Эту работу прислал в «Родное слово» известный советский и российский писатель и драматург, автор знаменитых романов «Час двуликого» и «Безымянный зверь» Евгений Чебалин, предварив её такими строками: «Юрий Николаевич, добрый день. Международный Болгарский альманах «Литературен Свят» опубликовал несколько глав из моего нового романа «Третья мировая – метастазы». Главу из романа отрецензировала доцент Чеченского университета, кандидат филологических наук Ровзан Татаева. Мои тексты уже появлялись у Вас. Может быть, этот, который посылаю, тоже заинтересует Вас.
С уважением Евгений Чебалин».
РОВЗАН ТАТАЕВА
ИНФЕРНАЛЬНОСТЬ, ВПЛАВЛЕННАЯ В РЕАЛЬНОСТЬ
(Некоторые мысли о главах романа Е.В. Чебалина «Третья мировая –метастазы»).
На современном этапе избранно-малая часть художественно-интеллектуальной литературы поднялась до стыка реальности и фэнтези, выступая как элемент художественного воображения над очевидным и вероятным. Тем самым, редкие, можно сказать коллекционные, авторы подобных реалистично-фэнтези произведений расширяют границы литературных возможностей до сакрально-имманентных масштабов и концептуальной зашифровки.
Слияние двух, казалось бы, противоречивых жанровых направлений в одном художественном произведении объясняется потребностью писателя-интеллектуала выразить глобальность проблем человечества языком простой и, по возможности, массовой доступности.
Одним из известных в мире современных писателей, гармонично стыкующих жанры реалистического и фэнтези, я бы назвала Е.В. Чебалина. В современной мировой литературе, которую я изучаю много лет, я не вижу аналогов прозе Е.В. Чебалин, он глубинно, метафизически и социально неповторим.
В романе «Третья мировая-метастазы» в главе «Визит из тьмы» Е.В. Чебалин использует каноническую символику, предварив её абсолютно реальной операцией спецслужб и Внешней разведки. Главный герой Чукалин послан генерал-полковником Пономарёвым в Заполярный Черский: внедриться в окружение и исследовать феномен глобального экономиста Косенка, изобретшего для мировой либерально-экономической модели бизнеса универсальную оценочную формулу.
Е.В. Чебалин на примере Косенка, можно сказать, взламывает, взрывает проблему демонологического сатанизма в обществе, находящегося в ожидании прихода Антихриста…
ЕВГЕНИЙ ЧЕБАЛИН
ТРЕТЬЯ МИРОВАЯ – МЕТАСТАЗЫ
ВИЗИТ ИЗ ТЬМЫ
Дубина для ФСИНа.
— Генерал Рудник, слушайте внимательно и запоминайте, чтобы пересказать всё ваши воровские афёры подельникам в погонах.
Голос в айфоне был бессочным, мёртвым, будто просачивался к уху генерала сквозь толстый слой погребальной земли.
— Кто это? — сипло спросил Рудник, ибо от замогильной жути этого голоса, сидевшего в подкорке генерала ожиданием его, хищно вклещился спазм в голосовые связки и морозной россыпью сквозанули по хребту мураши.
— Это не важно. Имеют значение видео-клипы из зон ФСИНа и ваша дальнейшая судьба, если они попадут на сайт президента .
С подачи сетей «Bespredel.org» и « Gulag.net».
— Какие, к чёрту, клипы… о чём?
— Банки, фамилии ваших бандитских подельников за рубежом, номера счетов в оффшорах. ЧВК «Вагнера», которую вы забросили в Сирию. Порно садизм с заключёнными Астаховой, Мареченко и Золиной, которому вы подвергали их на даче. Махинации с ГУПами, откаты при закупках для ГОЗ. Торговля наркотой и убийство троих заключенных в ИК Свердловской ГУ ФСИН. И многое подобное.
— Ч-ш-што вы х-х-хотите? — Едва выдавил из себя Рудник, поскольку, с неумолимой беспощадностью, схватил за глотку вывод из услышанного: всё его бытие, служебное и личное, было несколько лет под колпаком какой-то из «Контор». Его пасли давно, на высшем уровне двадцать четыре часа в сутки. Кто?!
— Мы хотим вашего присутствия завтра на улице Тухачевского, дом пять в квартире тридцать восемь. Там вы просмотрите несколько сюжетов об уголовных афёрах и преступлениях во ФСИНе.
— Какие г-гарантии моей без-зопасности? – выстонал Рудник, оседая в кресло: не держали, преобразовывались в ватную, дрожащую субстанцию ножные кости с мышцами.
— Ваши мозги. Они должны подсказать вам, что живой Рудник нам полезнее дохлого. Не стоит рубить голову курице, которая насобачилась нести золотые яйца.
******
Рудник смотрел фрагменты видео, которые ему крутили. Включил видеокамеру зачехлённый в камуфляж хозяин «хазы», куда пришёл генерал с двумя охранниками. Матёрого сложения бесстрастно-молчаливый спецслужбист, посвёркивая в прорезях колпака на голове сталистыми глазами, включил компьютер.
С экрана хлестали по глазам голые женские задницы, курчаво-волосатые промежности и груди, оскаленная генеральская ухмылка Рудника, резали слух вопли правдолюбивого сержанта Сальского, восставшего против садизма «активистов» и «смотрящих»…обрезок железной трубы, переломившей его бедро … фонтанчик крови, хлеставший из перебитой вены… трое конвоиров, тянущих в разные стороны концы верёвочной петли на горле зека… его лезущие из орбит глаза и сизый шмат языка изо рта.
Эта пыточная, кровавая «живопись» перемежалась со столбцами цифр: номера счетов в зарубежных банках, названия улиц, фотографии вилл, на них номера домов и квартир — генеральской собственности… фото договоров со строительными фирмами, миллионные суммы оплаты за фиктивную, не сделанную работу… видео картинки персональных камер «пожизненников», восседающих на кожаных диванах с кальянами в зубах… пакетики наркоты на лакированных столах… мобильники в руках… иезуитская шкала оплаты за УДО… покорная, затравленная вереница тюремных рабынь, скрюченных на полу и распятых верёвками на стенах в порно-садистских оргиях: бурлила, пучилась зловонно, кровавым, хищным скотством утроба Российского ФСИНА….
— Хватит! – задёргался в кресле, взревел генерал Рудник. Торчал в нём калёным штырём один-единственный вопрос: когда отдаст вот этому, и тем, кто за ним, свои, накопленные в азартном беспределе, миллионы, – сколько останется в загашнике, чтобы потом смыться за бугор и доживать там в сладостной безвестности?
— Не выйдет смыться. Не дадим, — сталисто, скучновато считал стражник с мозгов генерала его драп-вожделение.
— Что вы хотите от меня ? – Обессилел от рентгеновского облучения генерал.
— Терпения. Всё, что вы видели, – цветочки. Теперь смотрите ягодки.
Возник на экране монитора лист договора с текстом. Текст укрупнился, скакнул к глазам. И вице-главный тюремщик узнал свой договор с американской фирмой «Амерес» на поставку всему ФСИНу охранно-электронной системы в колониях.
— От этой сделки, от завышения в разы цены в отчётах, в ваших генеральских карманах и в офшорах осело триста миллионов зелени. Вы отказались использовать нашу комплектацию и закупили её у американцев. Теперь вся электроника охранной службы контролируется её изготовителями. Вплоть до полного отключения.
— Мы этого не знали во время сделки! – взвыл генерал.
— Для президента и Генпрокурора незнание – не аргумент. Теперь включи воображение, генерал, представь, что будет, когда твои «пожизненники» с гаджетами спланируют очередной бардак в колониях при помощи подельников- америкосов. Полмесяца назад вы подавили бунт под Свердловском. Итог для ФСИНа после сбоя в электронике и налёта на охрану – восемь ЗЕКов и два стражника – «двухсотые», в гробах. Вам удалось спустить всё на тормозах. Но ваш пахан заступник из Москвы теперь в глубокой заднице. После правительственного шмона он за пределами всех рычагов. И не тявкнет в защиту вас, паскудников, когда америкосы опять отключат сторожевую кибер-систему. Плюс ко всему – полсотни трупов в Сирии из батальона «Вагнера». Вы продали его ИГИЛУ за десять миллионов шекелей, слив информацию о маршруте. ИГИЛ устроил батальону мясорубку под Дейр-Эз –Зоре. Всё это, вместе с американской электроникой и бунтами в колониях, если прорвётся к президенту ….
— Дов-вольно! — изнемогая, сипло проскрипел заглатываемый змеиной пастью «лягушонок», — с-с-сколько вы хотите?
— Всё. Твою смердящую душонку и потроха с кишками.
— Что… надо делать?
— Для начала в системе ФСИН поменять местами «плюс» и «минус».
— Не понял.
— Пожизненники, рецидивисты, чиновное ворьё, убийцы, которые кайфуют у тебя за «смазку», должны быть загнаны в режим для бешеных собак – без продыха и без пощады. Таким — плеть, палка, карцер. Распорядись снимать особо смачные картинки на видео, перегонять в соцсети и на телеграмм-канал, который от нас получишь. «Случайники» и те, кто по нужде сорвался, — для них тотальное УДО. Освобождай бес-плат-но, в массовом порядке. И не дай бог тебе опять отсасывать из их УДО наживу. Раздавим сразу.
— Само собой… да нет базара, – позволил себе блатняцкий юмор оживающий генерал, пульнув шматком жаргона из спазматического горла: ему было позволено пока дышать вот этим воздухом… сидеть всё в том же кресле. Продолжил: — Что делать со счетами – в Швейцарии, в оффшорах? Они, насколько понимаю, пока не заблокированы?
— Их надо нарастить.
— То есть?! – Вынырнул из шокового изумления генерал.
— У ФСИН почти полста коммерческих договоров с такими же пауками в банке, как и ты: Чубайсом и с французской эмигранткой, агро-сучкой Скрынник, с банкирской б—-ю Прибиулиной, с её подпольными активами в Израиле и в Англии, с Ходорковским, с укро-бендерами Коломойским, Порошенко, Ющенко, Зеленским и прочей фашистской сволочью…
— Рысин! – стонуще, исступлённо взвыл Рудник. — Сучонок! Его, помощника, работа! Кроме него про те контракты никто не знал! Я же платил гадёнышу куда жирнее, чем главбуху! И эта мразь продалась …
— Молчать, скотина, — размеренно, гадливо наехал и передавил истерику Хозяин «хазы». — Рысин не продаётся. Он служит Родине. В его крови присяга и честь офицера, в отличие от твоей, где перемешано бабло с дерьмом. И с этого момента ты будешь, если нужно, лизать ботинки Рысина и делать то, что он прикажет. Всё уяснил?
— А у меня есть выбор?
— Есть. Ствол под челюсть и нажать курок. Чтоб череп развалило и мозги по стенам — с гарантией, наверняка.
— С этим я подожду. Что надо делать? Я не ослышался: счета в Швейцарии, в оффшорах. Их надо …нарастить?
— Чем интенсивнее – тем больше твой процент.
— Какой… процент?
— В счетах. Мы оставляем тебе для начала три процента. Можешь расходовать их на себя, на нужные затраты в этих пределах.
— Я что… останусь в должности… плюс эти три процента? – В нём размораживался, истаивал капелью генеральский ливер: сердце, печёнки, почки… возобновлялся кровоток… Наверное, так чувствовал себя окоченевший и восставший из гробницы Лазарь, вернувшийся на этот свет Всевластным повеленьем Иисуса. Страж в маске наблюдал с брезгливым любопытством через глазные прорези конвульсию возврата к жизни. И, насмотревшись, продолжил:
— Ты мастер махинаций, гроссмейстер кидняка, бандитских вариантов обдираловки. В твоих договорных контрактах – такое же жульё, подобное тебе. Вы пауки в тюремной банке. Ты назначаешься отныне главным пауком. И обдираешь остальных – во ФСИНе и за бугром, под нашей крышей – для пополнения счетов в оффшорах и Швейцарии. Всё остальное – до мелочей, тебе изложит Рысин.
— Я… что… могу уйти… отсюда?
— Последнее. Включи мозги на полную. Запоминай в деталях. В ИК-53 Свердловской ГУ ФСИН «пожизненник» Забелин. По кличке «Ворошиловский стрелок». За ним три трупа.
— Забелин… дальше что?
— Через «смотрящих» устроишь ему тёмную. Пусть основательно помнут – без повреждений. Доставят в лазарет. Там усыпите. Запустите базар по камерам от медсестры и Рысина: Забелин ночью дал дуба, сыграл в ящик. Гроб захороните закрытым. Забелина живого, тепленького – слышишь? – мы той же ночью заберём к себе. Запомнил всё? Живого и здорового! Вопросы есть?
— Вы кто? Не ФСБ — само собой, они меня, если б знали эту информацию, уже давно…
— Эгье-а- шер- эгье, — размеренно, гадливо наехал, перебил Хозяин. И перевел с древнееврейского: «То не твоё собачье дело».
И Рудник почти физически, всей кожей ощутил, как от Хозяина упруго полыхнул, ожегший холёную генеральскую плоть, протуберанец омерзения.
Ворошиловский стрелок.
…Забелин, «Ворошиловский стрелок», он же «Иван Бездомный», сброшенный в паскудство нищеты, оставшийся бомжом после бандитско-рейдерского захвата его фермы и переживший сумасшествие жены, смерть дочери, — этот Забелин, собрав все силы, напрягался. Упираясь коленями о переднее сиденье, елозя носком левой туфли о задник правой, сдирал её со ступни. И, сделав это, ликующе, победно осознал: «Готово!»
Пошевелил, освобождённо, пальцами в носке. Затих, переводя дыхание. В горле посвистывал, скользя через мокроту, воздух. Долбило рёбра изнутри неистово пульсирующее сердце – нетерпеливо, дико.
«Теперь дальше!»
Он ёрзал задом по сиденью «Мерседеса», сдвигаясь к его середине до предела, пока не впилась в задранные кисти рук, стиснула их до рези сталь наручников, продетых через ручку над окном. Он поднял ногу, освобождённую от туфли, протиснул её в прореху между двух передних сидений и потянул ступню в носке к рулевой баранке. Над ней, на чёрном козырьке, крышующем панель с приборами, покоилась цель всей жизни – жёлтая барсетка: сокровище телячьей кожи. Она хранило в себе главное для смердящего остатка этой жизни: ключ от наручников.
Носок его ноги, балетно оттянувшись, скрючился, но не достал до кожаного хранилища с ключом. До сумочки остались сантиметры. Безжалостная сталь наручников, окольцевавшая две кисти, впилась в кожу, под коей выли, вопили от нестерпимой боли кости запястий. Он яростно окрысился:
«Паскуды… вашу мать…ша, суки! Ещё немного!»
Упёрся подошвой правой ноги в пол и приподнял зад над сиденьем. Струнно натянутое, выпрямленное тело дрожало в напряжении. Под сталью кольца на запястье лопнула кожа и кисть обожгла цвикнувшая из трещины кровяная струйка.
Но зачехлённые в носок пальцы левой ноги достали до барсетки, просунулись под её ручку. Прервав дыхание, Забелин осторожно потянул барсетку на себя. С чуть слышным шорохом она скользнула по панели, сорвалась с её бока и закачалась на ступне.
Предсмертно, обморочно он осознал всю драгоценность мига: жизнь обретала давно потерянные цель и смысл. Теперь осталось только не подгадить себе, родимому, напоследок и довести всё до СВОБОДЫ! Он опустил зад на сиденье. Сгибая ногу, задирая колено, он потянул барсетку на ступне к себе. Заваливаясь на спину, упёрся затылком в дверь и ощутил округлой костью черепа надменную несокрушимость своей железной клети. Согнул ногу с барсеткой, поднёс её к рукам в наручниках. Иссиня обескровленная, но всё ещё живая кожа на ладони коснулась барсеточной кожи. И впилась в неё мертвой хваткой!
Он подтянулся, сел, прильнув спиной к двери. Просунув пальцы левой руки в барсетку, стал шарить ими. Наткнувшись на угластую малость ключика, содрогнулся в ликующе-коротком пароксизме. Достал ключ двумя пальцами, примерился и отомкнул наручники.
…Ичкер, прихлёбывая кофе в забегаловке при автозаправке, смотрел на монитор айфона, соединённого с обзорной камерой в машине. На нём, в едва подсвеченном полумраке машины, фиксировались все развороты и извивы тела «Ворошиловского стрелка». Сообразительность ЗЕКа-смертника сработала, нашла единственный, расчётливо оставленный ему шанс – он дотянулся до барсетки и разомкнул наручники!.
Тут на Забелина обрушилось иное измеренье всех вещей. В том, предыдущем, истаяла, отпрянула в небытие нерасшифрованная событийность: тюремная внезапность нападения фраеров: шестёрок, петухов… отключка почти замертво… стерильный и надменный лоск не их, не ЗЕКовской санчасти… изрезанная в драбодан, чужая, не Забелинская морда …две непонятных и ненужных фиксы на зубах… поп с предложением покаяться и исповедоваться… и, наконец, вот этот выезд в ночь с охранником…Куда?! Зачем?!
Забелин в «Мерседесе», напрягая зрение, всмотрелся через затемнённое стекло машины в малую кафешку при заправке. Нащупал взглядом за светящимся её стеклом пятнистость камуфляжа за столом – его водила и сторожевик в одном лице, сидел спиной к окну, выхлёбывая кофе из пузатой чашки.
«Ну, фраер, дело сделано! Мерси вам, с данке шёном, мусора… сиди, не оборачивайся, падла!»
Кипящей лавой, ускоряясь, бежала кровь по жилам, клубки набрякших мускулов мгновенно выполняли все импульсы из мозга и тело, подчиняясь им, легко и невесомо скользнуло на переднее сиденье. Придурок в камуфляже, умотав в кафешку на заправке, оставил ключ в барсетке.
«И ключ в зажигании!»
Машина завелась урчаще, еле слышно, вкрадчиво. И столь же вкрадчиво, бесшумно, тронулась мимо колонки. Прокралась рядом с фосфоресцирующей, блёсткой вывеской «Роснефть» и выкатилась толстою резиной на твердокаменность бетонки.
Взобравшись на неё широкой цепкостью всех четырёх колёс, блестяще лаковое тулово «дойч-зверя» взревело мощно и неудержимо, рвануло в ночь.
Единственное, что напрягало: менты… или Росгвардия… иль ФСБ-шная спецуха, отправивши во тьму машину с ЗЕКом, не удосужились отладить фары: машина рвала ночную беспросветность, выхватывая из неё не больше тридцати летящих под колёса метров. И этот мизерный отрезок, в аварийной ситуации, на скорости…а, к чёрту! Всё потом! Пока рвать когти на скоростном пределе, уйти за час как можно дальше, не меньше часа гнать!
Бетонка бешено пласталась под колёса. Змеилась, била в напряжённые глаза свежепокрашенная белая полоса, остерегающе отсекая бетонку от обочины, за коей дыбилась стена из леса. И, подчиняясь ленточному отсечению, летел Забелин в ночь. В свободу для возмездия.
Побег.
Ичкер в кафе высветил на экране айфона Пономарёва, сказал генерал-полковнику:
— Достал ногой барсетку. Дальше всё, как и спланировали. Где он?
