Если бы меня спросили: – А кто Ваш самый любимый поэт? – я бы и не ответил сразу. Да и нет сегодня такого. В школьные годы – это и Маяковский, и Есенин, и многие стихи Пушкина, Лермонтова, отдельные стихи десятков других поэтов. Чуть позже кумирами молодёжи, и моими тоже, стали «шестидесятники» – Е. Евтушенко, Р. Рождественский, А. Вознесенский. Нравились некоторые стихи модной тогда Беллы Ахмадулиной, песни Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого. Потом, в те же годы студенческой юности, благодаря А. А. Мамаеву, директору астраханского дома-музея В. Хлебникова, познакомился с поэтами, которых в те времена или не издавали, или издавали мизерными тиражами: с А. Рембо, Ш. Бодлером, М. Цветаевой, О. Мандельштамом, Б. Пастернаком и другими.
Завёл тогда сначала одну, а потом и вторую общие тетради, назвав их впоследствии «Поэзия мира», в которые и записывал самые-самые понравившиеся стихи. И что же? Пропали обе.

Сначала одна, а потом и другая. Давал их почитать на время моим студентам-однокурсникам. Сначала Тимур не вернул первую, а потом и Ольга – вторую. И у обоих находились весьма убедительные объяснения. А я уже через много лет задумался: не снесли ли они их куда следует? В якобы компетентные по тому времени органы? По просьбе этих самых компетентных? Ведь знали те органы, что сам пишу стихи и чужие переписываю. И, может, решили поинтересоваться – а нет ли там чего антисоветского?
Ни капли ничего не было! Если не считать антисоветчиной сам факт наличия в нашей истории тех же О.Мандельштама, Н. Гумилёва, Б.Пастернака, П. Васильева и т. д.

Теперь нет у меня кумиров. Некоторые бывшие кумиры померкли и поблекли. Или вообще перестали светить в душе. Зато другие, ранее незаметные и неброские, год от году всё ярче разгораются. Один из них – Николай Рубцов. У него есть с десяток-другой тех стихотворений, которые достойны войти в самые лучшие хрестоматии самой лучшей мировой поэзии.
Вот лишь один отрывок из его гениальной вещи:
…Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звёздная люстра,
И лодка моя на речной догнивает мели.

И храм старины, удивительный, белоколонный,
Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, –
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..

О, сельские виды! О, дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!

Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы…
Отчизна и воля – останься, моё божество!

Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!
Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
Старинной короной своих восходящих лучей!..

Жаль, что мало прожил на этом свете поэт. И мало успел написать. Впрочем, что говорить об этом! Разве не жаль до слёз, что жизнь Михаила Лермонтова оборвалась в 27?!
Часто возвращался Николай к своим прежним стихам, чтобы в чём-то их доработать, где-то что-то изменить. Это понятно, многие так поступают. Но не могу понять, как он мог при доработке выбросить из своего знаменитого стихотворения замечательные строки:

Школа моя деревянная!
Время придёт уезжать –
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать…

Всё равно эти строки остались в поэзии.

Писатель, поэт, защищая униженных и оскорблённых, всегда должен быть в оппозиции к власти.
Признаться, неприятно поразили меня в своё время иные представители творческой интеллигенции, которые во времена бушевавших горбачёвских и ельцинских «реформ» рабски пошли в услужение этой малосимпатичной публике, сочиняя и публикуя письма, похожие на доносы, требуя «раздавить гадину!», оправдывая все дела и неприглядные делишки тогдашней власти. Об одном барде-поэте, ранее близком мне духовно, написал я такие строки:

Когда поэт срывается на крик
И призывает: «Раздавите гадину!» –
Он – не поэт. И в этот горький миг
Тем криком часть души моей украдена.
Та часть души, где песни и стихи
Поэтовы, как звёзды мироздания
Сияли, и погасли вдруг, тихи.
Так гаснет свет, что отключили в зданиях.

Но хочу ещё кое-что здесь добавить. Всё-таки политика – политикой, гражданскую позицию писатель или поэт волен занимать по своему усмотрению (теряя или приобретая при этом; в основном – теряя, если он не в оппозиции или, по крайней мере, в отдалении), а его творения остаются. Хотя и меркнут порой. Но в моей общей тетради, начатой в очередной раз в 1971 году, многие поэты – рядышком:

Передрался Передреев
С Вознесенским
вдрызг
при жизни.
Как поэта и как личность
Бичевал, уничтожал.
Неприязнь и отторженье!
Но в тетради моей общей
Рядом оба со стихами –
Анатолий и Андрей.

