастает бахрома сосулек. Они искрятся в лучах заходящего Солнца, в ночь сосульки каменеют, а на другой день в полдень отрываются и, падая, со звоном рассыпаются по тротуару.
Родился я 15 февраля 1937 года. В этот день православные празднуют Сретенье Господнее. Однако, по метрическому свидетельству я на два года моложе. В начале 1944 года здоровье мамы резко ухудшается. Сердечные приступы учащаются, и её несколько раз увозят в город на лечение. Однажды встаёт вопрос об устройстве меня в детдом. Взамен утерянных в годы войны метрик, медицинская комиссия по восстановлению возраста, принимая во внимание моё физическое состояние, записывает мне год рождения 1939.
Мой довоенный мир ограничен большой комнатой с некрашеными полами, кроватями, русской печкой, люлькой для младших, сенями с кадкой воды и деревянным ковшом на ней, двором и куском улицы. Сталинград, улица Балашовская дом 13 (23). И, одновременно, большой светлой квартирой, огромной верандой, крутой лестницей на второй этаж, в городе Астрахани по улице Лычманова 69 (Абхазская 71/24).
Где-то, глубоко, в подсознании, довоенный Сталинград. В 3-х – 4-х летнем возрасте тёплые руки матери, сильные и добрые руки отца, заботы бабушки и старших братьев и сестёр, воспринимаются как само-собой разумеющиеся, и не оставляют в памяти следа. Всё это придёт позже, в грохоте войны, в безвозвратных потерях, в болезнях, в скитаниях на паромах, подводах, рыбницах. Когда всё имущество семьи составляет: что на нас, и что каждый из нас, может нести в своих руках.
Мирная довоенная жизнь будет воскрешаться во снах, фиксироваться подкоркой и, облегчая реальность, давать силы для продолжения существования.
Совершенно не помню довоенный Сталинград. Не помню лиц окружающих меня людей. Не помню, как жили и что делали. Фотографически остались в памяти: массивные окованные чёрным металлом деревянные ворота, мощная калитка, которая, если её не придерживать, защелкнется на кованую щеколду. А если уж защёлкнется, то не достать до ручки. Боязнь быть отсечённым от родного двора, диктовала необходимость просто выглядывать на улицу, через приступку калитки.
Улица, мощённая диким камнем, уходила влево куда-то далеко в город, а вправо упиралась в крутой обрыв к реке Волга. Переулок, расположенный прямо против ворот, резко уходил вниз в овраг к Царице. Через реку перекинут деревянный мост «Астраханский», по которому ходили трамваи к нам на «Второй Сталинград». Тротуар, выложенный красным кирпичом, был идеально ровным, а выступающий бордюр чётко отделял его красной «бесконечной» дорожкой от серых булыжников мостовой. Улица зачаровывает и страшит своими загадками. Она манит своей таинственностью.
В противоположность ей, ясный и доступный во всём двор. Простор для игр и общения. Если стать спиной к калитке, сразу всё ясно и понятно. Направо наш двухэтажный дом. Налево одноэтажный детсад, куда ходит братик. Проулок между этими домами, равен ширине ворот с калиткой. За нашим домом двор расширяется вправо. Прямо перед окнами растёт большой каштан, перед ним водопроводная колонка, а чуть левее колодец. В правом дальнем углу двора небольшой кирпичный флигель, где живёт многодетная семья татар. Младшие в семье девочки Сония и Зульфия. Они моего возраста и в одну из них я влюблён. Двор окружён каменными домами, выходящими фасадами на другие улицы. Стена дома справа – трёхэтажная школа глухонемых.
Мы живём на первом этаже. Очевидно за счёт поднятия улицы и тротуара, а может быть профиль земли здесь такой, наши три окна, выходящие на улицу, расположены низко над землёй. Чтобы в них заглянуть, взрослому человеку надо пригнуться. Окна же, выходящие во двор, расположены нормально относительно земли. В пяти метрах от калитки входная дверь в наши сени. Прямо дверь в комнаты, а слева, под скатом лестницы, ведущей на второй этаж, небольшой чулан. Там хранится хозяйственная утварь и керосин в бидонах. В сенях жбан на 3-4 ведра воды, накрытый деревянным кружком, на котором алюминиевый ковш.
В квартире две большие комнаты. В комнате с окнами на улицу, живём мы: мама, папа, братик и я. В центре круглая печка, обложенная светлыми изразцами и, бросающимися в глаза, угольно-чёрными фигурными дверцами топки и вьюшки. Вторая комната больше, но в ней много места занимает «русская» печка и плита. В простенке за печкой бабушкин топчан и, подвешенная на крюке, люлька, в комнате кровати дяди Миши и тёти Поли и их детей: Эли и Эдика.
Летом в полдень, когда каменный тротуар, глинистый двор и стены домов, окружающие его, пышут жаром, нас загоняют в дом и укладывают спать на полу. Запах свежевымытых не крашеных полов, полумрак комнаты благодаря закрытым ставням, создаёт дремотную прохладу. Сваливаемся с ног на разосланные на полу ватные одеяла. Пробивающиеся сквозь щели ставень лучи Солнца, зажигают в полутьме комнаты миллиарды пылинок, которые клубясь ниоткуда приносятся и уносятся в никуда. Шаги редких прохожих, особенно стук женских каблучков, возникают вдалеке. Приближаясь, они звучат громче, и я жду момента, когда шаги прохожего и лучи Солнца будут взаимодействовать. И вот шаги прямо над головой, лучи начинают метаться, пылинки, с возмущением, то появляются, то пропадают. Шаги удаляются, становится всё тише и тише. Засыпаю.
В целях укрепления родственных связей, в астраханских армянских семьях существовал обычай временно передавать детей на воспитание близким родственникам. Так я, в шестимесячном возрасте оказался в Астрахани в семье Багдасаровых Иосифа Артёмовича и Анны Яковлевны, младшей сестры бабушки. Одновременно, их старшая дочь жила у нас в Сталинграде. Был в этом и практический смысл. В Астрахани уже не было малолетних детей, а в Сталинграде – трое, и ожидали четвёртого. Очевидно, была и другая причина: плохо спал по ночам, не давая спать другим. Переход в заботливые руки тёти Нюры, которая не работала, и питание на основе парного коровьего молока, быстро успокоили меня. До 1940 года я жил в Астрахани, посещая Сталинград только в летние месяцы, когда дядя Осип, во время отпуска, работал парикмахером на пароходах, курсирующих по маршруту Астрахань – Москва – Астрахань.
Дядю Осипа и тётю Нюру я звал мамой и папой наравне со своими родителями, чётко представляя родственные связи.
9 сентября папа уходит на фронт. Забирают в армию дядю Мишу. На семейном совете решено, любыми путями выбираться в Астрахань. Хотя бы вывезти детей.
Примкнув к бывшим сослуживцам, сопровождающим имущество Сталинградского Дворца Пионеров, с двумя малолетними сыновьями Верзина Т.Н. отплывает на пароме в сторону Астрахани. Остальные члены семьи не смогли выехать.
Мама планирует оставить нас у Багдасаровых, и вернутся в Сталинград. Но этому не суждено осуществиться. Живём в «Гордеевском» доме.
Год жизни по этому адресу во время войны не оставил в памяти следа. Холод, голод, болезни, постоянное ожидание мамы, забота старшего (на 13 месяцев) брата. Правда, был детский сад на берегу Канавы, но утром возникала проблема: лошадь, стоящая у дома Бабаносовых, запряжённая в пролётку. Страшно было её пройти, но необходимо, так как иначе не пройдёшь в улицу детского сада. Схватившись за руку брата, закрыв глаза, шатаясь, переходил улицу. И только на противоположном тротуаре начинал дышать.
Заканчивается холодная и голодная зима 1941 – 1942 гг. Живём на улице Абхазская 69. Мама работает в школе, мы ходим в детсад у Ивановского моста. По воскресеньям тётя Нюра берёт меня в госпиталь. Там теплее и сытнее, т. к. раненые, тоскующие по своим детям, стараются приласкать тебя и дают кто кусочек хлеба, кто кусочек сахара.
С широкого подоконника читаю раненым незамысловатые стихи, в том числе один собственного сочинения: Нина Агапова умерла. / Бабушка плакала, дедушка плакал. / Ура, ура, ура!!!
Разовые налёты немецкой авиации на нефтебазы Астрахани обусловили решение мамы выехать в Зеленгу, поближе к рыбе, чилиму и мучке.
1942 год, октябрь. Мама направлена в Зеленгинскую школу преподавателем истории и географии.
Холодный ветер гулял по Володарской школе, хлопая разболтанными дверьми классов, позванивая осколками оконных стекол. Ручейки сухих листьев и мелкого мусора струились по полу, заглядывали в углы и пропадали в темном коридоре. На место им в окно залетали другие и также, кружась и шурша, исчезали. Темные лохматые тучи неслись с запада низко над землей. От них веяло мокрым снегом, пронизывающим холодом и всенародным горем. Хотя был полдень, сумеречная темнота пустого класса пугала и одновременно успокаивала.
Пугала потому, что школа стояла на бугре особняком, глядя пустыми глазницами окон и проемами входных дверей поверх села, куда-то в тоскливую степную даль.
Успокаивала потому, что школа находилась далеко от Сталинграда, от взрывов бомб, разрывов снарядов и свиста пуль. Далеко от холодной и голодной комнаты в Астрахани. Хлопанье дверей, звон стекол окон, шуршание мусора воспринималось как мирная бесхозяйственность – сквозняк причина этому. Шел второй год войны.
Мы сидим на узлах в дальнем затишном углу класса и ждем маму. Почему-то именно с этого дня я начинаю фиксировать время. С этого дня, в холодной и пустой школе села Володаровка, страдающий жесткой дизентерией, с постоянным выпадением прямой кишки, с резкими болями в желудке, я помню себя.
Нет в голове следа от бегства из Сталинграда, почти годового пребывания в Астрахани, чем и как добирались до Володаровки. Есть только холодный класс с разбитыми окнами, два узла с пожитками. Я, братик и Рая, девочка, взятая мамой у знакомых в Астрахани для присмотра за нами. Да еще все побеждающий страх – а вдруг мама не придет, вдруг она погибнет.
Адик постоянно стоит у окна и смотрит – не покажется ли мама. Я лежу на узлах, а Рая, как может, ухаживает за мной. Господи, как я хотел, в то время, увидеть мамин берет. Об этом я постоянно говорю Рае, а она и Адик успокаивают меня.
Зеленга. Очнулся я в теплой и чистой постели в доме Акимовых. Баба Лиза кормит меня наваристым рыбным бульоном, а затем, на свой страх и риск, стала кормить и отварным судаком, решив, что я умираю не от дизентерии, а от голода. Благодаря ее усилиям я стал быстро поправляться.
Через некоторое время нам выдели дом, который стоял одиноко на бугре, около геодезической вышки. Дом был большой и светлый. В 1944 году, когда образовался Зеленгинский район, там поместили Райком ВЛКСМ.
Но пока мы там жили: мама, Рая, братик и я. Огромный двор был завален снопами камыша, заготовленного для школы на зиму. Если зарыться глубоко в камыш, то и зимой можно было греться на солнце.
После всех мытарств, связанных с бегством из Сталинграда, голодной жизни в Астрахани, переезда Астрахань – Володаровка – Зеленга, скученностью кратковременного проживания у Акимовых, мы попали в большой светлый и теплый дом. Болезни отступили. Жизнь налаживалась. Мамины глаза посветлели.
Наконец стабильное постоянное жильё. Наше жильё. Не подселение, не коммуналка. Свой дом, свой двор. И, главное, далеко от разрывов бомб и снарядов. На этот адрес приходят письма с фронта. Сюда возвращается родная бабушка из интернирования. Из этих дверей братик в 42 году уходит в школу, а в 44-м его выносят на кладбище. Глубокой осенью 1944 года в этот дом приходит папа, а в январе 1945 уходит за калитку в вечность. По этому адресу, на «ватных» ногах почтальонша доставляет похоронку. В эти двери 9 мая врывается «ПОБЕДА».
Очень хорошо, что этого дома нет. Его разобрали. Он не нужен. Он вреден для проживания. Его стены, двери и окна, потолок и полы, пропитаны горем. Всенародное горе войны, замешанное на крови советских и немецких рабочих, приправленное «специями» погибших и искалеченных родных и знакомых, односельчан и газетных посмертных героев, покрыло липкой плесенью колченогие столы и стулья, дощаные кровати. Это смолистое и вязкое горе не выветрить, не вытравить, не очистить. Его можно только жечь душевной болью, загнать далеко в глубины памяти, прикрыть глухими задвижками.
Весна 1943 года. Постепенно низовые села отсекаются полой водой от внешнего мира. Стали островами Зеленга, рембаза, Маково, Малая Зеленга. Вдалеке, сквозь густое серебристое марево, виднеется Тумак.
Если подняться на геодезическую вышку, то увидишь водное раздолье и среди него островки сел и аулов, обнесенных земляными валами. Русла рек и ериков обозначены пунктирами деревьев с поникшими, отяжелевшими от избытка воды, ветвями. Деревья стоят, как застывшие в стоп-кадре взрывы. И насколько хватает взгляд – вода. Если на севере и западе взгляд можно остановить на буграх, дальних селах и аулах, то на юго-восток – сплошное море. Лишь, в очень ясную погоду, просматривается Разинская церковь и Алексеевка.
Но ты, вдруг, понимаешь, что это временное. Пройдёт немного времени и полынная степь, во всём своём многообразии, поглотит всё. Сбежит вода, высохнут еричины, прокалятся пески бугров, победоносное Солнце будет главенствовать над дельтой до середины сентября.
Май. Сталинград освобождён. Мама, закончив учебный год, собирается в Сталинград на поиски родных. Прощается с нами и уходит на пароход и… возвращается, т.к. этим же пароходом приехала в Зеленгу бабушка.
Следующие дни стали страшным трауром. Известия о гибели семьи дяди Миши и о мытарствах бабушки камнем залегли в наших душах.
В июне вовсю купаемся. С утра до вечера на реке. Берег в районе правления колхоза забит стойками, реюшками, подчалками. На бакштагах, как на гигантских шагах, крутимся и ныряем в воду. Вода встала, скоро пойдет на убыль. Взрослые предупреждают: вода уходит и тянет за собой мальчишек.
В этом году братик собирается в первый класс. Всем ученикам дали задание изготовить игрушки, которые будут отосланы детям в города и села, освобожденные от фашистов.
Мастерим из чакана, камыша, балберок и дощечек корабли, самолеты, танки и пушки. Вдвоем относим все в школу. Так как рук не хватает, отдельные поделки привязываем к ногам, и они волокутся за нами.
Как не странно, но с возвращением бабушки мама стала чаще болеть. Сердечные приступы возникали неожиданно. Синели губы, лицо бледнело, она опускалась на стул или кровать и долго не могла подняться. Адик и я стояли около, держа её за руки, пока она не приходила в себя.
Как только освобождаются от снега восточные и южные склоны бугров, мы ватагой отправляемся за «растом». Поход за растом, это первое весеннее деяние детворы. Солнце уже пригрело сильно. Набитые за зиму сугробы пестрят трещинами, проложенными солнцем вдоль песчаных прожилок.
Особенно много раста было на бугре «Длинный». Собираемся у школы, спускаемся с бугра и выходим в степь, которая еще серая, но уже подсохшая. Пока доходим до места сбора, устаем и усаживаемся на прогретый солнцем песок. Пригревшись, начинаем дремать, но спать некогда. За дело.
Раст, это луковицы то ли степных маков (тюльпанов), то ли дикого чеснока. Они очень сладкие. Наличие луковицы в земле указывает маленький до 1 см. росток красного цвета. Копнешь под него и вот она луковица, размером с большую фасоль. Долго мучаешься, отправить ее в рот или в сумку. Вопрос решается в зависимости от количества ростков вокруг тебя и как далеко отошли приятели.
Походы за растом длятся не более недели, и он пропадает. Но к этому времени уже прилетели грачи, поправили гнезда, отложили яйца.
В 2-х километрах выше Зеленги большой грачевник. Идем к нему зеленеющей степью. Степь дышит полной грудью. Низкорослая трава покрывает ее разноцветным ковром. Общий фон цветов спокойный – бледно-розовый и голубой. Отдельные стрелы репейника стоят как часовые. Удивляешься, как быстро они могли так вырасти. Направо вдалеке, казахский аул «Малая Зеленга». Мы туда не ходим, т.к. боимся собак, лай которых постоянно слышим.
Дорогу перегораживает ерик, через который перекинут деревянный мостик. Зимние метели набили снег под мостиком, скрепив его песком и глиной. Монолит из снега, глины и песка создал такую пробку, что она разойдется к маю, а если будет «дружная» весна, то талая вода со степи, скатившись в ерик и переполнив его, унесет эту пробку в Бушму вместе с мостом.
На грачевнике весенние заботы. Хлопанье крыльев, треск сучьев, карканье. Тучей поднимаются грачи, куда-то улетают и тут же возвращаются. Кружат и кружат над нами.
Гнезда располагаются очень густо на высоких тополях. Так как ветви растут под острым углом к стволу, они очень ломкие и, поэтому, на деревья лезут младшие. Грачи защищают свои гнезда и, чтобы отпугнуть их, оставшиеся на земле, начинают кричать, кидать палки и трещать деревянными трещотками. Грачи разом поднимаются, обдают всех нас едким пометом. Особенно вытереться некогда. Лезем, карабкаемся, собираем яйца и возвращаемся домой с добычей.
Наконец Бушма, в районе Зеленги, очищается ото льда. И хотя еще до мая будет идти разрозненный верховый лед, пришел период лова окуня и щуки. К нему готовимся заранее. Решается несколько проблем, основная из которых нитка. Необходима метровая, не очень толстая, но прочная бечевка. Проблема с крючком решается проще – нашел проволочку или лучше тоненький гвоздик, загнул крючком и готово. Срезал на ветле прут, завязал на него удочку и на речку.
Выше пристани свайный причал рыбкоопа со складом и конюшней. Жирный слой навоза «выползает» из-под досок настила. Где побольше земли и сена там дождевые черви, а где перепревший и свежий навоз, там жирные белые личинки майского жука. Дождевые черви для любой рыбы, а личинки майского жука только для сома. Удочка есть, черви есть, завтра за окунями.
Наскоро позавтракав, бегом на берег. Утром свежо. Фуфайка застегнута на все пуговицы. Солнце уже поднялось над горизонтом, но его косые лучи не греют. Они скользят по реке, искрятся в ряби, упираются в черный борт лодки. Свежеосмоленная лодка замокает, ссунутая с берега на реку. Половодье набирает силу. Течение реки, упираясь в борт лодки, создает суводь, в которой крутится речной мусор, личинки насекомых. Избыточная влага, забранная корнями прибрежной ветлы, струится с листьев, капли падают в воду и создают иллюзию кипящей воды. Окуни косячками группируются в затишной зоне и хватают все подряд, в пылу жора поедают и своих более мелких собратьев.
Забравшись на корму бударки, забрасываем удочки и начинается захватывающая дух, азартная рыбалка. Крючок не успевает коснуться воды как резко уходит в сторону. Есть! Но вытаскивается, в лучшем случае каждый третий окунь, т.к. основная масса рыб срывается, к тому же, то разогнется крючок, то лопнет нитка. Но иногда вытаскиваешь сразу двух окуней, т.к. попавшийся на крючок, воспринимается более крупным, за наживку. В пылу рыбалки не замечаем время. Солнце уже высоко, становится жарко, ноги промокли, фуфайка расстегнута и, к тому же, очень голодно. Куканим улов и бегом домой.
Рыба пошла. Весна. Теперь не умрем. Реки и ерики переполнились. Вода вышла на полои. Работают тони, плава, секретчики. Мы ловим воблу и ждем выхода сазана. На раскатах горит камыш. Ночами зарево подступает к Зеленге. По улицам и дворам роится крупный камышовый пепел. Вода еще долго будет прибывать. Устанавливается ночное дежурство на валах, чтобы не залило село. Прилетели утки, гуси, лебеди. Открылась весенняя охота на пернатых.
Трое на бударке: двое на веслах, один на корме с шестом. Переваливаем Бушму и в Полдневую, а по ней к ерикам Золотенькие. Один с кормы суется, а двое по бортам высматривают гнезда. Собираем яйца. Проверяем, насиженные они или нет. Если насиженные, то возвращаем в гнездо, а если нет, то в ведерко. Проверка элементарная: насиженное яйцо тонет в воде. К обеду набираем на каждого по ведру. Затем косим зеленый камыш для коровы и, если повезет с ветром, под парусом возвращаемся домой.
В апреле вода на полоях прогревается и на приглубые места – в еречины и протоки, выходит на нерест сазан. На лов сазана собираемся с братиком поутру. Орудия лова: короткая и, по силам, тяжелая палка (чекушка) и кукан. Спускаемся с бугра в степь на встречу с половодьем. Доходим до кромки воды и останавливаемся очарованные великим таинством.
Цветущая степь нежится в лучах утреннего солнца. Над лепестками раскрывшихся цветов роятся мошки, жучки и мелкие бабочки. И если всматриваться в это, до потери ориентации во времени и пространстве, то кажется, что ты в центре живого нежного бархатного ковра покрывающего всю Землю. И Земля спокойная, добрая, без войны и крови. Майский жук (не имеющий по законам аэродинамики права летать), басовито гудя, проносится над нами, но, очевидно опьяненный весной, резко разворачивается, возвращается, и сильно бьет меня в синюю майку. Удар жука и вода, подобравшаяся к ногам, возвращают нас к реальности.
Вода неумолимо наступает. Впереди ее бегут муравьи, жучки, всевозможные букашки. Окаймленная живым красно-белым поясом из «божьих коровок», вода нагоняет насекомых, приподнимает их, бросает на пригорки, обходя которые, отрезает им путь к отступлению. И в этом хаосе все побеждающей паники, как всегда и везде, имеется исключение. Очень маленький серенький паучок, не обращая внимания на наступающую воду, одинаково уверенно и деловито бегает как по земле, так и по воде, решая свои проблемы.
Не глубокие еречины, через которые вода выходит на полои, перекрывают степь из конца в конец. Они заполняются водой быстро, т.к. глубина их 20-30 см. при ширине не более двух метров. По этим протокам и заходит сазан на нерест. Ближе к обеду вода прогревается. Стоим по щиколотку в воде у края еречины и не шевелимся. Вот вода забурлила, несколько сазанов стараются выйти на полои. Ждем. На более глубокой воде мы его не возьмем, сил не хватит. Вот один сазан перекатывается через бровку и, в полводы, рвется на теплую воду. Братик глушит его палкой, я стараюсь на него сесть и зажать между коленьями. Братик просовывает кукан в широко открытый рот сазана и, протащив его через жабры, завязывает узлом. Если все это удается и сазан крупный (5-7) кг, то на этом рыбалка заканчивается. Выходим из воды, сушим одежду. Довольные, поднимаемся по крутому склону бугра к дому.
В июне степь постепенно освобождается от воды, и мы выходим на поиск съедобных корешков – чешунков. Ориентиром служит взрытая кабанами и домашними свиньями земля. Набираем корешков, дома сушим и очищаем от мелких волосков, прокаливаем на сковородке. Затем в ступке толчем в порошок. «Мука» получается черная или угольно-серая.
В июле лов сазана на закиднушку и сома на самовники. Сазана ловим в Полдневой, ниже сазаньей ямы, а сома – против правления колхоза.
Самовник набирается на «полку» в строгой последовательности и максимально аккуратно. Хорошо плавающий парень берет конец перетяги с грузилом и плывет на реку. Стоящий на берегу следит за роспуском самовника и, при необходимости, поправляет. Как только перетяга кончается, он заходит в реку как можно глубже. Пловец по сигналу бросает грузило, перетяга натягивается и крепится колом ко дну. Как правило, самовник ставится на ночь. Наживка лягушата и белый червь.
В августе земля в степи потрескалась от жары. Растительность высохла. Степь стоит серая. Только на солончаках превосходно чувствует себя «поташ» — маслянистая жирная трава. Заготовляем его для стирки. Пепел поташа хорошо мылится в горячей воде. Одновременно собираем коричневые высохшие стебли щавеля, которые употребляются как заварка чая.
Взрослые ребята и женщины под парусом и бичевой отправляются по Белинскому банку за ежевикой и корнями лотоса. Корни лотоса разрезают вдоль и сушат. Внутри ствола нитевидные волоски, на которых мелкие белые комочки. Когда корень высыхает, комочки отпадают, собирается «мучка» — сладковатая белая мука.
Горсть ржаной муки, дробленные чешунки и мучка, все это замешивается на воде, пекутся какурки. Они черные с растительными волосками и удивительно твердые. Кусочек какурки долго катаешь во рту, пока он не размокнет и можно будет его проглотить.
Зимы военных лет, все без исключения, были суровыми. Снежно – песчаные бури заносили дворы и улицы села. На низкие заборы, работающие как снегозащитные щиты, по утрам можно было не обращать внимания, и прямо через них шагать на улицу. Вплетенные в снег желтые косички песка отливали янтарем в белоснежных искрящихся сугробах.
Обессилившие от постоянного недоедания люди, не в состоянии были разгребать дворы и только расчищали от снега крылечки, прокладывали дорожки к амбару, туалету, калитке. Особенно обездоленными выглядели землянки. Расчищенные подслеповатые окна на уровне земли, да две-три ступеньки, уходящие вниз к оббитой тряпьем двери, показывали, что здесь есть хозяева и они живы.
И в домах, и в землянках, в русских и казахских семьях, наравне с постоянными мольбами о сохранении жизни ушедших на фронт, каждый просил Господа, дать силы дожить до весны, до рыбы; пережить холодные и голодные ноябрь, декабрь, январь, февраль.
Жизнь рыболовецкого села полностью зависит от периодов лова рыбы. Календарь, времена года, имеют индивидуальное значение для каждой семьи, для каждой возрастной категории сельчан, для каждого человека. Со временами года были связаны сезонные работы в доме, во дворе, в поле. Заготовка камыша, подготовка огорода под посадку картофеля и тыкв, заготовка ежевики, чилима и мучки и так далее. Все это делается по ходу, не как основополагающее. Причем, временные рамки выполнения этих работ, как бы растянуты, размыты. И делается это не в ущерб снаряжению рыбака, подготовке его к путине, лову рыбы и сохранению улова.
Лов же рыбы – путина, это живой организм, который строго ограничен во времени и зависит от многочисленных природных факторов. Ранней или поздней весной, раннего или позднего распыления люда, сроков ледохода, интенсивности паводка. Силы и направления доминирующих ветров и, следовательно, сгонными и нагонными явлениями в дельте. Рыба четко реагирует на обстановку в водоеме. Температурный режим воды и скорость течения являются для нее определяющими факторами поведения.
В этой быстроизменяющейся и, зачастую, не предсказуемой ситуации, ограниченный сроками путины и границами промыслового участка, рыбак, опираясь на собственный опыт и опыт предков, а, зачастую, интуитивно, должен взять максимальное количество качественной рыбы. Но чтобы он смог это выполнить, вся семья 365 дней в году работает на него. Итак, год за годом. Тем более в годы войны, когда руководством к действию рыбака и его семьи, да и всего народа, являлся лозунг: «Все для фронта, все для победы».
Круглый год женщины и старики метали сетные и неводные полотна, наиболее опытные чинили изношенную часть орудий лова. На колхозном дворе на вешалах строились невода и волокуши. Ребятишки опарывали не подлежащие ремонту невода и сети. На каждой улице стояли специальные приспособления «Девка», на которых в трёх крутку изготавливались канаты. Крутили колесо приспособления первоклашки, зачастую вдвоем и втроем, а ребята постарше закрепляли дель на крючья, перезаряжали приспособление и убирали в бухты готовые канаты.
Зимой же, при достижении толщины льда более 30 см., начиналась заготовка льда в льдобугры, ледники и карманы выходов. Женщины и парни разрабатывают майну выше пристани, у причала райпотребсоюза, и по настилу вытаскивают ледяные глыбы на берег, где грузят их на сани. Выполнять обязанности возчиков приходится малышам.
Мне два года подряд достаётся сельсоветский верблюд, спецификой поведения которого, является точное знание времени обеда. Ровно в 12 часов дня, где бы он не находился, и во что бы не был впряжён, он останавливался, ложился и никакими потугами его нельзя было сдвинуть с места, пока не распряжёшь. Под беззлобные, но, как мне тогда казалось, обидные смешки друзей, я, со слезами на глазах, веду верблюда в конюшню. Он гордо вышагивает, обедает и, через час, готов к работе. С января 1944 года до сегодняшнего дня, мои не терпящие даже лёгкого морозца пальцы рук, хранят память о жёсткой длинной верблюжьей шерсти, о вросших в неё репьях, о набитом песком подшерстке.
С середины февраля чаще устанавливаются погожие солнечные деньки. Рыбаки, плотники и кузнец приступают к ремонту флота. Конопатят, ластят и смолят стойки, реюшки, бударки и куласы. Постоянно обкалывают флот, находящийся на плаву. Ставят такелаж. В варочных котлах дубят сети и невода. Особое внимание уделяется чинке и пошиву парусов.
Начало марта. Река тяжелая, в родимых пятнах слежавшегося снега, прорезанная темными морщинами трещин. Она ждет верховую воду. Река готова принять в свои объятия куласы и бударки, стойки и реюшки, прорези и рыбницы, плашкоуты и паромы, неводники и метчики, баркасы и пароходы. Она готова работать и кормить людей.
Два–три теплых дня и отсутствие ночных заморозков на севере области, обеспечивают наполнение степных оврагов талой водой и выхода ее в Волгу. Устремляясь в реку, вода поднимает и взламывает лед и старается прорваться к морю. Разыгравшаяся к утру Моряна, старается сдержать ее. На какое-то время все замирает. И, вдруг, с грохотом и стоном река вздымается. Лед встает на дыбы, показывая свое грязно-белое лицо и зеленоватую глянцевую изнанку. Ломаные грани, поставленных на «попа» льдин, искрятся многоцветием алмазов, а, кипящая вокруг вода, салютует весне радугой.
Если ледоход начинается ночью, семьи эвакуированных быстро просыпаются и начинают собирать вещи. И только утром, когда все увидят своими глазами, успокаиваются. Дневной же ледоход воспринимается как конец холода и голода.
Верховый лед, толстый и тяжелый, набравший скорость, не ждет, когда разойдется местный. Он налезает на него, давит своей тяжестью, подминает под себя. Но сила реки берет свое. Она переворачивает льдины, крушит их, слизывает снег и легко несет огромные обломки дальше. Все это сопровождается такими громовыми залпами, таким скрежетом и свистом, что усидеть дома практически невозможно. Все село выходит на берег, покоренное, в очередной раз, силой и мощью природы. Парни, чтобы показать свою силу и ловкость, доказать свою готовность идти на фронт, с шестами прыгают на крупные льдины и катаются на них, неоднократно переходя с одного берега на другой.
Верховый и местный лед, объединившись, сопротивляются реке. Огромные льдины встают на дыбы, перегораживая русло. Застревая на косах и перекатах, создают заторы. Сначала забивается стрелка Полдневой. Льдины, пропахивая косу ниже тони «Комсомольская», застревают на ней и громоздятся друг на друга. Ледяная запруда быстро растет и, разворачиваясь, утыкается в противоположный обрывистый берег, забойку ВКУРа. Через некоторое время «горло» Полдневой забито.
Основная масса льда теперь идет по Бумше к рембазе. И ниже, на повороте, повторяется история Полдневой, но теперь лед начинает громоздиться с левого берега на правый. Здесь запруда строится дольше, и она прочнее.
Река, зная, что победа за ней, временно отступает. Обходит заторы, находит щели, промывает их и, собравшись с силами, рушит лед. Последний крошится и уже более мелкими полями продолжает путь к раскатам.
А раскаты еще стоят покрытые чистейшим белым снегом, который в свою очередь, покрыт тонкой ледяной корочкой, отражающей тепло солнечных лучей. Вокруг каждой камышинки, вокруг каждой веточки блюдечки чистейшей талой воды. Шестиметровый камыш, помахивая серебристыми махалками, охраняет покой и незыблемость зимних раскат. Колки чакана и кундрака боевыми порядками уходят по мелководью в море. Все надежно, крепко, незыблемо.
И вот она – Вода. Выходя в предраскатную зону, дробится на сотни ериков и проток. Сила реки ослабевает. Тронувшись, лед застревает в узостях, набивается на косах в бурты. Обмытый водой, он делается игольчатым и со звоном, во второй половине дня, рушится.
Верховая вода уже не удовлетворяется отдушинами-полыньями, она рушит лед в узостях и, освободившись, заливает раскаты. Узловатые корни камыша не выдерживают стремления льда к свободе и разрываются. Огромные ледяные поля, с вмерзшей в них растительностью, выносятся в открытое море и до мая странствуют по Северному Каспию, достигая острова Чечень. Раскаты очищены от прошлогодней растительности, готовы вновь зарасти и принять на нерест рыбу.
Со льдом рыбаки уходят в море на промысел. Происходит это ранним утром. Провожает их все село. Длинными шестами рыбаки высовывают реюшки и подчалки на реку. Разгоняют посудину, упираясь шестом в дно реки, пробегая по планширю с носа до кормы. Разворачиваясь, лавируя между льдинами, флот выходит на стрежень. Поднимаются паруса, по бортам стоят рыбаки с баграми, кормщик у румпальника. Седой дымок от фитиля, свешивающегося с кормы, медленно обгоняет стойку и растворяется, смешиваясь с утренним туманом. Очень медленно стойки, реюшки, подчалки и бударки вытягиваются в колонну, и за Рембазой и Маковом уходят на юг к морю.
В апреле ставят пристань. Ждем первый пароход. В Зеленгу чаще всего приходил «Штиль» — кособокий, выкрашенный в белый и голубой цвет, сверкающий на солнце надраенными медными поручнями и ручками. Приход парохода огромное событие. Все село выходило на берег встречать его.
И вот показывается из-за поворота, спускается ниже пристани, медленно разворачивается и, покачиваясь на своих волнах, приваливает к пристани. Пристань скрипит, мостки трясутся. Люди на пристани и на берегу, скованные добрыми и недобрыми предчувствиями, задерживают дыхание и ждут подачи трапа.
Трап подан. Люди сходят. Встречи. Слезы радости и горя.
Морские рыбаки ушли. Старики, женщины и подростки готовятся к речному лову неводами, волокушами, вентерями и плавными сетями.
Весенняя путина началась. Все сильные, «полу — сильные» и «трудяги» на рыбе. Царствуем в селе мы – древние и маленькие. Моются дома и землянки. Белой глиной мажутся землянки и завалинки, красной глиной – передний двор. Готовится к выгону скотина. Идет посадка раннего картофеля и тыкв. Во дворах сажаются помидоры и огурцы. Зачищается навоз на заднем дворе. Полая вода очищает от мусора и золы берега. Вдоль кромки берега вбиваются колья свежесрубленной ветлы для будущих «коблов».
Весна в разгаре. Конец мая. Ждем рыбаков с моря. Речные рыбаки уже дома. Все готовят встречу морским рыбакам.
Чуть свет мы опять на бугре. Выглядываем паруса. Вот они показались. Кто видит, а кто и не видит. Спор. Но вот, отбеленные морскими ветрами, паруса, перечеркнутые бакштагами, четко вырисовываются на фоне голубого неба. Бежим в село к правлению колхоза. По пути криками: «Рыбаки! Рыбаки!» оповещаем все село.
Через некоторое время колона подходит к берегу. Паруса падают. На шестах рыбаки приваливают, подают сходни и выходят на берег.
День, два встречи, баня, радость возвращения, радостные и горькие новости.
Бабушка посылает нас к отдельным рыбакам поздороваться и поздравить их с благополучным возвращением с промысла.
Подходим к дому. «Холодок» открыт. Рыбак после бани сидит под холодком и пьет чай. Выцветшие брови, светлые волосы, не загоревший белый лоб резко контрастируют с кирпично-красным лицом, обожженным морем и солнцем. Узловатые коричневые до запястья руки, бережно держат блюдце. Лицо доброе усталое с капельками пота от банной жары и чая.
Напротив, у самовара сидит хозяйка. Натруженные мозолистые руки под передником. Она неторопливо рассказывает о последних сельских новостях. Новости в основном горькие. Рассказывает сдержанно, без особых подробностей, чтобы не бередить душу.
Женщина замечает нас на подходе и подсказывает рыбаку, чьи мы. Подходим, здороваемся, поздравляем с окончанием путины, желаем здоровья. Рыбак интересуется здоровьем мамы и бабы, спрашивает получаем ли письма с фронта. Женщина угощает нас какурками, а рыбак отрезает ножницами от рулона талоны на сахар, муку и масло. Благодарим и, радостные, уходим.
И опять село в работе. Подготовка к жарковской путине, которая особенная, так как проходит в самое жаркое время года. Температура воды в реке 24-25, а на раскатах еще выше. Воздух прогревается до 40 градусов. В это время важно не только поймать рыбу, но и сохранить ее.
С первого августа начата жарковская путина. Промысел ведется ближе к «плавбазам» и приемному флоту, имеющих мелкодроблёный лёд. Выловленная рыба идет в основном в коренной посол.
А в селе разворачивается подготовка к осенней путине, которая плавно перейдет в зимний подледный лов. Ремонт ставных и закидных неводов, снуреводов. Заготовка гундер, которые используются на ставных неводах осенью и будут оставлены на островах для весеннего лова. Ремонт чунок, на которых рыбаки выходят за грань по перволёдку. Идет подготовка к лову белорыбицы и белуги. Готовятся белорыбные и белужьи оханы. До стертости на пальцах точатся крючки снастей. Зимний подледный лов осетровых и белорыбицы продлится до распыления льда.
Особое значение имеет санный морской промысел, равноправным участником которого является лошадь. Опыт рыбака, его сноровка и удача, орудие лова – определяют количественные данные вылова рыбы, а сохранение улова, жизнеобеспечение рыбака и, в конечном счете, результаты путины, зависят от лошади.
Лошадь для подледного лова готовится несколько лет. Двухлетками их, пристегивая к опытным лошадям и берут в море. Два года лошадь привыкает к ледовой обстановке, к трехмесячной жизни на льду открытым всем ветрам. Единственным укрытием может быть только торос или набитая, при льдоподвижках, шелыга. С хорошо подготовленной лошадью рыбаку санный лов не в тягость. Рыбак на бузулуках, лошадь на острых подковах. Они готовы в любое время выбраться из полыньи. Во время относа рыбак отпускает вожжи, и лошадь выносит его к ближайшему берегу или на материковый лед. Поровну делят они все невзгоды тяжелой многомесячной работы на льду в открытом море. И если рыбак, возвращаясь с промысла, начинает подготовку к весенней путине. То лошадь отпускается в табун до осени. За это время она отлиняет, откормится, покроется новой густой шерстью, и к октябрю готова к работе.
1944. Рождество. С раннего утра с Генкой Марковым отправляемся славить. Святки знаем только одни: «Рождество твое Христи Боже наш. Маленький мальчик сел на диванчик, снял колпачок, подайте пятачок».
Часа за два обходим всех знакомых и не знакомых. Какурки, чушунки, маленькие кусочки рафинада, мелкие деньги и все, что дают, собираем в одну сумку. К обеду поход завершен. День выдался морозный, но очень солнечный. Садимся на завалинку землянки с солнечной стороны, начинаем делить содержимое сумки.
Дележка идет спорно и без особых проблем. Тебе какурка, мне какурка. Тебе чушунок, мне чушунок. Тебе кусочек сахара, мне кусочек сахара. Тебе монета, мне монета. Несколько озадачивает бумажный рубль. Он один. Недолго думая, разрываем его пополам, и довольные, расходимся по домам.
На маленьких и больших картах в селах и городах, в сельсоветах и в генеральном штабе красные флажки линии фронта ежедневно переставлялись. Ломанная кроваво-красная линия окопов и траншей, отороченная останками людей в зеленых и серо-мышиных шинелях присыпанных обожженной землей, ежедневно изменялась в ту или иную сторону, но упорно продвигалась на юго-запад.
В обратную сторону двигались свинцовые тучи. Начиненные кровью и смрадом войны, впитавшие в себя предсмертные крики, стоны и скрежет зубов раненых и изувеченных людей, они низко неслись над землей. Закрывая равнодушное солнце и, упираясь в Уральские горы, разворачивались и проливались над Зеленгой мутными потоками. Смешиваясь со слезами сельчан, они скатывались в Бушму и неслись в Каспий, увеличивая его соленость
Эти черные тучи, безликое и бесстрастное солнце, навели на нашу семью новое горе.
В жаркий августовский день мы пошли купаться. Весь день бултыхались, а когда собрались домой, братик сказал: «Еще раз нырну, и пойдем домой». Нырнул и не вынырнул. Я до вечера просидел на берегу, ждал его. Война забрала четвертого из нашей семьи.
С августа 1944 года в моем доме навечно поселилось темное вязко-смолистое горе. Это осязаемое материальное горе в дальнейшем не росло с новыми потерями, оно только сгущалось и темнело. Его ясно было видно в глазах мамы, в готовности встречи с любыми трудностями домовитой бабушки. Особенно ясно оно проявлялось в праздничные дни, вызывая жгучие слёзы неразделённой радости.
Лето. Рыбалка, купание, походы в степь, на бугры. К фронтовым потерям прибавляются потери местные. Мрут ослабленные взрослые, тонут дети.
После гибели братика, жизнь в доме изменилась. У мамы участились сердечные приступы. Бабушка как – то постарела, замкнулась. Я становлюсь единственным мужчиной в доме, и в силу своих сил стараюсь помочь бабушке по дому. Ежедневно из бочки, которая стоит в сарае, приношу два ведра воды в сени на лавку. Хожу с бабушкой в магазин отоваривать карточки. Иногда по крупяным карточкам дают не обрушенный рис. Бабушка насыпает его на тряпку, прикрывает и катает по тряпке бутылкой. Рис очищается. Но остаются некоторые не обрушенные зерна. Мы их отбираем и каждое отдельное зёрнышко трем пальцем о стол, очищаем. Это нудная, и довольно таки болезненная работа. Палец растирается до крови. Зимой развязываю во дворе сноп камыша, делю его на три «залома» и затаскиваю в сени для вечерней топки.