— Гонит под сто тридцать на ближнем свете. – Генерал отслеживал на матовом экране ползущую по трассе точку… – Двадцатый километр на трассе М-39. Безбашеный, ополоумел от свободы, рефлекс опасности ниже нуля.
— Вся эта операция – как серпом по… – угрюмо, с жёстким сожалением выцедил Ичкер. — Его бы, бедолагу, с его безбашенностью к нам, в спецназ.
— Да пробовал я его УДО на уровне Генпрокуратуры. У них и у судейских – на него шерсть дыбом – угробил судью с присяжным и ранил прокуроршу. Бесполезно.
Добавил, выцедил сквозь зубы, катая желваки по скулам:
— Дожились, твою мать! В своей родной конторе приходится готовить через кровь и трупы операцию, чтобы осваивать Сибирь с Дальним Востоком. Ладно… проехали. Ближе к делу. Сколько у нас времени?
— Плюс-минус час, – прикинул Ичкер.
— На случай, если раньше бросит машину и нырнёт в лес, запустил в сопровождение вертолёт с шестью оперативниками.
— Я зарядил его мозги на час, будет гнать машину не меньше часа. Где фура Кротова?
— Уже проехал пол-просёлка. До перекрёстка с трассой минут двадцать, максимум тридцать.
— Рейс Кротова вне графика, с напрягом – не дали отдохнуть от прежнего. Чем уломали? – спросил Ичкер.
— Обычной заманухой – двойная плата.
— Патруль ГАИ?
— Стоят на перекрёстке Сработал наш звонок из Трансконторы: у Кротова в кабине наркота.
— Что с габаритами на фуре?
— Всё сделали после техосмотра. Теперь о главном. Неделю назад Медведкин и Зюбайс встретились в Давосе с норвежцами, финнами и шведами. На встрече был и наш клиент: вице-посол америкосов.
— Уильям Гир ?
— Он самый. Официоз для прессы – контакты меж Россией и ЕС, попытка сгладить разногласия по Украине и Казахстану. Но стержневая тема в СМИ не просочилась.
— Скорей всего наш Севморпуть. И кластеры в Сибири. Нейтрализация их инфраструктур, когда мы впрессуем америкосов в наши условия. Или дадим под зад коленом.
— Похоже. По информации из Госсовета Медведкин и его масонская обслуга в мае готовят спец-рейд по узловым объектам Заполярья: морские порты и аэропорты в низовьях Колымы, Индигирки, Лены. Охрана Севморпути: эскадрилья МИГ-31БМ, 98-й авиаполк 45 армии ВВС, их база под Мончегорском. В маршруте все узловые центры и два кластера с лантаноидами и половиной таблицы Менделеева. Хозяева — Норникель, Роснефть, Газпром, Лукойл и Росшельф.
— А, значит, Дудинка, Сабетта, Диксон, Тикси, Певек, Черский и Зелёный мыс. Когда мне надлежит быть в Черском?
— Вчера.
— Ещё раз суть задания.
— Прежде всего – хронометраж и аналитика работы американской HAARP Аляски. Затем — Глубинная аналитика всех слабых мест охраны Севморпути и кластеров. Их уязвимость для кибер атак америкосов из Loon и DeutscheTelekom, маршрутизаторы, системы управления, программное обеспечение. Вся их начинка не наша, Нижегородская, а, как и во ФСИНе, от фирмы CISCO (USA). Там заполярное чиновное ворьё за миллионные откаты купило комплексы и «электронные ящики» америкосов, хотя вся их кибер начинка дороже нашей в десять раз. Проверь. Как только подтвердится – немедленный арест всех фигурантов с заменой оборудования. Сам не светись. Свяжусь с коллегами из Магаданской и Якутской ФСБ – они сработают.
— Понятно. Что дополнительно?
— Весь комплекс действий по замене вахтовой системы Севера на стационары – с жильём и бытобслуживанием. Есть в Черском быто комбинат, пятнадцать филиалов в Заполярье и Сибири, хозяин – некий Косенок. В правительстве наметили всю его бытовую сеть размножить, укрупнить и сделать базой для охвата стационарами всего Заполярья и Северного флота. Мы зафиксировали матёрый интерес к ним и Госдепа. Предполагаю, Запад с Пентагоном рванут на опережение, внедрятся к Косенку своими инвестициями и подгребут весь бизнес под себя, нашинковав его своей компьютерной, шпионской техначинкой. Прощупай на реальность ситуацию.
— Подробнее о Косенке, Иван Алексеевич.
— Бизнес-акула, распялился своими быто-филиалами на большей половине Заполярья. Экономист и выпускник Плехановки, глобальный теоретик. Матёрая персона, автор какой-то супер формулы, которую пока не опубликовал. Есть информация, что МВФ и финансисты готовы вытащить его в Давос, заслушать на предмет вооружения той формулой себя, любимых, издыхающих. Тебя зароем, громыхнём пять залпов и вылетишь. Транзит до Черского из Москвы. В контактах с Косенком — желательна его инициатива.
— Иван Алексеевич, ещё раз о Ваньке с Виолеттой, она может не выдержать: все эти опознания костей с горелым мясом…
— Евген! Нельзя иначе. Аверьян и медики поработают с ней, с Ванькой после комиссии. Комиссии по всем параметрам: анатомический, физиологический, зубопротезный и соответствие на ДНК. Надеюсь, сознаёшь их уровень по твоей персоне? Необъяснимо гибнет свежайший генерал, привёзший пять досье из ЦРУ на нашу пятую колонну – кость в горле либерастов. Тебя для полного контроля и нейтрализации вбросили советником к вице-премьеру, где свяжут руки в круглосуточном надзоре. И никудышное актёрство Виолетты, если узнает о тебе, живом, на похоронах Забелина, завалит операцию в самом начале, ещё до полиграфа.
— Вы правы.
— Всю твою будущую аналитику по Севморпути и кластерами Заполярья впрессую в докладные президенту. Если появится вопрос, кто составлял, ответим: наш зашифрованный, «спящий» до этого агент по Заполярью. И предложим твою кандидату в Госсовет. По всем параметрам, кремлёвец скоро отберёт у либерастов и передаст туда все рычаги реальной власти. Вплоть до финансовых.
Свержение пахана.
Его, тюремного бугра, чья масть самозванного, некоронованного Пахана, налитая звериной силой, которой уже нечего терять, подвергли наглому сверженью. До этого он сам убрал предшественника, беззвучно, тихо придушив того подушкой ночью, когда в отключке, нажравшись спирто-чифиря, храпели все его шестёрки.
Теперь настал его, Забелинский черёд? Два быковатых сопляка свалились ниоткуда на их зону. Запрос малявами про масть двоих в другие зоны ничего не прояснил – такие там не чалились. За что, на сколько, успели или не успели ссучиться, бывали в петухах, шестёрках, фраерах, козлах, верблюдах, штемпах, поднялись до порченых фраеров иль коронованы в законе – никто не знал.
Их место у параши, как и положено для мутняков, и с сильным подозрением на мусорную масть-подставу, определил Забелин. С чего и началось. Двое окрысились, попёрли на рожон, быка врубили.
Забелин, как Пахан, вломился в дело по понятиям — встряхнуть кукушку фраерам за бунт, дать по рогам. Но непонятным образом в непознаваемом ударе сам взлетел ногами вверх и рухнул на бетон лопатками. Его шнырей, доставшихся по наследству, в количестве пяти штук, за несколько минут до этого всё так же, в сучьей непонятке, затребовал к себе Дэпан. Все остальные лохи, петухи, козлы и фраера, ходившие в шестёрках у Забелина, как по команде взбеленились, месили кулаками и ногами от души, пока их не отвадила дубинками стража — опера Дэпана.
Забелин вынырнул из чёрного забытья спустя два дня. В зрачки плеснулся свет, ожёг сетчатку. Зажмурившись, он ощутил себя, свои мясо и кости, которые зудели, тупо ныли. Перебинтованное лицо свербило и чесалось каждой клеткой. Изрезали? Когда… зачем?! Забелин шевельнулся, и тут же ощутил тугой захват ремней, которые окольцевали руки и ноги: он был привязан к массивной койке Под правой ладонью бугрился пульт от телевизора. Ему, пожизненнику, открыли доступ к телеящику? За что такая милость?! За что и от кого?!
Он отключал его часа на три-четыре, на сон. Всё остальное время слушал и смотрел события страны и мира, отрезанных тюрьмой пять лет назад. Его сознание, мозги выпускника Тимирязевки, затем ограбленного, сброшенного в нищету фирмача, как губка, жадно впитывала давно забытые реалии текущего за стенами санчасти бытия. Оно почти не изменилось. Его страна бурлила и зловонно пучилась пост- перестроечной заразой: всё так же, те же паханы от власти и бугры от бизнеса воровали. Их арестовывали и сажали, а воровство не уменьшалось, а капиталы и общак Сбербанка, Центробанка по прежнему забрасывались за бугор… всё так же умирали и болели дети, зажатые тисками нищеты, а Телеящик с его зажравшимся Эрнстом, позорно ныл и клянчил: подайте пацану на операцию… всё те же сидели в Думе и Совфеде, клепая все законы под себя, … а судьи, прокуроры, закупленные с потрохами, отвешивали срок любому недоумку, который вздумал искать правду или справедливость. И всё это на фоне озверения к России всех Европейских и американских демо-педерастов.
Входящие врачи, медсёстры вершили процедуры молча, не отвечая на вопросы: уколы, внутривенные вливания. Палата, где он лежал, была чужой, не лагерной, жратва и обхождение вогнали в шок – по ресторанному обильная вкуснятина, вдоволь и без надзорного рыка.