Уже в этом веке, затратив немало времени, перевёл всё в электронную форму и постоянно обновляю свою личную «Поэзию мира». И уже не опасаюсь, что могу лишиться заветной тетради…

Иногда на поэтических вечерах нас, поэтов, спрашивают: а как вы пишете стихи? При этом имеют в виду сам момент зарождения, начала. Обычно я отвечаю встречным вопросом (Михаила Светлова): а как зарождается в материнском чреве ребёнок? С головы? С ног? Или же – у Анны Ахматовой: когда б вы знали, из какого сора рождаются стихи…
Но вновь и вновь убеждаюсь в правоте Владимира Маяковского:

Поэзия – та же добыча радия:
В грамм добыча, в год – труды.
Изводишь, единого слова ради,
Тысячи тонн словесной руды…

А беда многих и многих стихотворцев в том и заключается, что не желают они работать над словом, не желают совершенствоваться сами и совершенствовать свои собственные творения. Вот как написалось – так пусть и будет! И не замечают, что порой в строчке слово налезает на слово, как мартовские льдины на реке одна на другую – со скрежетом и хрустом. Что хотел автор сказать одно – а на бумаге получилось нечто другое. Что внутренний ритм ломается совершенно неоправданно. Что «образы стоят, как образа по углам в иных стихотвореньях» (В. Костров).

Да и вообще – нет ничего нового, нет своего взгляда, нет личности. А без этого нет и поэзии.
Верно когда-то написал Павел Мелёхин:

Как много хорошего нами увидено
Глазами Есенина, глазами Уитмена!
Иду за титанами – это не тайна.
И на ночь на кухне сажусь у титана.
…Черкаю, клочкую гектары гекзаметров,
Кручу себе чуб, бормочу, как факир…
Я очень хочу, чтоб моими глазами
Когда-нибудь люди взглянули на мир!..

И ещё мне нравятся строки Андрея Вознесенского:

Стихи не пишутся – случаются,
Как чувства или же закат.
Душа – слепая соучастница.
Не написал – случилось так.

Потом они должны отлежаться. В дальнейшем не исключена работа над словом, какие-то поправки, совершенствование…. Редкий дар — писать сразу и набело. Парадокс в том, что когда чувства отболят, возвращаться к написанному бывает сложно. Для этого необходимо вернуться в то состояние, что было в момент написания, испытать тот же наплыв чувств и пр. Так что это непросто, а иной раз и невозможно.

Вот наглядный труд поэта — на примере работы Сергея Есенина всего лишь над одной строфой:

«I Что ищу в глазах я этих женщин —
Похотливых, лживых и пустых?

II Что ж ищу в глазах я этих женщин —
Легкодумных, лживых и пустых?
Иль хочу, чтоб сердце билось меньше

III Что ж ищу в очах я этих женщин —
Легкодумных, лживых и пустых?
Я всегда хотел гореть поменьше

IV Что ж ищу в очах я этих женщин —
Легкодумных, лживых и пустых?
А с чего так робок и застенчив,

V Что ж ищу в очах я этих женщин —
Легкодумных, лживых и пустых?
Я хотел, чтоб сердце билось меньше
В (бессловесных?) ласках и простых

VI Что ж ищу в очах я этих женщин —
Легкодумных, лживых и пустых?
Я хотел, чтоб сердце билось меньше
В (непорочных?) чувствах и простых.

VII Что ж ищу в очах я этих женщин —
Легкодумных, лживых и пустых?
Я всегда хотел, чтоб сердце меньше
Билось в чувствах нежных и простых.

VIII Я всегда хотел, чтоб сердце меньше
Билось в чувствах нежных и простых.
Что ж ищу в очах я этих женщин —
Легкодумных, лживых и пустых?

(Черновой автограф — ЦГАЛИ)»

Пишу я сейчас эти строки и вспомнилось одно из любимых выражений знакомой студентки в годы юности: «У каждого критика – своё корытико…»

Наверняка найдётся дотошный читатель и решит ознакомиться с моим поэтическим творчеством. А оно есть в интернете. Ознакомится и может подумать: «А сам-то, сам-то…». Увы, я тоже грешен. Далеко не всегда и не всё получается так, как хочется. Не считаю себя значительным поэтом. Стихотворцем, не лишённым способностей. – да. считаю.

Пришло высокое прозренье,
Прекрасным душу обожгло,
Но лишь уменье, лишь уменье
С прозреньем вместе не пришло.

И вот его желанье гложет,
А по ночам бессилье точит,
Но так, как хочет, он не может,
А так, как может, он не хочет!

(Игорь Шкляревский)

Однако продолжим.
Слушал как-то по телеканалу «Культура» передачу, посвящённую творчеству К. Ваншенкина. Правильно он говорил: поэзия – это наивность и наблюдательность. Я впереди этих двух слов ещё бы добавил – удивление.

Для того, чтобы самому что-то писать, нужно знать, что до тебя писали другие, и не только в этой стране. Поэт, писатель должен быть образован, не стоит уповать лишь на талант и вдохновение.

Много раз в своей жизни убеждался в правоте слов Маяковского: «поэзия – езда в незнаемое». В правоте слов «Поэзия — это лучшие слова в лучшем порядке» С. Т. Кольриджа. В правоте слов А. Мюссе: «Во всяком замечательном стихе истинного поэта содержится в два-три раза больше, чем сказано: остальное должен дополнить читатель».
Есть непостижимая тайна поэзии, есть магия поэтических строк, их музыка, их дивная атмосфера – как в природе после освежающего дождя с грозой…

Иной раз и не поймёшь, почему вдруг так радостно вздрогнула душа, так часто забилось сердце.

Как пример – небольшое стихотворение неизвестного мне ещё несколько лет назад поэта. Разве в нём оригинальные рифмы: кошка-окошко, зверьё – неё, диванчик – одуванчик? Да и первые восемь строк вроде ничего особенного собой не представляют. Но последняя строфа! Последние две строки! Концовка поднимает всё стихотворение ввысь, к самой вершине Поэзии, ставит его в ряд с лучшими образцами. Цитирую Вечеслава Казакевича:

Одуванчики

В сторонке от поселка дачного
живет старуха вместе с кошкой.
И десять тысяч одуванчиков
молчат у низкого окошка.

Стоит изба над самым озером,
на днях ее снесут бульдозером.
Но знают птицы и зверье,
что есть защита у нее.

За дом, за кошку на диванчике,
за бабку, что устала жить,
все десять тысяч одуванчиков
готовы головы сложить.

1985г.

А вот строфа Александра Блока:

Случайно на ноже карманном

Найди пылинку дальних стран.

И мир опять предстанет странным.

Закутанным в цветной туман.

Сама по себе хорошая строфа. А теперь, читатель, попробуйте прочесть эти четыре строки вслух, зажав при этом пальцами свой нос…

О рифмах как таковых можно много писать и говорить. Об их видах и прочем. Разумеется, лучше избегать избитых типа «розы-слёзы-морозы». Но по «гамбургскому счёту» они служат лишь строительными лесами и решающего значения не имеют. Сколько уже было за прошедшие десятилетия литкритики в адрес глагольных рифм! На первый взгляд справедливой. И всё же…

Вот поэт Игорь Шкляревский. На меня большое впечатление произвели в своё время его первые сборники стихов «Фортуна» (1968г.), «Воля» (1972г.), «Брат» (1982г.). Стихи удивительно молодые, энергичные, размашистые, то весёлые, то ироничные, то грустно-щемящие, настоящие мужские.

Процитирую его:

* * *
Поэзию не понимал,
Не знал, не слушал, не читал,
собак на улице гонял,
фиалки дурам продавал.
Потом подрос и возмужал,
канавы осенью копал —
лопатой деньги загребал!
Потом баллады сочинял,
но никому не подражал,
свои придумывал законы —
звонкоголосые глаголы
с разгону, с ходу рифмовал,
«Нельзя!» — литконсультант кричал,
а стих звенел и трепетал,
как будто в роще дождь затих,
от капель птица отряхнулась
и засвистела, захлебнулась,
запела в радугах своих!

Прочёл я как-то в «Астраханских известиях» (№ 50 от 15.12. 2005г.) воспоминания Ю. С. Маркова «50 лет в астраханском эфире».
Есть в этих воспоминаниях эпизод о том, как по приглашению радиожурналистов приехал и, в частности, выступал на областном радио организатор поездок В. В. Маяковского по стране П. И. Лавут. Несколько неточно цитируется (с искажением четвёртой строки) соответствующее место из поэмы Маяковского «Хорошо!» (почему-то она названа «Октябрём»):

Мне рассказывал тихий еврей,
Павел Ильич Лавут:
Только что
вышел я
из дверей –
Вижу – они плывут…»