1 сентября, как всегда, иду в детсад, а моих друзей: Вовки Юдина, Генки Маркова и Шурки Артамонова там не нахожу. Удивляюсь. Узнаю, что они в школе. Через дырку в заборе убегаю в школу, нахожу их и начинаю учиться.
Начальные классы Зеленгинской неполной средней школы располагаются в «малом» доме (в настоящее время церковь). Один учебник на несколько ребят. При подготовке домашнего задания, бегаем по селу за освободившейся книгой. Тетради в основном самодельные. Они сшиты из оберточной бумаги, газет, каких-то листов различной окраски и толщины. Только по правописанию настоящая тетрадь в косую линейку. На уроках правописания все должно быть четко. Деревянная ручка с пером «лягушка» (№ 86). Спина прямая, ручку держи правильно, при письме соблюдай поля, необходимый наклон и нажим. Кляксы, помарки, исправления не допускаются. В тетрадях по другим предметам, для сохранения бумаги, пишем без полей.
Первая учительница – Анна Васильевна Тюрникова. Некоторые уроки ее остались в памяти. Проверочный диктант по русскому языку. Тема — «Имена собственные». В диктанте встречается слово «Волга», которое я пишу с маленькой буквы, т.к. вокруг Зеленги – Бушма, Кошеванка, Сахарная, Полдневая, ерики Золотенькие, Белинский банк и все это волга, и каждая волга имеет свое название.
На контрольной работе по арифметике Анна Васильевна в условии задачи пишет на доске цифру 13 без отрыва. Переписываю задание в тетрадь, а вместо числа 13-ть пишу букву «В», в результате условие теряет смысл. Задача, конечно, не решается. Плачу, прошу разрешение взять тетрадь домой. Решаем с бабушкой целый вечер и все без результата. Прихожу в школу. При разборе в классе, выясняю ошибку, и все становится на место.
По чтению задают на дом стихотворение «Вставай, иди, гудок зовет …» Я, почему-то не записал задание. Прихожу в школу, меня вызывают, я не знаю стихотворения, получаю «2». В течение других уроков и перемен учу стих. На последнем уроке прошу учительницу послушать меня. Отвечаю стихотворение, исправляю двойку.
Глубокая осень 1944 года. Вода в реке застуденела. По утрам появляются закрайки, но днем теплая Моряна разгоняет волну и слизывает лед. Заканчивается осенняя путина. Мама с лекциями у рыбаков ставных неводов на свале Белинского и Мало-Белинского банков. Смеркается. Дома прохладно. В целях экономии керосина бабушка не зажигает лампу. В кухонное окно скребется засохшая трава. На печке холодно и тоскливо. Заворачиваюсь в тулуп, чтобы согреться.
Бабушка выходит во двор, чтобы закрыть ставни окон передней. Возвращается с заломом камыша. Пока она затаскивает сноп в кухню, дверь в сени открыта и дома становится холоднее. Прячусь с головой в тулуп и жду.
Заломанный, махалками вниз, сноп засовывается в голландку. Под сноп укладываются щепочки крупного сухого камыша. Поджигается. Махалки вспыхивают как порох, пламя быстро овладевает щепками и камышинками. На мгновение огонь задумывается и ярко вспыхивает. Кухня озаряется светом. В голландке рождается победоносный рев пламени, стремящегося быстро сожрать камыш, находящийся в печи и перекинуться на его часть, лежащую на кухне. Но несколько задвинута заслонка, тяга уменьшается, рев пламени переходит в устойчивый ровный гул. Ещё два залома и отдельные кирпичи печки потеплели. В кухне стало теплее и светлее от горящего в голландке камыша. Пора вылезать из тулупа и слезать с печки. Но хорошо только пока у раскрытой дверки топки, где жаром пышет горящий камыш. Каждая камышинка вспыхивает ярким золотом, через мгновение она становится черной и только золотистые искорки мечутся в чреве печки и, в веселом танце, пропадают в дымоходе. Глаза слезятся, лицо обжигает жар, хочется снять телогрейку и валенки, но спина еще мерзнет и пол холодный. Согреваюсь. Появляется чувство острого голода.
Сижу на полу у открытой двери топки, млею от жары, мешаю бабушке управляться с камышом и огнем. И ною, ною, ною: «Хочу есть, хочу есть, хочу есть».
Активно работает кочерга, прогоняя угарные синие огоньки. Весь жар отодвигается подальше, заслонка закрывается почти полностью, в печь ставится чугунок с похлебкой. Зажигается керосиновая лампа. На столе появляется хлеб и тарелка. Заслонка закрывается, ухватом достается чугунок с похлебкой. Ужинаем.
Дома тепло, светло, родственно. Глаза слипаются. Печка кажется высокой и далекой, уже не подняться на нее. Лезу в бабушкину постель, но стук наружной двери мгновенно прогоняет сон.
Мама? Мама! Мамочка!!! Она входит. На потертой лисьей шубке, на платке и ресницах первые снежинки. Они моментально тают и, в образовавшихся капельках, искорками отражается свет лампы. Мы опять все вместе! Господи, как хорошо!
Мама ставит на табуретку командировочный чемоданчик, сбрасывает шубку и вся, лицом, ладонями, телом прижимается к горячей печке. Она так замерзла, что кажется, печка сейчас же остынет от ее прикосновения. Наконец, мама поворачивается к нам лицом, прижимается к печке спиной и улыбается. Можно уже снять валенки, теплый шарф, кофту. Я подхожу к ней, прижимаюсь и целую ее руки, чуть влажные и еще холодные. Она обнимает меня.
Бабушка опять накрывает на стол и ставит на керосинку чайник.
Кипяток, заваренный щавелем, дохнул на мгновенье знойным августом, а появившиеся на столе какурки, вызвали во рту обильную слюну и сладковатый привкус.
Мама поела, отдохнула, согрелась. Морщинки усталости на ее лице разгладились. Лицо стало добрым, добрым, мягким и очень родным. Она берет свой командировочный чемоданчик, ставит на стол и происходит чудо! Вернее, два чуда. На нехитрых, необходимых в командировке, личных вещах, на листах планов и конспектов лекций, последних сводках СовИнформБюро о положении на фронте, лежат настоящие в разноцветных фантиках конфеты. Конфет десять, а может быть даже пятнадцать или (Ух!) — двадцать!!! Глаза разбегаются и слезятся.
Выбираю конфету в розовато-коричневой с желтым обвертке. Наливаю чай в блюдце, беру конфету в рот и прихлебываю чай. Долго языком катаю конфету во рту, пока не выпиваю всю чашку. Блаженство.
Чаепитие заканчивается, но чемоданчик еще стоит открытый. Воспринимаю это, как разрешение взять еще одну конфету, но спросить не решаюсь. Смотрю на маму, в ее глазах бегают веселые огоньки. Морщинки веселости разбегаются к вискам. Бабушка чему-то загадочно улыбается. Пока разглаживаю фантик съеденной конфеты, читаю ее название «Колибри». Слово это мне не о чем не говорит. Краем глаза выбираю в чемоданчике еще одну конфету и вдруг вижу, что конфеты насыпаны в две маленькие галоши.
Абсолютно черный глянцевый верх галош отражает пламя лампы, а ярко-красная байка стелек сливается с разноцветными фантиками конфет.
Достаю галоши, обнимаю и целую маму, бабушку. Прижимаю рубчатые подошвы галош к щекам. Радость!
Однако, поздно. Печка начинает остывать, в доме свежеет. Необходимо заснуть пока тепло. Забираю галоши с собой, залезаю на печку, заворачиваюсь в тулуп. Сразу же куда-то далеко уходит война, на которой папа с противотанковым ружьем бьет фрицев. Притупляется тоска по братику, утонувшему летом. Засыпаю.
Утро. Воскресенье. Просыпаюсь с калошами в руках. На печке жарко, значить бабушка уже истопила и завтрак готов. Свешиваю голову с печи. На кухне значительно светлее, чем обычно в это время. Слезаю, заглядываю в кухонное окно, а там снег. Все покрыто первым снегом. Кое-где высокая сухая трава протыкает его серо-черными стрелами, подчеркивая девственную белизну снега.
Быстро завтракаю. Одеваюсь. На серые носки из козьего пуха, надеваю калоши и вылетаю на улицу. Собственно, улицы, как таковой нет. Наш дом (полуземлянка — полуизбушка) первым взбежал на склон бугра. Все село уходит вниз к реке, до которой метров 500-600. во дворе уже расчищены дорожки к туалету, сараю, кладке камыша и калитке. За калиткой не тронутая целина снега. Прямо перед нами на лбу бугра геодезическая вышка. И вся эта площадь засыпана чистым белым-белым снегом.
Выхожу за калитку, делаю несколько шагов и оглядываюсь. Рубчатые следы от моих галош четко выделываются. Начинаю делать мелкие шажки, ставлю следы один около другого. Вытаптываю небольшую площадку, затем делаю рубчатый круг, треугольник, квадрат. Радость подкатывается к горлу, хочется смеяться, орать и плакать. Очень хочу, чтобы Генка Марков и Шурка Артамонов видели меня в калошах, но еще рано и они не вышли гулять.
Конец ноября. По Бушме идет сплошной шауш. Берега ощетинились шалыгами. На реке слышно шуршание игольчатого льда. Движение шауша видно только по стрежню. Серебристой змеей он медленно движется к морю и, зная свою обреченность – замирает, затем, набравшись сил, продолжает свое движение. Ерики и протоки забиты льдом.
Под стук Болиндеров возвращается из Астрахани последний караван-порожняк прорезей, рыбниц и паромов. На нем пассажирами добираются до села не попавшие на последний пароход: жители Зеленги, командировочные, демобилизованные искалеченные солдаты, среди них и мой папа. Он отпущен в лечебный отпуск после тяжелого ранения.
Пришел он домой поздно ночью и меня не могли добудиться. А утром мама подняла меня и подвела к кровати, на которой спал папа. Началось мое знакомство с ним.
Папа привез в марлевом кисете настоящий сахар – песок. Он был желтый не отбеленный, но, несмотря на специфический запах солдатского вещевого мешка, необыкновенно вкусный.
В связи с трауром в нашем доме, в честь приезда папы стол накрыли в землянке Марии Георгиевны Калашниковой.
Готовили праздник и участвовали в нем: Баранова тетя Клава – председатель сельпо, тетя Сима – главный врач больницы, М.Г. Калашникова – бухгалтер сельпо, тетя Наташа и дядя Вася Юдины, т. Лида Акимова и Тамара Макарова – молодая учительница.
Тетя Клава Баранова, всеми правдами и неправдами выписала 200 гр. подсолнечного масла, 1 кг. муки, сахарин и еще что-то. Картошку, капусту, квашеные помидоры и огурцы, морковь и т.д. несли в складчину. Но основное угощение было из зарезанной нашей козы «Томарки». На ее мясо были приобретены и недостающие продукты.
Не смотря на три года окопной жизни солдата-пехотинца, идущего по войне с противотанковым ружьем, папа не начал курить и пить водку. На удивление всем участникам праздника в его честь, он постоянно выходил подышать свежим воздухом, т.к. его тошнило от табачного дыма и запаха водки.
Боевых наград на его гимнастерке не помню, а вот цветных нашивок на шинели за ранения было предостаточно и всех цветов радуги. Это давало мне право хвалиться перед друзьями, что папа шесть раз ранен легко и средне и у него нет пальцев на ноге – отморозил. А сейчас он ранен в бедро и лечится, а когда вернется на фронт, ему дадут красную полоску за тяжелое ранение.
К концу года папа подлечился, отдохнул, поправился и уже мог на одной ноге катать меня. Встанет в дверном проеме, упрется руками в дверные косяки и качает меня на здоровой ноге.
Однажды отправились мы с ним за камышом. Взяли у соседа четырехдротиковые чунки и отправились в сторону Тумака на ерик Кошеванка. Папа перочинным ножом нарезал три огромных снопа камыша. Уложив их пирамидой на чунки, посадил меня на верхний сноп, как на коня, и повез домой через все село. Сияющий сижу на снопе, поглядываю по сторонам, прислушиваюсь к веселой песне полозьев и горжусь папой, мамой, бабушкой и собой.
Хорошо! Счастлив! Радость! Папа!
Раннее майское утро. Сильный стук в закрытые ставни, затем хлопает калитка, стук в дверь. Буквально дверь сносится с петель. С криком: «Коля!», «Миша!», «Папа!» — мама, бабушка и я бросаемся к двери.
В мизерных сенях 5-6 женщин, остальные теснятся у входа снаружи. Лица у всех радостные, а глаза, опухшие от слез: «Победа! Победа! Победа!»
Мама оседает в дверях, ей плохо с сердцем, затем истерика. Бабушка набирает в рот воды из ковша и брызгает на маму. Ее вносят в дом, приводят в чувство.
Оставив маму на попечение бабушки, накинув рубашку, в трусах и босиком, вылетаю на улицу. Где Шурка? Где Генка?
День солнечный, жаркий, радостный. Кажется, само солнце «играет».
На бугре у райисполкома и райкома партии собираются люди. Через час – два набралось до трехсот человек. Все плачут, смеются, обнимаются, целуются. Появляются флаги, лозунги, плакаты. Их расхватывают, каждому хочется нести символы страны, победы. Толпой-колонной начинаем двигаться с бугра в село к сельсовету.
Я, Шурка и Генка идем впритирку сбоку колонны, по ходу дела даем друг другу клятву хорошо учиться, не ругаться и не драться.
Немощные, больные, древние выползли из землянок и домов и, сидя на лавочках, приветствуют колонну. Из колонны выходят родственники и знакомые, обнимают их и поздравляют с окончанием войны. Вместе радуются и плачут.
Крыльцо сельсовета на три ступеньки под козырьком.
Колонна останавливается. Замолкает. Ждет выступающего. Все выступающие тоже в колонне, но как только любой из них делает шаг к крыльцу, рыдания душат его, и он не может ничего вымолвить. Наконец на крыльцо поднимается инструктор отдела пропаганды райкома партии. Пустой правый рукав рубашки развивается как траурная лента. Он долго молчит. Колонна тоже молчит, иногда прорываются всхлипывания. Все знают, что «выступающий» потерял на войне не только правую руку, но и двух сыновей. С трудом, раскрывая рот, он поздравляет всех с Великой Победой. Славит павших и живых, славит ратных и трудовых воинов, рыбаков и рыбачек. Обессилив от душевного напряжения, опускается на ступеньку крыльца.
Кто-то еще старается высказаться, но все слишком взволнованы. Постепенно люди расходятся, каждый со своим горем и со своей радостью. Но общение в колонне, общение со всем селом, со всей страной притупляют личное горе, дает силы для дальнейшей жизни.
Вечером и млад, и стар, все кто в состоянии передвигаться, собираются за селом, на «аэродроме». Разжигается небольшой костер. Основная мужская сила села – парни 14-15 лет, приготовили увесистые палки, один конец которых обмотан просмоленной ветошью, а на другом конце небольшая веревочная петля, как на пешне. Поджигая на костре дель, парни отбегают подальше, раскручивают палку, ветошь разгорается, образуя огненный круг с искрами разлетающейся смолы, затем факел взлетает в небо. Так как парней много, то и фейерверк получается зрелищный. Постоянно видишь несколько огненных кругов на земле и несколько огненных змей в небе.
Здесь уже нет места слезам, здесь каждый радуется пляске мирного огня, подбадривает салютующих, восторженно встречая каждый улетающий в небо факел.
Еле добираюсь домой. Не ужиная, с гудящими ногами и полузакрытыми глазами, забираюсь на печку. Проваливаюсь в сон под шуршание смоляных факелов, все выше и выше взлетающих в небо и рассыпающихся там на миллиарды искр, превращающихся в звезды. И уже теплое звездное небо окутывает меня. Растет уверенность, что с этого дня, с этой ночи все будет хорошо. Слишком много мы страдали. На этом страдания просто иссякли. Их больше нет. И лозунг «Все для фронта, все для победы» перерос в лозунг «Все для народа! Все для детей» «Иная теперь всему мера. Иная эра».
1945 – 1946 гг. Зима.
Школа на бугре, а село, тремя улицами, располагается между бугром и рекой. Зимой, при любом количестве снега, множество утрамбованных тропинок связывают школу с селом. После уроков тропинки превращаются в слаломные трассы, по которым с визгом и хохотом на обледенелых коровьих «лепёшках», пучках камыша и чакана, а то и просто на ногах, разъезжаются ученики по домам.
В воскресение бугор превращается в место гуляния для детей и подростков. Приходят с большими и малыми санями, с рыбацкими чунками. На чунки усаживается до 10 ребятишек, последний из которых, управляет движением. Если полозья хорошо раскатаны, то чунки по инерции въезжают в переулок между камышовыми заборами, и вылетают на улицу.
По обеим сторонам «трассы» стоят «халявщики», которые не хотят затаскивать санки на бугор. Они с гиком прыгают на головы катящихся, создают куч-малу. Чунки, потеряв управление, разворачиваются и продолжают не контролированное скольжение. Переворачиваются. Орущий живой клубок, некоторое время, продолжает движение как одно целое, а, затем, рассыпается на составные части, каждая из которых имеет свои синяки и шишки. Иногда, неуправляемая смесь дерева, человеческих тел и снега пробивает ветхий камышовый забор, и, на радость скучающей собаке, влетает на задний хозяйский двор. Встреченный яростным лаем, клубок быстро рассыпается и ретируется, постыдно оставляя чунки. К вечеру приходят старшие, ремонтируют забор, извиняются и забирают своё имущество.
Осенью 1946 года переезжаем в Астрахань. По приезду в город, первые два года несколько раз меняю школы. В 1946-1947 учебном году учусь в школе № 14, которая располагается на улице Кирова дом № 30. В школу иду по диагонали проходными дворами. Все заборы, ворота, часть сараев разобраны в годы войны на топку. Разрознено стоящие дома, выглядят обездоленными. Туалеты, мусорные и выгребные ямы кишат мухами. Город прозрачный, далеко просматривается в любом направлении.
В конце 1947 года СШ № 14 переводят на улицу Бакинская (площадь Гоголя). По Бакинской улице ходит трамвай «А». От остановки «Псковская» до остановки «Пл. Гоголя» три перегона. Проезд стоит 20 копеек. Чтобы сэкономить деньги, иду пешком. За четыре дня можно накопить на маленькое мороженое, которое стоит 1 руб. 50 коп.
«Волшебница» — киоскер укладывает в жестяную форму вафельный кружочек, заполняет её мороженым, накрывает другим кружочком и выдавливает поршнем. Получаешь белый цилиндрик ограниченный коричневыми вафлями. Блаженствуя, облизываешь его, пока не размокнут вафли.
Перспектива Бакинской улицы завораживает загадками, связанными со стоящей «далеко», огромной церковью. Постоянный вопрос: а что за церковью? Что там дальше?
1947 году получаем квартиру по улице «Ак. Королева» (1-я Ново-Лесная) дом 17. Новая школа № 23 расположена на ул. Коммунистическая дом 35. Учительница 4 класса Анна Карловна. Высокая, прямая, седеющая дама. Постоянно одетая в темное закрытое платье. Гладко зачесанные волосы забраны на затылке узлом. Обращается к нам на уроках только на «Вы» и по фамилии. Во время перемены допускает обращение на «ты» и по имени. На уроках голос не повышает. Постоянно следит за осанкой учеников: спина прямая, ноги на подножке парты, руки на парте. Учебники, тетради открываются и закрываются по команде. Перо ручки обмакивается в чернильницу аккуратно, без стука об дно. При обращении к учителю, локоть правой поднятой руки касается парты. Учитель арифметики 5-го класса – Михаил Васильевич Рогов. Высокий прямой «старик» с очками на кончике носа. Во время урока на учительском столе классный журнал, карманные часы и толстый сине-красный карандаш, заточенный с двух концов. Отношение к ученикам уважительное, но явно отрицательное к лодырям. Если ученик решает задачу длинным путем, то Михаил Васильевич говорит: «Ну, поехал на Большие Исады через Трусово». На развороте листа, неправильно решенной контрольной, синим карандашом крупно писал «Ерунда», а красным карандашом с угла на угол страницы ставил «единицу».
Кроме контроля за усвоение учебного материала и за поведением учеников во время уроков, учит нас поведению на переменах, в коридорах школы, на улице. Как надо разговаривать с взрослыми (почтительно, смотреть в глаза), как надо здороваться на улице и в помещение, как приветствовать знакомого взрослого, учителя и директора школы.
Эти два учителя своим поведением, своим отношением к ученикам, своей культурой ведения урока резко отличались от всех предыдущих, да и последующих, моих наставников. К этой плеяде интеллигентов относится и Вендимиан Николаевич Войниканис-Мирский, которого я, к своему счастью, встретил в Астррыбвтузе. Это были люди другой эпохи, не нашей.
Прошёл трагически-радостный 1945 год. Следующие за ними голодные и холодные 46 и 47 годы были заняты переездом в Астрахань, проживанием на разных квартирах по подселению, переход из одной школы в другую.
Наконец всё как-то стабилизировалось. Получили постоянную квартиру, учусь в школе около дома. Мама работает директором Дворца Пионеров. Бабушка обзаводится кухонной утварью. В доме, вместо марлевых занавесок, накидок и скатертей, появляются полотняные, вручную вышитые крестом и гладью нитками «малюне». Мама осваивает машинную вышивку. Ажурные подзоры и покрывала украшают квартиру. Приобретаются столы, стулья, этажерка.
В 1947 году происходит важное всенародное событие: отмена продовольственных карточек и обмен денег. Обмен денег 1947 года, как и все последующие, нас не беспокоил. Всю жизнь жили от зарплаты до зарплаты. А вот отмена карточек мною воспринималась как огромное событие. Вечером бабушка долго убеждает меня, что утром, когда пойду в школу, могу зайти в любой продовольственный магазин и купить хлеб только за деньги, без карточек. Не верю и с этим засыпаю. Утром баба дает мне деньги, чтобы я купил себе хлеба в школу, на завтрак. Деньги беру, прошу карточки, их нет, реву, не верю, но иду. В магазин захожу с опаской, прошу за деньги четвертушку хлеба. И, о чудо, мне его дают!!! Бегу в школу, полкласса с хлебом. Жуем на всех переменах, угощая друг друга. Счастье!
Конец 40-х и начало 50-х годов знаменуются ежегодным апрельским снижением цен на продовольственные и промышленные товары первой необходимости. Единственными источниками информации, в то время были радио и газеты. Причём, информация радио доминировала, так как репродукторы не выключались ни днём, ни ночью. Позывные Москвы и гимн СССР звучали в 6 утра по московскому времени. В 24 часа по московскому времени звуками гимна заканчивались будни и праздничные дни. Как правило, в 23 часа начинались литературные передачи. Я очень любил их слушать уже лёжа в постели. С особым удовольствием мной воспринимались редко повторяемые радио спектакли «Уралочка» (об А. Матросове) и «Трубка» (о бойце цыгане). 1 апреля в 7 утра вся Астрахань была у репродукторов. На листке бумаги были записаны основные продовольственные товары. Передача начиналась с краткого содержание Постановления партии и правительства «Об очередном снижении цен …». В два-три карандаша всё записывалось и, затем, до выхода на работу, проценты пересчитывались в рубли и копейки, которые отнимались от цен, действующих на 31 марта текущего года.
1947 год. ХХХ годовщина Октября!
Моё первое участие в демонстрации. Собираются демонстранты в конце улицы «Советская». Масса народу. Лозунги, плакаты, портреты членов политбюро и правительства, передовиков производства. Все с красными бантами на груди в центре, которого, значок с изображением Ленина или Сталина. Все радостные, все поздравляют с праздником друг друга. Смех, песни, пляски, ликование! Улицы и дома, украшенные флагами, портретами и лозунгами, так же участвуют в празднике, они тоже веселятся, улыбаясь открытыми окнами и, выставленными на подоконники, поющими репродукторами. К 10-00 колоны строятся, равняются. Начинается движение.
В переди знамёна города и района, занявшего первое место. Затем сводный духовой оркестр района, а за ним мы – школьники начальных классов в кузовах грузовых машин. Борта автомашины обтянуты красным материалом, в руках у нас флажки, по углам кузова сидят учителя. Медленно едим по «Советской». За нами «море» знамён, лозунгов, портретов. Всё это переливается, искрится. Люди улыбаются, портреты членов политбюро и правительства улыбаются. Трепещущие на ветру знамёна переливаются красным атласом и бархатом, золотом букв и яркими портретами Ленина и Сталина, гербом СССР.
На пересечении с улицей «Коммунистическая» районный оркестр замолкает. Звучит многоголосный сводный оркестр города. Здание горкома партии празднично украшено. На уровне третьего этажа, в центре, красная римская цифра «ХХХ», а в каждом крестике золотом «Л-Е-Т». На уровне второго этажа большой портрет И. В. Сталина, а от него по обе стороны портреты членов политбюро ВКП (б). По фронтону балкона на красном материале лозунг – «Да здравствует тридцатая годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции!»
С балкона второго этажа руководители города и области приветствуют демонстрантов. Многократное «Ура», не смолкая, перекатывается из конца в конец колоны. Люди, стоящие на тротуарах, также приветствуют колону, и она, как мощный насос, втягивает их в себя. По мере продвижения колоны тротуары пустеют. Опоздавшие на демонстрацию, бегом пристраиваются к концу колоны и, таким образом, весь город проходит под балконом горкома партии.
У «Крепости» колона спускается к «Кольцу», где людей ждут трамваи и автобусы. Нас на автомашинах отвозят к школе. Бежим домой на праздничный обед.