Через неделю ему сказали открыть рот. Он не открыл. Ему зажали нос. Когда он с хлюпом, задыхаясь, втянул сквозь зубы воздух, в зубную щель протиснули армейский нож. И с хрустом стали разворачивать. Он сдался. В рот вставили пластмассовый тугой распор и напаяли на коренные зубы две коронки. Ещё через неделю разбинтовали голову. В сортир водили два быковатых держиморды – с взведённым «Стечкиным» и электрошокером. Но – без побоев и тычков. В висевшем на стене квадрате зеркала проплыла мимо Забелина до дикости чужая, не его, Забелинская, физия.
Потом в палате появился поп. Забелин уже мог сидеть на койке с рукой, прикованной наручником к её дубово неподъёмной массе. Священник здесь, в палате смертника? И «Ворошиловский стрелок» уверился теперь уж окончательно – он не в колонии и не на зоне.
— Будь здрав, раб Божий, — сказал священник, огладив широко лопатистую бороду. И сел в углу на стул. Продолжил.
— Меня предупредили, беседа будет зело нелёгка, поскольку я, служитель церкви, не научился ботать по фене. Каюсь, сын мой.
— С волками быть – по фене выть, па-па-ша. Готов отбросить феню и говорить по-человечески. Я Тимирязевку кончал когда-то, – сказал Забелин. — О чём будем базарить… то-есть, беседовать?
— Покаяться и исповедоваться, снять груз с души не желаешь, Захар, сын Алексея ?
— И даже имя с отчеством сказали! Ну-ну. А я уж и забыл про них за пятилетку. Кто вас послал ко мне? Кого из меня сделали? Где я?
— Я не к тебе, сын мой. К твоей душе, грехом отягощённой. Тобой загублены три жизни…
— Две.
— Раскаянья душа не просит? Вина перед загубленными – тяжкий груз. Покайся, исповедуйся, Господь облегчит кару за три жизни, не ты, а ОН вдохнул их в грешные тела…
— Я же сказал – две. Третья очухалась… Вот это самый тяжкий грех: недострелил ту мразь из прокурорской кодлы. Успел судью с присяжным завалить, тех самых, что отнимали на суде для Пензенского губернатора дом, ферму со скотом, машинный парк и пахотные земли. Я людям дал работу! Кормил, зерно растил, детишек молоком поил! Всё отняли, осталась одна баня. Там умерла в простуде дочка. Жена, беременная сыном, свихнулась, увезли в психушку. Там и скончалась. Тогда и стал тем самым «Ворошиловским стрелком», купил винтовку с оптикой. Судью, паскудника, с присяжным пристрелил и ранил прокуроршу. Была малява с воли: та профурсетка прокурорская очухалась, снова погоны носит, опять будет сажать и приговоры выносить за бабки. Удастся вырваться отсюда – найду и дострелю!
— Да что ж ты так озлобился, сын мой? – Растерянно мял, теребил позолочено-резной крест на груди пришелец из иного мира, недостижимого до самой смерти, а, значит, – бесполезного, никчемного для колониста.
— Не сын я всем вам, граждане попы. Ни вам, ни вашему фуфлу по имени Святая церковь. Создатель есть, а вы все самозванцы, прилипалы. ОН вас не назначал в посредники! Не тратил бы ты своё время, гражданин хороший. Да и моё в пристяжку. Его не так много осталось. Я смертник. Здесь сгнию. А ты иди, зови паству к смирению.
Зависло долгое, свинцовое молчание. Священник осознал свой беспощадный проигрыш. В отлаженных до этого, без промаха разящих изречениях, догматах, которые он величаво и непререкаемо выплёскивал на прихожан, он не нашёл ни одного, способного затронуть этого…закованного в цепи тела. Но не Духа.
Визит из тьмы.
Перед самой полночью владелец, гендиректор Заполярной быт корпорации «Тугут» Косенок написал последний знак в формуле, закрыл скобку и поставил точку. Она венчала многолетний, адский труд.
Шестьсот листов исписанной бумаги, в которых покоились почти двадцать лет его работы, начатой после Плехановки, работы, которая настырно, оголтело втискивалась в бизнес, выкрадывая его время у сна, эти листы лежали перед ним, уложенные в папку.
Захлопнув папку, он посмотрел в залепленное снегом окно. За стёклами пуржила, бесновалась вьюга.
Он вспомнил погожий день весной, когда озарило решение – как завершить работу и впрессовать её в единую биохимически- математическую формулу, бесстрастно, безошибочно определявшую соц. стоимость любого изделия, произведённого руками человека, его усилиями, интеллектом. И на базе формулы — стоимость самого человека.
Асфальтовый, замкнутый квадрат двора с облупленными скамьями и белой паутиной бельевых верёвок, с кокетливой халупой и коровником в конце двора соседки Лиды, что убиралась в доме Косенка и поставляла молоко, творог и сливки его семейству, — всё это потрясло его своей микроскопической ничтожностью Над всем, над ним самим, над распахнувшимся до горизонта посёлком Черский нависла грузной, неизмеримой тяжестью его продуманная формула.
В ней спрессовалось человечество с его блошиной суетой и вековечной жадностью к комфорту, с его утробным интересом: «А сколько это будет стоить?», с их жалкими страстями вокруг семьи, детей, работы.
Оно, всё это человечество, безмерно расползаясь, затопляя континенты, бурлило в примитивно неуправляемом хаосе. Всей этой расплодившейся бессчётно биомассе, которая сжирала мегатонны продовольствия, переварив их, гадила и засоряла земную среду — всей этой массе необходимо было тотально массовое сокращение. Чтобы затем загнать урезанное Пандемиями стадо Хомо двуногих в железную клеть порядка и контроля без государственных границ, где стоимость и цену каждого бесстрастно, безошибочно определит его формула: сколько стоит этот или тот со всеми потрохами? И сколько стоит вещь, произведённая любым из них – в единой, спущенной для всех валюте! Только тогда мир станет комфортабельным для избранных! Куда он только что зачислил сам себя, безвестного!
Его до этого не допускали в блистающий мир звёзд – компьютерных, газетных, банковских, теле-канальных. Мир «королей» и «императоров» эстрады — шутов, павлинов размалёванных: полуболгарина, идиотически менявшего цвет бороды и шевелюры на черно-белые контрасты через день, всю его свиту из престарелых шлюх, с рабухшими под хирургическим ножом грудищами, лобками и губами. Тот мир фигляров, трескунов экранных, бурлил в багамах, куршавелях, и Египте, куда себе позволил выбраться Косенок с женой. Но теле, радио, газетная орда и блогеры крутились возле тех шоу-мартышек, не замечая бизнес-пахана Косенка с его солидной сотней с половиной миллионов и обходя невидяще и торопливо, как пень или булыжник на дороге.
Ну ладно, болтуны, фазаны крашеные! Теперь всю вашу крутизну надутую проткну научною иглой!
Пошатываясь, пуская очками солнечных зайцев, Косенок вышел тогда во двор. Посмотрел под ноги. В венозных трещинах, прорезавших асфальт пронзительно, отчаянно протискиваясь в щели, зеленели копьеца травы. В ней едва различимо копошились муравьи. Те и другие – всё хотело жить. И потреблять. Кому, какого качества и сколько – дозированно определяла его будущая формула.
Косенок, вознесшись на свою орбиту, всмотрелся пристальнее и обнаружил под ногами ультрамариновые нитки рек, шершаво-зелёные прыщи гор, маковые россыпи людских скоплений, пульсирующую квадратуру мегаполисов, игрушечную геометрию полей. Он с его формулой парил над всем этим хаосом. Директор усмехнулся ухмылкой великана – надо же так заработаться.
Он вынырнул из весенних воспоминаний, вернулся в реальность: -в зиму и пургу на улице, в ревущую симфонию победы во славу его формулы! После того, как на бумаге сложились, выстроились по ранжиру математически — химически-физические символы его открытия, его универсального прорыва в оценочную сущность всех вещей,– после всего прошло не более часа: Почти что час сидел он, бизнесмен, директор, в сиропно-сладостной нирване. В нём не осталось сил, чтобы пойти и разбудить жену в соседней комнате и поделиться с ней свершённым, отпраздновать победу.
Здесь началось необъяснимое.
Кончина муляжа.
Патруль ДПС-ников остановил фуру на трассе после просёлочного перекрёстка. Старлей, перебирая документы Кротова, велел выйти из кабины.
— В чём дело, командир? — спросил водила. Спрыгнул на асфальт, — я ж только что с просёлка.
Старлей, поигрывая жезлом и обойдя машину, неторопливо возвращался. Сказал негромко, вкрадчиво;
— Как это понимать? Фура без задних габаритов, на трассе ночью.
— Без габаритов? Какого хрена! — оторопело выдохнул Кротов, – клянусь, товарищ старший лейтенант, на техосмотре вечером технарь завгару доложил, что с фурой всё в порядке.
И Крутов дёрнулся к торцу КАМАЗа.
— Стоять! – хлестнул командой офицер. Спросил со вкрадчивым напрягом хищника, готового к броску:
— Что запрещённого везём? Оружие, спиртное, наркота?
Азартно-острым шилом царапал взгляд старлея. Добавил предостерегающе, зловеще:
— Колись, пока не поздно.
— Я что, придурошный, возить такое! – Подрагивал в сгущающейся опасности Кротов, — за десять лет работы ни разу не было проколов. Спросите у завгара! Весь груз — по накладным, клянусь… жена, детишек двое…
— Значит, чистосердечно и с повинной не желаем. Когда найдём при обыске – статья уже другая: до десяти – за несознанку и распространение.
— Какое распространение, вы что, товарищ старший лейтенант?! – взвыл, ошарашенно взмолился Крутов.
— Ну-ну. Рогов, на время обыска охранять вот этого! Начнём с кабины.
И, обойдя сержанта, взявшего автомат наперевес, старлей полез в кабину КАМАЗа.
Квадратная махина фуры сгустилась глыбой тьмы, проросшей из серятины бетонки.
Старлей обшаривал кабину КАМАЗа цепко и неторопливо, по сантиметрам: ночная фура без горящих задних габаритов, внеплановый выезд не отдохнувшего от прежнего рейса дальнобойщика… все признаки ночного нарко –трафика, о коем оповестил их райотдел звонок от анонима. Пакеты с нарко-дурью где-то здесь, они должны быть здесь!
В далёкой тьме чуть слышно зародился свистяще- вкрадчивый, растущий зуд. Он быстро приближался: летящий над асфальтом клубок света. Рогов всполошенно позвал в кабину:
— Товарищ старший лейтенант!
— Чего тебе? – спросил старлей.
— Там сзади прёт …
— Что прёт, куда?
— Похоже под сто двадцать или больше….
— Ты что не знаешь, как с такими?! Наизготовку ствол и…
Ночная тьма вонзилась в уши истошным визгом шин по асфальту и тут же с грохотом взорвалась сзади фуры. Удар швырнул её вперёд. Упруго-огневая, обжигающая лава хлестнула по стоящим у кабины, швырнула две фигуры на асфальт. Ополовиненная скрюченность от «Мерседеса», вломившегося по кабину под кузов фуры, гудела и расплёскивала вкруг себя слепящий смерч. Сжирало пламя без разбора железо, дерево, пластмассу, изломанные кости человека в «Мерседесе», облепленные обгорелым мясом.
Он, «Ворошиловский стрелок», наконец обрёл свою, теперь уж абсолютную свободу – от сломленного бытия, от иссушающей тоски по дочке и жене в психушке, свихнувшейся от горя. От геноцида, зверского глумления в колонии, где он остервеневший, напялил на себя и не снимаемо носил бандито-маску – чтобы выжить в жгущей днём и ночью ярости к воровитой, засадившей его кодле, хорьками обглодавшей его жизнь.
Спустя минуты всё это отлетело и прервалось. Дух воспарил над обожженными изломами скелета, прянул в ночную высь, освобождённый. Завис над смерчем огненной машины, над воплями и суетой трёх человечков…
Через три дня, пока ещё привязанный к остаткам обгоревшей плоти Дух изумлённо впитывал из выси непостижимость пышных похорон своих прожаренных костей… парчу и красный бархат гробовой обивки… надраенную блёскость орденов, медалей, звезду «Героя России» на подушке перед гробом… иссохшие, сочащиеся тоскливым ужасом женские глаза на дивном увядающем лице красавицы, одетой в чёрное… зарёванный испуг подростка рядом с ней, венки от ГРУ, Минобороны. От президента. И залпы похоронного салюта воину, герою.
Его обугленный, с иссиня-чёрными клочками кожи череп, прикрытый простынёй, зиял под ней провальной чернотой глазниц и скалился лихой, безгубою ухмылкой: авария на трассе ночью, взрыв, обгоревший труп Чукалина и погребенье на военном кладбище. Здесь, на закрытых похоронах, присутствовали пятеро. Пономарёв и Бадмаев держали под руки оцепеневшую, в непроходящем ступоре Виолетту. В сухом, стеклянном блеске глаз её сгустилась мертвенная отрешённость. Внук Иван несчастным, перепуганным зверёнышем, держался рядом с Аверьяном.
Поодаль в нескольких шагах стояла в серопиджачной паре VIP- персона – бесстрастная особа при золотых очках на тыквенной головке, принёсшая венок премьера. За линзами очков лишь изредка приподнимались веки, приобнажая кинжальность взгляда. В прищуре глаз закоксовалась терпеливая усмешка:
«Ну-ну, пока игра по вашим правилам. А дальше мы сыграем по своим».
Она же, эта VIP-персона, возглавивши комиссию правительства по распоряжению президента, вела расследование гибели Чукалина-Ичкера: сверяла ДНК, его зубные пломбы и коронки в досье из ГРУ — и трупа. Они сошлись. О чём и доложили президенту. Но опыт, агентурный нюх вице- премьера ловил зловонную струю несоответствия во всей этой мистерии: так примитивно и бездарно влипнуть спецагенту, проникшему в архивы Лэнгли и выкравшему их досье, в какую-то говённую аварию?! Запрещающе рисково, взломав весь график связи с Лэнгли, он запросил анализ ДНК Ичкера в ЦРУ. И, получив шифрованный ответ в сопровождении начальственного разноса, взрычал ликующе-звериным рыком: облепленный горелым мясом труп был не Чукалиным, который, смывшись от возмездия Америки в отцовские анналы ГРУ, доставил их досье президенту Рашки, доставил и вогнал их всех в предсмертно-исступлённую гоньбу по краю трибунальной пропасти.
«Значит, Пономарёв всунул в досье Чукалина туфту из ДНК для проверяющих?! Ну-ну. Учтём и это».
Скольких седых волос им стоили попытки реабилитировать себя в Кремле, представить Ичкеровские досье фальшивками из ЦРУ, фальшивками с давно известной целью: вбить клин между Кремлём, правительством и Думой. Как аргумент для президента: такое они уже проходили при Беспалом. А чем оно закончилось?! Пальбою танков по Верховному Совету и сто семнадцатью «двухсотых», зарытых тайно, в общей яме. Нам это — таки снова надо?!
… «Пока всё временно затихло …всё, вроде, устаканилось… на уровне Совбеза. Но этот Ичкер, вонючий русофил, опять удрал! Оставил им вместо себя зажаренную куклу, вот этот обгорелый центнер мяса! Надо прокачать — откуда они его взяли? Искать! Найти оригинал любой ценой! Ещё плотнее обложить все базы ГРУ, они, скорей всего опять затырили Ичкера где-то у себя».
Витал трепещуще над всем над этим мятежный Дух агрария, Бездомного-Забелина и мстителя, прорвавшегося в Паханы в содоме тюремного ада. Его пронзила вдруг истина происходящего, к которой его так и не пустили на земле: и сам он в прошлой жизни, и погребение его при пышных почестях – всё было стартом, иль трамплином для офицерских сил России, готовых защищать её любой ценой и жертвами. В которых он, Забелин и обгоревший его труп – всего лишь малая, полезная частица.
Ибо надвинулась и шла война, уже по счёту Третья-мировая, с назначенной главной целью и жертвой – Россия.
*****
Что-то тяжко хрустнуло и открылось в бездонной, искляксанной звёздами бездне Заполярья. Она полыхнула сполохами небывало-яростного Северного Сияния, будто его формула, безмерною, свинцовой тяжестью нависшая над бытием, возбудила гигантскую кочегарку Вселенского огня. Они схлестнулись яростно, непримиримо – Огонь и Тьма над шариком планеты.
Вплетаясь в эту схватку, в вой пурги, нежданно, дико возник, стал приближаться рёв мощного мотора. Аэросани в этой сумасшедшей круговерти, в полночь?! Какого чёрта …кто этот недоумок?
Косенок шагнул к окну и отодвинул штору. Вгляделся с высоты третьего этажа в чернильный мрак. Там отразился микрообразец творившегося во Вселенной: во тьму двора пульсарами врывались пучки неонового света из фонаря напротив дома – давно погасшего от замыкания. Теперь всё то же замыкание опять гасило-зажигало тот фонарь?!
Во мглистый, судорожный перепляс тьмы-света втёкла массивная, зализанно-багряная громадина аэросаней. Остановилась. В боку болида возникла и расширилась чёрная дыра овала. Из этого овала шагнула в остервенелость полуночи запакованная в кукашку – меховую шубу из шкур оленя – фигура с кейсом. Скользнула ко входной двери в подъезд.
«Болван сейчас напорется на отлуп охранника», — возникло предостерегающее опасение у Косенка: его не оповещал ни о каком-либо визите ни один из филиалов, разбросанных в низовьях Колымы, Индигирки, Лены,– тем более столь диком, полуночном. Сейчас охранник затрезвонит.
Но телефон с мобильником молчали.
Ворвался, взрезал тишину звонок входной двери.
«Охранник запустил ночного шатуна за ограждение – решётку? Уволю раздлбая, идиота!»
Он подошёл к двери, открыл внутреннюю, из окованной жестью лиственницы и заглянул в глазок второй – стальной, с английским цифровым замком. К глазам скакнуло и впаялось в зрительную память забранное в меховой овал капюшона узкое лицо. Под полудугами взлохмаченных бровей мерцали хладной синевой глаза с провально-чёрными, вертикальными, как у сиамского кота, зрачками. Из них струилась и пронизывала власть.
— Кто? – спросил сипло Косенок: необъяснимость ситуации, наслаивалась, припекала.
— Ми так и будем говорить за вашу формулу через железо? — С картавой, бархатной учтивостью спросил стоящий в меховой кукашке. Щели-зрачки в глазах пульсировали, расширялись. Нещадное тепло подъезда расплавило заиндевелость капюшона у вошедшего, растаявшие капли на нём отсверкивали россыпью алмазов.
«Он знает…он сказал про формулу!» — замкнуло что-то в Косенке под черепом, копируя фонарь в его дворе. После чего его рука, с суетной, торопливой автономностью, поднялась, повернула ключ в стальной двери.
Вошедший с небольшим квадратным кейсом гость снял кукашку с капюшоном, оставшись в чёрном, с красною отделкой, кителе. Повесил массивно-шерстяную шубу на вешалку. Неторопливо, молча, подволакивая ноги в меховых унтах, направился в гостиную. Сел в кресло, поставив рядом кейс. Поднял глаза на Косенка, стоящего в оцепенелости напротив. Сказал с придурошно-одесской, местечковой фамильярностью:
— Кузьмич, ви так себя ведёте, как будто бы не я, а ви мой гость в этой халупе. Но ви ж таки хозяин здесь. Садитесь.
Протестно-изумлённый, слабый импульс ворохнулся в оцепенелой сути Косенка: нахально-вызывающая роскошь его жилого трёхэтажника, распялившегося на полквартала Черского – это халупа?! Импульс, истаявши, исчез, ибо щели зрачков у гостя расширились, с пронизывающей цепкостью внедряясь в мозг хозяина.
— Ви ничего не хочете спгосить? – втёк в Косенка масляно-бархатный вопрос пришельца, губы которого остались безмятежно сомкнутыми.
— Как называть вас? Кто послал ко мне?
— Херр Косенку полезней знать другое – зачем я, Люций- фон- Левитус, здесь.
— Вы знаете про формулу. Кто вас послал ко мне? – Упрямо обретала былую твёрдость сталистая «Я» хозяина.
— Ви так настойчивы, Кузьмич, шо нету сил вам отказать, — с шутовским снисхождением поддался, уступил напору Люций — меня послали Давосские мозговики. Короче и точнее для профанов – GOOD KLAB. Или «Римский клуб». Или Биг-Фарма при иллюминатах – как вам удобней. От них узнал про вашу формулу Владыка..
— И кто этот Владыка? — всё более твердел и лез в суть полуночного визита Косенок.
— Мы никогда не называем его имени. За каждый наглый лишний раз язык может отсохнуть. Но вам это сейчас дозволено. Я назову его — твердел, заметно напрягаясь, гость.
— An’aaradamnom.pr./ nagaadhiraaja / tiira / tulya/ nR^ipatim /– — сгибаясь, выцедил гортанно-хладную надменность санскритских слов сквозь сдавленное горло визитёр. Закончил, хватая воздух пересохшим ртом.
— Перевести на наш, на русский, можно? – спросил Косенок.
— На ваш, на гусский? Я бы не стал теперь приклеивать Херр-Сэра-Мсье-Мистера -Дон Косенка к таким замызганным изгоям на планете, как укро-руссы. На их говённой мове и кириллице мной сказанное означает: «Посредник между Создателем и людьми, владыка гор, равнин, морей и повелитель всех двуногих». Для Посвящённых — BAFOMET – Подёрнулось благоговейным тиком лицо у гостя, — на этом – ша. Ми будем называть его Владыка. От его имени я послан.
— Зачем?
— Ви-таки испустили пгавильный вопрос. Ми добгались до самой сути. Зачем? За этим.
Гость сунул руку в щель кителя с багровой окантовкой, достал оттуда округлый слиток бронзы, бугривший жёлто-витыми кружевными завитками. В плоть завитков впаялся сверкающий холодно-огненным блеском алмазов шестигранник.
— Я должен был доставить это вам. Пантакль. – Сказал внезапно жёстко перевоплотившийся в диктатора, уже без местечково-шутовской картавости, пришелец. Продолжил:
— Алмазов здесь – на сорок семь каратов от корпорации Де-Бирс. Для вас трамплинный второй уровень. С которого вы сможете запрыгнуть в третий. И если мы всё сделаем, как надо, я удалюсь. А здесь останется Herr-Mister-Ser-Msie-Don Косенок, допущенный к трамплину, чтобы прыгнуть.
— И в чём отличие тех уровней?
— Вы, сотворивший формулу давосцам и Владыке, имеете сейчас недвижимую мелочовку: пятнадцать филиалов комбината в Заполярье и Сибири: пошив одежды, изготовление сетей, нарт и капканов, гостиницы, магазинчики, кафе и прочую дрянь. Это — мизер. Всё общей стоимостью по вашей формуле — какие-то сто пятьдесят восемь миллионов российско-деревянных.
— Для вас всё это мизер? — Ударило по сути Косенка и она взвыла: той самой сути, которая кусалась, извивалась, рвала когтями и клыками конкурентов, дельцов в законе, хребтом, хвостом виляла перед полицией, скупала, смазывала покровительство ментов и мэров, обретала крышу следаков и прокуроров в вибрирующих фейками фальшивых тендерах, которые сжирали жирные откаты за выигрыш, вбивая объекты от «Тугута» в уже обжитые уйгурами и отсидевшими своё бандосами Сибирско-Заполярные пространства. Оскаленная теснота в бездонной, тухлой трясине денег.
—И для тебя всё это мизер?!
— Не для меня. Для вас, дон Косенок. Для вас, которого ждёт третий уровень,- ухмылисто считал растерянное возмущение с мозгов хозяина пришелец.
— И что в нём, в третьем?
— В нём инвестиции и совладение в мега-корпорациях. Соуправление аптечной сетью от Биг-Фармы в Заполярье. На сотни миллионов евро, долларов и шекелей.
В нём власть. И исполнение практически любых желаний.
В нём знание и пониманье сути планетарных ситуаций и событий , в которые не посвящаются профаны и адепты, как первого, так и второго уровня.
— Вы прибыли, чтоб посвятить меня в третий?
— Чтоб сделать вам этапы посвящения, нужно ваше согласие.
— А разве есть дебил, который захочет отказаться от власти и исполнения любых желаний?
— Ви продали свою субстанцию – всю плоть и потроха с душой… Я зафиксировал согласие! Его нельзя забрать обратно! Торжествующий, победный рык истёк из гостя. Он выполнил возложенное на него. После чего обмяк, растёкся в кресле, отдыхая, закрыл глаза. Спустя секунды выпрямился, положил Пантакль на подоконник рядом со столом, где полыхали краснотою в зелени цветы размашистой герани. Продолжил с повелительным напором:
— Тогда начнём.
Поднял, раскрыл кейс, достал из его бархатной утробы кипу документов.
— Вам надо это подписать.
— Что здесь?
— Здесь наши инвестиции в корпорацию «Тугут» — в её пятнадцать филиалов в Северах. Я не ошибся?
— Не ошиблись. Кто, сколько инвестирует?
— «Кун, Леб и К*» в партнёрстве с Рейнско — Вестфальсткой корпорацией в Берлине – сто двадцать миллионов евро. И перед лейблом «Косенок» появится приставка «HERR».
Братья Лазард, банк «Гинзбург» из Парижа — пятьсот шестнадцать миллионов франков. И к Косенку добавится учтиво «Mсье».
«Спейер и К*» с филиалами в Лондоне и Нью-Йорке — двести двенадцать миллионов фунтов стерлингови триста миллионов долларов- и вашу фамилию возглавит англо-саксонское «SER-MISTER».
«Nia – Banken» в Мадриде — триста тринадцать миллионов песо или евро. И Косенок приобретает статус «DON» и приставку к именам дворцовой знати при королях Испании.
Весь капитал «Тугута» при этих инвестициях запляшет в них свои семь-сорок. Мы последим за этой пляской, и если она нас устроит, приделаем вам пейсы и отвезём в Иерусалим к стене для плача. Ви будете перед стеной рыдать за Холокост и каяться. Как должен каяться весь мир и фашизоиды.
— Что значат эти… семь-сорок?
— Понятнее для вас: ми сделаем сэр-мистер Александра Кузьмича соучредителем с партнёрской долей в нашем капитале – семь и сорок сотых процента. Время тянуть кота за хвост закончилось. Поставьте здесь ваш бриллиантовый автограф от обладателя Пантакля, подписывайте, Herr Кузя, — усмешливо и фамильярно велел пришелец, раскладывая на столике перед креслом финансовые документы.
И, разложив, он придавил их кругленькой, прозрачной ручкой с золотым пером, внутри которой скользили, извиваясь в сладострастии две голеньких, чешуйчатых русалки.
Растерянный восторг вползал на фейс директора – зачуханного быткомбината в заснеженной Черской дыре, забытой Богом Якутии, на коего свалилась благосклонность Посвящённых.
Мозг раскалился в бешеных попытках подсчитать приобретённое – его «Тугутовскую» долю от валютных сумм. Он, избранный, допущенный, складывал все, названные гостем цифры инвестиций. Сложил. Умножил получившиеся 1 461 000 000 — на семь-сорок. И разделив на сто, заполучил 158 миллионов Он задохнулся в сладострастии: ЕГО, «ТУГУТОВСКИЕ» СТО ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ МИЛЛИОНОВ ДЕРЕВЯННЫХ РУБЛИКОВ, взлягнув игриво, непостижимым образом стали валютой!
Сдерживая дрожь в руке, оторопело скашивая глаз на русалочье порно-лесбийство в ручке, он подписал всю кипу документов: оригиналы с копиями.
Пришелец, опустив глаза, из коих истекала, изливалась скучная брезгливость, пережидал. Всё это было многократно. Для этой необъятной дуры РАШКИ давно уж не нужны ракеты с термоядерной головкой. Её уж двадцать с лишним лет сдают свои рашко-чиновные плебеи и разжиревшие нувориши, сдаёт прожжённое ворье.
Сдают, холуйски извиваясь в преклонении, любой ценой пропихивая в лондоны-парижи-вашингтоны счета в их банки, жен с челядью, с мажористыми выродками. Сдают остохреневшую Рассею со всеми потрохами, недрами, заводами, лесами и полями, со всеми реками, с Байкалом; сдают в аренду на полвека китайцам и уйгурам, но главное — сдают ИМ. Тем, кто освоил за века главнейшую профессию планеты – мастырить на станке зелёные бумажки – хоть сотни триллионов. На каждой из которых бдит, надзирает, смотрит за ползучей оккупацией недремлющее ОКО их ВЛАДЫКИ. Процесс давно пошёл и близок к завершенью.
Поставив на бумаге последний свой автограф, «допущенный» теперь сэр-мистер-херр-мсье-дон спросил с вибрирующим торжеством:
— Я подписал… Что будем делать?
— Теперь вам надо делать вид.
— Что это значит?
— Вам надо делать вид, что ви, сэр Косенок, приклеивший свои семь-сорок к НАМ, по-прежнему хозяин на «Тугуте». Ви будете всем делать этот вид на конференциях и форумах, в Давосе, с трибуны Думы, на первых и вторых TV-каналах и раздавать всем интервью. Ваше лицо размножится на всех экранах, а голос Косенка полезет изо всех щелей — от радио до утюга. Ви будете красиво говорить про оживляж Россией Заполярья… Что именно — то вам напишет перед каждым разом ваш Хозяин, владелец банка под названием «Тугут». В итоге будете иметь всё то, чего давно хотели: вас теперь узнает стая блогеров и журналистов – в Москве и на Багамах, в Сочах, Сейшелах и в Давосе. А все шоумены, шоб они сдохли, усохнут в чёрной зависти. Ви же хотели этого?
— Не только этого. Хочу узнать: с чего, зачем такая щедрость для меня, полярного клопа с моим « Семь- сорок», для тех, у кого 92,6? И для чего вот эта бляха с бриллиантами – Пантакль?
— Ви нам всё больше нравитесь, Кузьмич, – логично мислите и рассуждаете. Начнём с Пантакля, которого ви неразумно обозвали «бляхой». Встаньте! Возьмите его и себя в руки! И повторяйте слово в слово!
— О Адонай, Iеве, Зебаотъ, о превысшiй отецъ, творецъ неба и земли, четырёхъ элементовъ и высшiхъ духовъ, заклинаю тебя, ради твоихъ силъ и добродетелей освятить этотъ ПАНТАКЛЬ, который изготовлен для твоего блага!
Пронзала Косенка отточенная чужеродность словосочетаний. Он повторял послушно заморожено порабощающую вязь слов – разбуженное и извлечённое из тьмы веков магическое заклинание.
— Я заклинаю тебя, источающий эманацию ПАНТАКЛЬ, именемъ истины, жизни, вечности, именемъ творенiя, произошедшего изъ ничтожества, чтобы ничто не мешало в моемъ прирастании богатством, силой, властью! Властью, богатством, силой!
Они закончили магическую формулу воззванья к Адонаю – единокровного близнеца новорождённой формулы от Косенка. Две формулы слились на старте предстоящих действий — магический пришелец из глубины веков – и современное творенье Косенка на стыке математики, физики, химии и психологии.
-Теперь я в третьем уровне? — спросил, едва ворочая задубевшим языком, Косенок. Свирепо-властный текст, замешанный на зомби-излучении Пантакля, сдавивший метастазами всё тело, истаивал и отпускал неспешно, нехотя.
— Теперь тебе позволено знать кое-что, – изрёк Люций-фон-Левитус, рождённый тьмою рептилоид, – ты спрашивал, зачем нам и Владыке твои пигмейские «семь-сорок» при наших миллиардных капиталах? Для маскировки. Ты – наша маска, невинно-кроткая, овечья морда на лике Владыки. Вся ваша Рашка, бывший спокойный, безопасный полутруп из 90-х, вдруг ощетинилась в имперской спеси, и обнаглела до предела. Бросать нам ультиматумы! Копить войска, чтобы напасть на Украину! Этот кошмар недопустим! Вдобавок ко всему в Кремле решили сделать оживляж Сибири, Заполярья и Севморпути со всеми их богатствами, которые стал охранять ваш сучий Севморфлот. Здесь возрождаются два кластера: Абакан-Минусинск, где добывают лантаноиды, без коих сдохнет в мире электроника. И второй кластер – Красноярс-Братск, где медь, никель, марганец, свинец, уголь, алюминий, золото и висмут. Все филиалы твоего «Тугута» вздулись прыщами на этих территориях. Мы укрупним прыщи до статуса фурункулов, добавим к ним аптеки, компьютерную сеть, НИИ, продовольственные базы, био-лаборатории с очередною разработкой новых штаммов Омикрона. И в нужный час вся эта цепь из электроники, продовольствия, и пандемии сработает для окончательного вывода из строя всей жизненной инфраструктуры Заполярья, кластеров Сибири и Севморпути.
— Ковид и Омикрон, выходит, вы склепали? — пронизало откровенье гостя — Косенка. Здесь, у него в квартире, конструктор Пандемии?! Зарытые в могилы сотни тысяч трупов от Ковида – работа этой Люций-касты?!
— Ми это-таки сделали, — кивнул брезгливо Люций-фон-Левитус, опускаясь, снисходя до просвещения взнузданного заклинаньем профана. Продолжил.
— Ви, кажется, хотите знать подробности? В Ухане мы породили для начала первичного Ковида-19. Потом отшлифовали его штамм до Омикрона, в лабораториях Арканзаса, Гарварда и в институте онкологии DANNA-FARBER и «THE NATIONAL CЕNTER FOR BIOTEHNOLOGY INFORMATION» при НИИ Пентагона. Ми вставили белок от человека в модифицированный белок – рецептор АСЕ-2 летучих мышей. И получили новый штамм. В этих летучих мышках наш шустрик Омикрончик прошёл две стадии мутаций: Q493R и Q498R. И научился взламывать входную дверь людских иммунитетов. Теперь, чтобы убить вирус, потребуется антител в 40 раз больше, чем для убийства штамма первого ковида из Уханя. Мы заразили этим пронырой четырёх офицеров военной миссии из Пентагона и послали их в Африку. Отуда Омикрончик сквозанул в Европы и в Россию.
— И для чего всё это?!
— Для всех, обгадившихся в страхе, станут нужна и третья, и четвёртая, десятая и двадцать пятая прививки! И миллиарды доз вакцины Pfizer, Moderna, Аstra-Zeneka, Jonson8Jonson. После которых зомби-двуногие опять заболевают, чтобы опять привиться. К вакцинам — маски, спирт, шприцы, ампулы и спец скафандры медикам. Наша Биг-фарма произвела уже 7 702 859 718 доз вакцины и заработала 612 миллиардов зелени.
Канаду мы избрали полигоном, куда внедрим эксперимент Владыки: стирание всех граней между полами, нациями, языками. Впустив лавину из мигрантов и запретив работать дальнобойщикам без «Паспортов прививок», мы запустили там мега-процесс для получения био-скотов двуногих – с чипами. Для них понадобятся лишь загоны и пастухи с инфра-айтишным пультом управления.
— Ничего личного, только бизнес?! – Панически выныривал из преисподней фарм-людоедов, ещё пока не до конца отмытый горбостройкой от русской материнской социальной слизи, новорождённый сэр-мистер-херр-мсье-дон Косенок.
— Почти что так. Но есть и личное Владыки: вас слишком много расплодилось. Вы отупели в кибер рабстве айфонов и айпадов, вы отучились мыслить, творить полезное, анализировать, производить. Зациклились лишь на торговле и холуйстве перед сильными, на сексе, грабеже, предательстве, обманах. Приматы – перволюди от шимпанзе, орангутангов, поднявшись с четверенек, вели себя куда приличнее. А вы – стада из примитивных ското-потребляков – загадили планету. Поэтому логичны акции, эксперименты, в которых большинство из вас должно исчезнуть, освободив планету для мыслящей элиты рептилоидов. И их обслуги.
А ваша формула, Херр Косенок, должна расфасовать всю эту массу, определив количество и качество элиты. Вас только что воткнули в элитный статус с помощью Пантакля.
— Вы не боитесь…, что я когда-нибудь кому-нибудь… по пьянке сболтну про этот мега-холокост для всех народов? – задавленно выцедил сквозь стиснутое горло Косенок – новорождённый соучастник людоедства.
— Вы не успеете, — сказал пришелец. Поднялся с закрытым уже кейсом, где спрессовались инвестиции.
— Что значит, не успею?
— Вы продали свою субстанцию и душу нам, Пантаклю. Он испускает эманацию. Как только мистер-сэр-мсье-херр-дон захочет поделиться с кем-то нашим разговором, его язык станет таким же.
Гость показал на подоконник, который устилал багрово-чёрный слой из трупиков-цветов герани: наглядно-показательная беспощадность эманации Пантакля.
— Последнее, — сказал уже стоящий Люций. — здесь появился при газете новый кадр – фотограф. Когда-то непонятным образом он влез, всочился в наш Давосский форум, и я, страж форума, не смог тогда определить и распознать его присутствие, проникнуть под его защитный кокон. Мне надо улетать. Займитесь им. Любой ценой притиснитесь в контактах, возможно в общем бизнесе, узнайте цель его приезда. Он не фотограф, его ЭГО, рождённое из обгорелой плоти чужого трупа, пульсирует иной, не нашей сутью и не нашим смыслом.
— Чьим смыслом? Под кем он? Вы — под Владыкой, а фотограф?
— Могу предположить – под Антиподом. Посланник коего в двадцатом веке — пробужденный из анабиоза гиперборей Индарий.
— Враги Владыки?
— Это неточное определение. Владыка с Антиподом — не враги! – жёстко и сумрачно изрёк пришелец. — Вы, только что вступивший в третий уровень, учитесь проникать в глубины сутей. Творец всё сотворил, используя четыре элемента: земля, вода, огонь и бездна. Земля, созвездия планет – вся эта твердь и солнце парят во тьме глубинной бездны, они неразделимы. Вода гасит огонь, но он же в состоянии ту воду испарять. Те и другие сосуществуют в неразрывной сцепке, как тьма и свет, Зло и Добро. И в этой бесконечной схватке всего лишь временно преобладает, властвует один из элементов. Как ныне в вашем бытие приоритет и торжество Владыки, где под запретом совесть и семья, самопожертвование, честь, любовь, товарищество и материнство. На время! Которое мы все обязаны усиливать и продлевать: любой ценой, делами, мыслями, молитвой Бафомету.
— Вы мне назвали его имя. Могу узнать я имя Антипода?
— Parama—ishavara /nR^ipa / Jagat—Kartarm/ Jy^eSThasp, — звенел и ненавистно истончался голос Люция, произносившего статус соперника противоборца их Владыки на планете, подёргивалось в тике лицо у гостя, при переводе сказанного с санскрита, — Всевышнего защитника людей, божественного творца и главного над всеми. Я ухожу.
— Вы не закончили, про третий уровень, HERR Люций, — напористо и торопливо вцепился голосом в посланника сэр-мистер-херр- мсье-дон — Вы сказали вначале, что он даёт помимо инвестиций: власть, исполнение любых желаний. Я не ошибся?
— И это тоже, — пронзил хозяина усмешливым и непонятным сожалением Люций-фон-Левитус, — когда я удалюсь, попробуйте сосредоточиться на желании: хочу! Любом желании. За исключением парного молока с горячим хлебом. Прощайте, посвящённый.
Гость уходил. За ним захлопнулась входная дверь – с железным колокольным звоном. Аэросани за окном внизу, вплетаясь в визги, посвист ветра, взрычали приглушённо. Рёв стихал, удаляясь, и исчез.
Спустя минут пятнадцать-двадцать, застыв в испуганно-блаженном оцепенении, Косенок позвонил начальнику аэропорта. Настенные часы показывали два после полуночи. В мобильнике возник угрюмо-хрипловатый голос Петракова:
— Алло… Кузьмич?
— Я, Николаич. Прости, что разбудил, девятый сон досматривал?
— Заснёшь тут, твою мать. С двенадцати аэропорт весь на ушах стоит.
— С какого бодуна? Нелётная погода, пурга взбесилась, собаку на улицу не выгонишь.
— То-то и оно. В одиннадцать пятнадцать вдруг Москва возникла: примите через полчаса VIP-борт особой важности. Я в панике на дурь столичную: какой, к чёрту, борт?! Пурга под десять баллов, ветрило полста метров в секунду и видимость на полосе — пять метров! А мне приказом по мозгам: не рассуждать, а выполнять!
— Да-а ситуёвина… подлее не придумать. Ну и что дальше?
— Послал на полосу пожарников и Скорую, усилил световую окантовку полосы предельной аварийкой, жду в предчувствии финала: борт грохнется и загорится… полсотни или больше трупов, меня приговорят лет на пятнадцать-двадцать… прокуратура наскребёт, за что. И что ты думаешь?
— Борт сел без приключений. И выпустил на полосу аэросани.
— А ты откуда знаешь?!
— Знаю. Я что звоню: тот борт ещё стоит?
— Минуты три назад поднялся. Я двадцать лет здесь сопли морожу, но ничего подобного не видел: эта посудина, приняв аэросани, окуталась какой-то сизой смазкой, разогналась, поднялась и исчезла, не отклоняясь от прямой даже на метр, при ветре пятьдесят метров в секунду. Прошила весь тайфун, как нож растопленное масло.
— Всё ясно. Ложись и досыпай, считай, что всё приснилось.
Он выключил айфон, поставил его на зарядку, всеми костями, мышцами и мозгом всполошенно ощущая причастность к произошедшей фантасмагории. Он был допущен к ней, к синклиту посвящённых, творивших на Земле неведомые катаклизмы, включён в когорту избранных, полпреды коих периодически слетались во дворец Давоса: определять судьбу цивилизаций. Так должно быть! Естественный отбор полезных, нужных для Владыки. Vivat ему!
Лишь избранным – в награду исполнение ВСЕГО. ВСЕГО, ЧТО ПОЖЕЛАЕТСЯ. Как Швабу, Биллу Гейтсу, Ротшильдам, Илону Маску и Бжезинскому. А все быткомбинатовские филиалы Косенка в низовьях Колымы, Индигирки и Лены, в центре Сибири, весь иссушающий надрыв по их созданию, в обход Законов и матёрых конкурентов — отныне всё это — суета сует пред стратосферной высотой, куда его взметнула Формула. И это, снизошедшее, надо проверить: что-то пожелать! Немедленно, сейчас!
Косенок вяло пошарил в своих потребительских закромах и обнаружил одно куцее желание: он хотел парного молока с горячим ржаным хлебом. И тут же вспомнил запрет Люция: про молоко с горячим хлебом. Какого чёрта?! Да почему нельзя хотеть того, к чему привык, что требует, о чём вопит желудок?! Вопят рецепторы во рту! За черными стёклами двойной рамы билась и бесновалась полярная пурга, а ему хотелось…
«Тёплого, парного молока… чтобы не в кружке, не в стакане, а в глиняной, облитой глазурью, миске, куда можно крошить горячий хлеб и деревянной ложкой, раз за разом…в рот».
Резко закололо в челюстях – во рту копилась слюна. Он вспомнил, что не ужинал сегодня…вернее, уже вчера. Конечно же, всё бред сивой кобылы: кто это предоставит в пургу… в два после полуночи – парное молоко и хлеб…опять вернётся Люций?!
Нечто пульсарное пронизывало и растекалось в кабинете. Пантакль на письменном столе, алмазно полыхая стрелами, сиял неистово и обжигал мозг разгоравшимся желанием:
«ПАРНОГО МОЛОКА, С ГОРЯЧИМ ХЛЕБОМ!»
В соседней комнате, куда была приоткрыта дверь, взвизгнула кровать. Косенок перевёл дух, прислушался. С глаз спадала пелена. Шлёпанцы Аллы прошествовали в комнату, которая совмещала столовую и кухню. В уютность тишины вонзился скрип шкафчика, приглушённый перестук тарелок. Скрипнула дверь, ведущая из кухни в сени, потом железно звякнула входная дверь. И всё затихло: жена спускалась в шлёпанцах по винтовой, с дубовою отделкой лестнице в прихожую с охранником на нижнем этаже.
«Куда это она?!» — всполошенно поразился муж: дверь из прихожей вела на улицу, в свирепость бешеной пурги. Попытался встать, но что-то тяжкое упруго придавило к стулу.
Он ждал в оцепенении минут пятнадцать. Грохнула сталью дверь в прихожке. Алла вернулась.
Она вошла в кабинет. Жена, неотделимый спутник двадцатилетнего супружества в свирепых передрягах бизнеса, подрагивая, стояла на пороге в длинной ночной рубахе и шлёпанцах на босую ногу, облепленных снегом. В руках у неё был ржаной хлеб, кружка с ложкой и глиняная, облитая глазурью миска. Во взбитых, спутанных ветром волосах таяли, набухали алмазным блеском снежные клочья, глаза были закрыты.
Алла качнулась, шагнула к столу, поставила миску и хлеб. Неудержимой крупной дрожью билось под рубахой тело. Сказала, не открывая глаз, зябко цедя слова:
— Сколько можно сидеть… поешь.
— Ты где была? – напряжённо и быстро спросил Косенок, — где ты была?! – повторил он в опалившем его предчувствии.
— У Лиды.
— Зачем?!
— У неё в сенях миска и молоко. Она не запирает на ночь.
— Через весь двор…пол сотню метров…в таком виде? Ты что…с ума сошла?! В пургу… на улице за сорок! – Его начало трясти.
— Ты захотел парного… из глиняной миски…с горячим хлебом, — бессочно-хриплым, мёртвым голосом ответила Алла, не открывая глаз. Снег в волосах растаял, стекал ручейками по лбу. Повернулась, держась за стену, пошатываясь, пошла к себе в спальню, пятная мокрыми следами шлёпанцев желтизну паркета. Похрипывали схваченные лютой стужей лёгкие. Спустя минуты пронизал тишину из спальни её надрывно-хриплый долгий, лающий кашель, как лезвием полосуя Косенку по сердцу.
Он, унимая дрожь в руках, сунул их под мышки. Не хватало воздуха. Привстал, потянулся к окну, дёрнул форточку на себя. Она не поддалась, окольцованная по краям толстым валиком инея. Он дёрнул ручку двумя руками, с треском отодрал от окна. В комнату ворвалась режущая стужа, нашпигованная колючим снегом. Он жадно хватал её сухим, жарким ртом, пока не продрог. Закрыл форточку, сел. Налил из кружки в миску молока, накрошил туда хлеба. Подцепив ложкой вымокший, ржано-молочный кус, отправил в рот.
Молоко, пролившись в гортань, было парным и тёплым, хлеб горячий – из печи. Он застонал от наслаждения, куда настырно вламывалась оторопь: соседка Лида только что испекла хлеб и подоила корову… в два ночи?! Какого чёрта…бредятина? Или…по щучьему велению….по Косенка хотению…? Но почему его хотенье ударило наотмашь, беспощадно по самой близкой в этой жизни? И если он, хиляк от бизнеса, слуга Пантакля, ударил так нещадно желанием по своей жене, иссохшей в северных невзгодах, преданной соратнице, то как, в каких масштабах курочат бытие и рушат жизни миллионов безбашенные «Я хочу!» владык Давосских, воротил политики и олигархов?!
Косенок хлебал тюрю, и тощие плечи его ходили ходуном от паники, замешанной на наслажденьи. Опорожнив миску, откинулся на спинку кресла и затих, прикрыв глаза веками, воспалёнными от чтения и писанины. Внутри вспухала, буйствовала потребность: заорать, оповестить мир о себе – неужто всемогущем?! Насколько, до каких пределов? Какого радиуса круг, где исполняются его желания: дом, двор, весь посёлок Черский, всё Заполярье?! Кто подчиняется его желаньям: семья? Друзья или бесчисленная масса двуногих, которых надо сокращать посредством формулы? Когда, где, как это испытывать? На ком?
Фотограф из газеты, которого не смог взломать и вскрыть сам Люций! На нём. И завтра же.