Так вот. Уж раз приехал знаменитый человек, организовали ему и встречу со студентами трёх астраханских институтов. (Впрочем, поэтические, музыкальные и прочие совместные вечера трёх институтов в те времена проводились весьма часто). П. И. Лавут выступал хорошо, делился интересными воспоминаниями. И чёрт меня дёрнул написать в тот вечер записку, набраться юношеской наглости и послать её на сцену!
А содержание её было примерно таково:
«Уважаемый Павел Ильич! Разделяю Ваши чувства по отношению к гениальному поэту. Но всё чаще задумываюсь – и всё чаще начинаю соглашаться с Б. А. Пастернаком. Может, права его характеристика творчества В. В. Маяковского? Он утверждал, что для него не существует послеоктябрьского Маяковского. Он ценит и почитает Маяковского времён «Облака в штанах» (дореволюционного) и Маяковского времён неоконченной поэмы «Во весь голос». Как Вы лично относитесь к этому утверждению?».
Зря я послал эту записку, ох, зря! Как только она дошла до адресата, так бедный Павел Ильич изменился в лице, стал пристально вглядываться в зал, а в самом зале повисла долгая томительная пауза. Но Павел Ильич всё буравил и буравил своим пронзительным взглядом притихший полутёмный зал, а потом громогласно вопросил: «Кто написал эту гадость?!». В ответ – молчание зала. И опять гневное повторение того же вопроса и приглашение автору записки выйти на сцену, чтобы повести при всех присутствующих предметный разговор по сути.

Жалею ли я сегодня, что струсил и – не вышел? Да нисколько! И ораторским даром Бог не наградил. И слишком зелёным был в те времена. Вот если бы подойти к Павлу Ильичу после его выступления, да и извиниться, да и завести простой душевный разговор о Владимире Владимировиче, которого я тогда тоже за многое любил.…
Ведь ещё школьником-девятиклассником выходил на сцену Икрянинского районного клуба (ежегодно тогда проводились всевозможные районные и областные слёты, в том числе учащихся школ района), и с упоением читал большущий отрывок из поэмы В.В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин». Да и поныне помню его наизусть. Но с годами окончательно уверовал в правоту слов Бориса Леонидовича. Ибо душа протестует, когда читаешь у Маяковского (в статье «Как делать стихи?»), как он беспощадно вымарывал из своих произведений строки, подобные нижеприведённым:

Я хочу быть понят моею страной.
А не буду понят – что ж –
По родной стороне пройду стороной,
Как проходит косой дождь…

И до конца дней своих буду помнить ту раскрытую записную книжку за стеклом в московском музее. И ту неоконченную строку. После которой уже не было никаких строк. А был выстрел апрельским утром тридцатого года. Самые гениальные строки Маяковского для меня – строки из неоконченного второго вступления к поэме «Во весь голос».

Вы только вслушайтесь, вникните в них:

Я знаю силу слов. Я знаю слов набат.
Они не те, которым рукоплещут ложи.
От слов таких срываются гроба
Шагать четвёркою своих дубовых ножек.

Бывает: выбросят, не напечатав, не издав.
Но слово мчится, подтянув подпруги,
Звенит в веках, и подползают поезда
Лизать поэзии мозолистые руки.

Я знаю силу слов. Глядится пустяком,
Опавшим лепестком под каблуками танца,
Но человек хребтом, зубами, костяком…

А если перенестись в день сегодняшний? В наш 21-й век? Говорили мы как-то недавно с хорошей девочкой-старшеклассницей о жизни, о Родине, о любви, о поэзии. Была она в ходе разговора умной, понимающей и т. д. собеседницей. И помнится до сих пор её милое, но вдруг искажённое личико в тот момент, когда она и гордо, и гневно заявила: «Ненавижу Маяковского!». Равнодушно-казённое отношение к поэту и соответствующее преподнесение его творчества ученикам замотанной «учителкой» – вот и результат…

Жизнь без поэзии бледна и уныла, как без пения птиц, весенней капели и осеннего багрянца, благоухания цветов, без любви и красоты.

Стихи, разумеется, не нужны всегда – как хлеб, воздух, вода. Это пища, только особого рода – не для желудка, а для души. Ведь в настоящей поэзии аккумулированы добро, красота, правда.
Не следует только думать, что богатства поэзии откроются любому и каждому. Мол, стоит лишь произнести волшебное слово: «Сезам!» – и дело с концом. Нет, поэзия – это мир, подчас очень сложный, трудный для восприятия, требующий определённой подготовки и культуры, воистину безграничное царство.

Поделиться: