ВАЛЕНТИНА КОРОСТЕЛЁВА

ПОДВИГ ЦЕНОЮ В ЖИЗНЬ
К 115-летию Поэта
То серьёзный, то потешный,
Нипочём, что дождь, что снег,-
В бой, вперёд, в огонь кромешный
Он идёт, святой и грешный,
Русский чудо-человек.

Строки эти, посвящённые любимому герою Александра Твардовского, с полным правом можно отнести и к самому поэту. Он заслужил это всей жизнью своей, всей огромной работой во благо родной страны и русской культуры.
Его вершинным произведением стала поэма о Тёркине, а её герой – подлинно народным, ибо в нём воплотились все лучшие черты русского характера в труднейшие для страны годы Великой Отечественной. Народность поэмы – и в языке, и в образе героя — не «свалилась» на поэта откуда-то сверху, с Парнаса, — она жила в нём, можно сказать, с рождения, ибо родился он и рос в русской глубинке и вобрал в себя всё богатство народных традиций и родного языка.

А поэзия его увлекла рано. «Стихи писать я начал до овладения первоначальной грамотой. Хорошо помню, что первое моё стихотворение, обличающее моих сверстников, разорителей птичьих гнезд, я пытался записать, еще не зная всех букв алфавита и, конечно, не имея понятия о правилах стихосложения. Там не было ни лада, ни ряда, — ничего от стиха, но я отчетливо помню, что было страстное, горячее до сердцебиения желание всего этого,- и лада, и ряда, и музыки,- желание родить их на свет и немедленно,- чувство, сопутствующее и доныне всякому замыслу…»
И вот в газете «Смоленская деревня» появилось его стихотворение «Новая изба». И были там такие строчки:

Пахнет свежей сосновой смолою,
Желтоватые стены блестят.
Хорошо заживём мы с весною
Здесь на новый, советский лад.

Это окрылило молодого поэта, и он прямиком отправился в Смоленск к Михаилу Исаковскому, впоследствии автору стихов для многих популярных песен. Старший товарищ по поэзии отнёсся очень доброжелательно к Александру, и вскоре в деревню, где он жил, пришла газета «Рабочий путь» со стихами и портретом «селькора-поэта А. Твардовского».
Однако в мире всё сильнее пахло порохом, и вскоре советские солдаты вступили в бои на финской границе. Надо сказать, что, помимо работы в поэзии, Твардовский постоянно сотрудничал с прессой как журналист, в том числе и в финскую кампанию. Именно тогда в газетах стали появляться стихотворные строчки (чаще в сатирических куплетах) в честь обобщённого образа нашего солдата – Василия Тёркина. И, если в памяти многих журналистов имя это после окончания финской компании осталось в прошлом, то с Твардовским получилось иначе.
«Вчера вечером или сегодня утром герой нашёлся, и сейчас я вижу, что только он мне и нужен, именно он, Вася Теркин! Он подобен фольклорному образу. Он — дело проверенное», — решил поэт.
«Теркин» был… моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю», — говорил Твардовский. И действительно, в «книге про бойца» поэт достиг необыкновенной поэтической свободы, он словно купался в этой возможности проявить себя не только как яркий писатель, но и человек – со всем душевным богатством, накопленным с малых лет.

А всего иного пуще
Не прожить наверняка —
Без чего? Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей,
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.

Вот эта самая правда и была главной целью поэта, ибо о великом подвиге народа нельзя было рассказывать иначе. И в поэме немало строк посвящено адски трудным шагам к победе, ценой которых были сотни и тысячи погибших солдат. Показательна в этом отношении глава «Переправа».

…Под огнём неразбериха —
Где свои, где кто, где связь?
Только вскоре стало тихо —
Переправа сорвалась…

… И увиделось впервые,
Не забудется оно:
Люди тёплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно…

….И, у заберегов корку
Ледяную обломав,
Он как он, Василий Тёркин,
Встал живой,— добрался вплавь.

В ту пору в подобных произведениях всё-таки преобладали ноты героизма наших бойцов – без неудобных для пафоса картин тяжелейшего, и часто трагического в финале, воинского труда. За что не раз и не два поэт подвергался нападкам идеологически «заострённых» критиков и просто недоброжелателей. Как и за то, что в центре поэмы стоит именно русский человек, и автор гордится этим. Хотя «грамотным» было применять в таких случаях эпитет «советский». Но, давший прежде всего самому себе клятву не грешить против правды, Твардовский остался верен ей до конца – и в поэме, и в дальнейшей сложной писательской жизни.
Твардовский не скрывает, что Тёркин близок ему лично как человек, и потому:

И скажу тебе, не скрою, —
В этой книге там ли, сям,
То, что молвить бы герою,
Говорю я лично сам.

Твардовский, как показала жизнь, всегда стоял за справедливость и пользовался большим авторитетом не только в культурной среде. У него, как и у Тёркина, было высоко развито чувство долга перед народом и страной, то чувство, что делало его по-настоящему счастливым, когда результат творческой работы был налицо. Хотя не всегда эта самая работа оценивались по справедливости, что не сулило спокойствия и в мирной жизни.
Вот что по этому поводу говорил видный критик тех лет Андрей Турков:
«Образ Твардовского, вынесенный из школьной программы, думаю, у всех примерно такой: автор «Василия Тёркина», мэтр советской поэзии, редактор «главного» литературного журнала, лауреат всевозможных премий — от Сталинской до Ленинской — этакий баловень судьбы и безоблачный поэт. На самом деле этот «счастливчик» был весь в рубцах и шрамах! Будучи совсем молодым поэтом, объявлен «кулацким подголоском»; негодовали, почему это его вместе с раскулаченной семьёй не выслали. В 37-м едва избежал ареста. С трудом продирались через редактуру главы ныне хрестоматийной «Книги про бойца». Очерки «Родина и чужбина» подверглись разносной критике в печати, и публикация была прервана. Поэма «Тёркин на том свете» была под запретом девять лет, а «По праву памяти» — семнадцать, при жизни автора не публиковалась. Наконец, Твардовского дважды вынуждали покинуть журнал «Новый мир». Такой вот послужной список…»
А сам поэт после удачного завершения «Тёркина» признавался жене, что его «…охватывает порой такое тревожно-радостное чувство, такое ощущение честного счастья, как если бы… совершил подвиг».
И тут я позволю себе воспротивиться:
— Никаких «если»!
Его знаменитая и, замечу, любимая Россией поэма о простом, кажется, солдате, блистательная по форме и языку; мужественная позиция поэта в эпоху отнюдь не либеральных времён — достойны высочайшего слова «Подвиг», ничуть не потерявшего актуальности со времён Тёркина.
Спасибо, и низкий поклон Вам, Александр Трифонович! А завещание Ваше прописалось в наших сердцах навечно:

Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Горевать — горделиво,
Не клонясь головой,
Ликовать — не хвастливо
В час победы самой.

Поделиться: