
ГЛАВА 20
ЦАРАНДОЙ
Николай никогда бы не подумал, что Управление кандагарских правоохранителей может располагаться в столь убогом месте. Проулок, а скорее узкая улочка, плавно изгибаясь между глинобитными дувалами, уходила вглубь жилого квартала. В самом её начале стояло неказистое одноэтажное строение, больше похожее на вахтёрку заштатной шарашкиной конторы, коих на территории Советского Союза было превеликое множество. Он не ошибся с определением предназначения данного строения — то было караульное помещение царандоя. Единственное окно здания выходило во двор, напротив металлических ворот, на тот момент распахнутых настежь. Прямо за воротами размещался шлагбаум, со стоящим возле него царандоевским сарбозом без оружия. По всему было видно, что он совсем недавно призван на службу в столь грозное ведомство и по складу своего ума не мог выполнять более ответственную работу, чем ту, что была возложена на него в данный момент.
Вот к шлагбауму подъехал УАЗик с царандоевскими номерами. Водитель беспрестанно сигналил, давая тем самым понять нерасторопному часовому, что машину необходимо срочно пропустить во двор Управления. Но сарбоз и ухом не повёл, всем своим видом показывая, что он едва ли не самый главный начальник полосатой металлической жердины с верёвкой на конце, за которую он крепко ухватился обеими руками. Сидевшему рядом с водителем офицеру надоело наблюдать дебилизм первогодка и, выскочив из автомобиля, он разразился отборной руганью в его адрес. Встав по стойке «смирно», сарбоз сносил ругательства офицера до тех пор, пока из караулки не вышел дежурный офицер. Молча выслушав претензии своего коллеги, он небрежно махнул рукой, после чего сарбоз выпустил верёвку из рук, и перекладина шлагбаума медленно поплыла вверх. Странное дело, но противовесом у шлагбаума был опять-таки танковый каток. Из всего увиденного Николай сделал вывод, что до его приезда в Афганистан танков в воюющей стране было уничтожено столько, что тяжеленными катками теперь были обеспечены все шлагбаумы страны. Вышедшие из амбуланса советники пошли не в сторону шлагбаума, а в небольшой проход, образовавшийся между столбом, на котором висела правая створка ворот, и тем самым танковым катком — противовесом шлагбаума. В этом месте скопилась небольшая толпа гражданских лиц, подобострастно улыбающихся всякому человеку в форме и пытающихся проскочить вместе с ним внутрь двора. Но все их попытки были тщетны — в этом узком проходе стоял ещё один царандоевец с двумя алюминиевыми лычками на погонах и с автоматом в руках. Всякого, кто осмеливался прошмыгнуть внутрь двора, он пихал в бок деревянным прикладом автомата, давая понять, что мимо него и мышь не проскочит. А чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения в серьёзности его намерений, свои «физиотерапевтические» действия сержант сопровождал гортанными выкриками в адрес наглых посетителей. Совсем другое дело, когда мимо него гуськом прошли только что приехавшие советники. Забросив ремень автомата за плечо, он стал здороваться с каждым из них за руку, беспрестанно повторяя одни и те же слова: — Хубасти! Четурасти! Николай едва не рассмеялся, вспомнив, как кто-то из дембелей в «Беркуте» произнёс окончание фразы к этим приветственным словам – «…в Афган попал по дурости». Какой-то ушлый посетитель в изрядно поношенной цивильной одежде, попытался незаметно пристроиться к советникам, но сержант его моментально вычислил и так припечатал прикладом в бочину, что тот, едва не упав, отлетел в сторону. За шлагбаумом располагался большой двор, размером метров сто на сто, поделённый по центру на две равные части, рассечённые дорогой с твёрдым покрытием из выложенных плоских камней скальной породы. Слева от этой дороги располагалось что-то вроде небольшой сосновой рощицы, где в тени засыхающих деревьев стояли несколько бронемашин, один громаднейший бензовоз и два авторефрижератора. Там же, невидимый глазу постороннего человека, размеренно тарахтел электрогенератор, снабжавший электроэнергией холодильные установки авторефрижераторов. Судя по всему, этот автопарк был важным стратегическим объектом, поскольку его охраняло трое часовых. Один из них, усевшись на корточки и зажав между ног автомат, прислонился спиной к стволу сосны, росшей почти впритык к дальней стене саманного дувала. Создавалось впечатление, что сарбоз если не уснул окончательно, то уж точно не бодрствует. Второй военнослужащий был облачён в совершенно новёхонькую форму, по всей видимости на службу призван совсем недавно. Подтверждением тому, было отсутствие при нём оружия. У него не было даже штык-ножа, что висит на боку у самого чмошного советского солдата, стоящего возле тумбочки, где ему предстоит отстоять положенные два часа наряда. Третий часовой, наверняка был самым главным в карауле по охране автопарка, о чём свидетельствовали не только лычки на погонах, но и важный вид, с каким он прохаживался вдоль неглубокого арыка, отгораживающего автопарк от мощёной дороги. Он внимательно вглядывался в лица снующих по дороге людей и беспрестанно здоровался со всеми, кто имел на погонах хотя бы на одну лычку больше, чем у него самого. Завидев советника тыловой службы, он изобразил подобие «голливудской» улыбки, обнажив кипенно-белые зубы. На ложестика это не произвело ни малейшего впечатления и, ответив на приветствие афганца взмахом руки, он проследовал в свою вотчину, размещавшуюся в дальнем углу двора, в небольшом кирпичном строении, обособленно стоящем под огромной чинарой. Там же, прямо на земле, полуголые люди сосредоточенно разбирали автомобильный двигатель. Перемазанные с ног до головы грязным маслом, они по очереди пытались открутить какую-то гайку, которая никак не хотела поддаваться их тщетным усилиям. Громко матерясь, афганцы вырывали здоровенный гаечный ключ из рук друг у друга, но только толку от этой суеты не было никакого. Мощёная дорога упиралась в обелиск, сделанный из двух больших кусков чёрного гранита. На одном из них была выбита арабская вязь. Николай поинтересовался у Головкова, что это за памятник, на что тот пояснил: — Если проводить аналогии с нашими обелисками, то этот поставлен в честь последнего солдата, погибшего в войне с англичанами. Местные жители говорят, что давным-давно здесь размещался военный госпиталь, где лечились раненые афганские военнослужащие. Именно здесь умер этот самый последний солдат. Имени его никто не знал. Так и похоронен, как неизвестный солдат — последняя жертва англо-афганской войны. Рядом с обелиском из земли торчала толстая жердина метра в три длиной, снизу доверху пестревшая повязанными на ней матерчатыми ленточками в основном зелёного цвета. Ещё в первый день своего пребывания в Кандагаре Николай обратил внимание на аналогичные жердины с ленточками, которыми было утыкано кладбище, расположенное рядом с дорогой из аэропорта в Кандагар. Витя Бурдун пояснил тогда, что афганцы таким образом выражают свою признательность усопшему. И чем больше таких ленточек привязано на могильной палке, тем уважаемей при жизни был человек, чей прах покоится в земле. Буквально в трёх-четырёх метрах от обелиска расположился пищеблок царандоя, состоящий из двух огромных котлов, в которых повара готовили пищу для всех сотрудников управления, шести РОЦов и постов первого пояса обороны. Первым блюдом была незамысловатая похлёбка, основу которой составляли картофель, фасоль, репчатый лук и многочисленные специи. Как называлась эта красно-коричневая бурда со специфическим восточным запахом, Николай не знал, но это острое кушанье было однозначно не для желудков советников, поскольку, кроме рези в животе, ничего путного ожидать не приходилось. На второе готовился плов. Причём только два раза в неделю он готовился из баранины. Остальные пять дней были постными. Два постных дня, компенсировались добавлением в первое блюдо отварной конины. Говядины, и уж тем более свинины, в афганском рационе не было вообще. Когда советники проходили мимо импровизированной кухни, несколько афганцев, сидевших прямо на земле, чистили картофель, морковь и лук. Причём делали они это так ловко, что со стороны невозможно было уследить за движениями их рук. Один пожилой афганец, облачённый в национальную одежду, не глядя на свои руки, ловко орудовал остро заточенным ножом, шинкуя им крупные головки лука. Одно неосторожное движение, и он запросто мог распороть себе ладонь. Но этого не происходило. По всему было видно, что в нарезке овощей бобо был непревозойдённым профи. Чуть поодаль от полевой кухни стояло сооружение, показавшееся Николаю несколько странным. Небольшой глинобитный забор, сложенный в виде квадрата размером шесть на шесть метров и высотой не более метра, имел единственный узкий проём, через который можно было попасть внутрь сооружения. В стене напротив проёма имелся небольшой выступ, так же, как и стены, выполненный из самана. Вся площадь внутри квадрата была «вылизана» до такой степени, что не имела ни соринки, ни пылинки. Наверняка афганцы ежедневно мыли землю мокрой тряпкой, чтобы дисперсная пыль под воздействием влаги и палящих лучей солнца превращалась в твёрдое, спёкшееся покрытие. Николай собрался уж было поинтересоваться у Головкова о предназначении данного сооружения, как внутрь него, не говоря ни слова, зашёл афганский военнослужащий. Сняв ремень и форменные ботинки, он оставил их возле проёма, а сам, пройдя внутрь квадрата, остановился посредине и, держа руки ладонями вверх, начал вслух читать молитву. Только после этого Николай сообразил, что это была импровизированная мечеть, точнее сказать, её военно-полевой вариант, предназначенный для верующих царандоевцев, которые ни дня не могли прожить без пятикратного отправления обязательного для всех мусульман религиозного обряда. Позади культового сооружения стояла бурубухайка, превращённая её владельцем из серийного автобуса в некое подобие антикварного раритета, изготовленного из чистого серебра. Николай не успел задать вопрос, как Головков сообщил: — Эту бурубухайку совсем недавно экспроприировали у одного контрабандиста, пытавшегося перевезти в Пакистан крупную партию опия, для чего он оборудовал в ней несколько тайников. Сейчас с ним занимаются опера-джинаи из отделения по борьбе с наркотиками. «Мушаверка», больше схожая с полевым станом, состояла из трёх небольших комнат, разместившихся под общим навесом, располагалась она в самом дальнем углу двора, неподалёку от кухни. Николай почему-то вспомнил старый армейский афоризм про начальство, которого надо избегать, и кухню, к которой надо находиться как можно ближе. «Мушаверка» была тем самым местом, по всем критериям соответствовавшим данному афоризму. Спустя минуту, Николай с любопытством разглядывал помещения, где работали советники. То, что он увидел в тех комнатах, оптимизма отнюдь не прибавило. Обычное саманное строение с обшарпанными стенами со следами давнишней побелки. Чтобы хоть как-то скрасить столь убогий вид служебных кабинетов, афганцы развесили на стенах плакаты и какие-то графики, к непосредственной советнической работе не имеющие совершенно никакого отношения. В оконных рамах полностью отсутствовали стёкла. Оно и понятно — август, в такую жару лучше сидеть на сквозняке, нежели париться в наглухо закупоренной каморке. Двери в комнатах были сколочены из досок от снарядных ящиков и больше походили на своих собратьев в каком-нибудь коровнике или свинарнике, расположенном в самой глухой деревне СССР. Николай обратил внимание, что все двери закрывались на миниатюрные навесные замочки китайского производства. В тот момент, когда советники подошли к мушаверской, все двери были распахнуты настежь, а сами замочки висели пристёгнутыми к простеньким скобам на дверных косяках. Возле первой двери стоял молодой парень, с виду похожий на индуса. — Это Раджу, наш нафар, — пояснил Головков. — Он готовит чай советникам и выполняет их мелкие поручения. Ну, там, сбегать куда-нибудь, хотя бы на тот же базар, чтобы прикупить что-нибудь из жрачки, сигарет и так, по мелочам. Но я не рекомендую использовать его для походов на базар — зафитилит на целый час, а ты потом втык получишь от шефа, которому он понадобится для более срочных и серьёзных дел. По всему было видно, что Раджу не понимал, о чём говорит Головков, но на всякий случай подобострастно улыбался, при этом кивая головой. В первой комнате на стареньком письменном столе стоял полевой телефон, по нему, через царандоевский коммутатор, можно было связаться с другими абонентами. Чтобы советники смогли внятно изъясняться с телефонистом на коммутаторе, на стене висела таблица с указанием абонентов и соответствующим переводом на дари. В самой верхней строчке Николай прочел :»Командующий царандоем генерал Хайдар», а рядом, тем же русским алфавитом, было дописано: «Командони Хайдар». Смешным показалось выражение — «Ду Кулеурду», но, сказавшего такое словосочетание в телефонную трубку, соединяли с дежурным по Второму армейскому корпусу Афганистана. В тот день Николаю не довелось крутить ручку телефонного индуктора, и запрашивать нужного абонента. После непродолжительного инструктажа, проведённого Белецким, Головков повёл его знакомить с руководящим составом джинаи — уголовного розыска царандоя. Первым делом Николай познакомился с майором Асадом — начальником джинаи, одновременно являвшимся первым заместителем командующего царандоя. Все преступления криминального характера были в ведении этого моложавого мужчины, с виду старше его лет на пять. Уже потом Николай узнал от Головкова, что Асад в правоохранительной системе Афганистана работал ещё при короле Захир-Шахе и прослыл весьма опытным сыскарём. Знакомство с Асадом проходило в его рабочем кабинете, где одна стена была полукруглой. Большое количество окон делало помещение светлым, в отличие от остальных служебных помещений сотрудников джинаи с мизерными окнами. Пока Асад раздавал указания своим подчинённым, Головков вкратце рассказал Николаю, что в не совсем давние времена в здании, где сейчас располагается Управление провинциального царандоя, размещался городской роддом, а в кабинете начальника джинаи находилась операционная, в которой принимались роды. Рассматривая висящее сзади Асада трехцветное знамя с новой символикой Афганистана, Николай не мог себе даже представить, что на месте массивного, покрытого зелёным сукном письменного стола, за которым сейчас восседает гроза кандагарского криминала, когда-то стояло гинекологическое кресло с кричащей роженицей. Всё течёт, всё изменяется, приспосабливаясь к сиюминутной ситуации. Его материалистические размышления прервал Асад. Не распуская сидящих в кабинете руководителей структурных подразделений джинаи, он не спеша вышел из-за стола и, к удивлению Николая, на чисто русском произнес: — Я к вашим услугам. Володя представил ему и всем присутствующим нового мушавера, после чего Николаю пришлось пройтись по кругу и со всеми поздороваться за руку. — Так значит, Вы будете работать с нашими сотрудниками вместо Валерия Махнаткина, — то ли спросил, то ли констатировал Асад. Потом он минут десять рассказывал о том, какой замечательный человек Валерий, и как просто с ним было работать. Намёк Асада Николай сразу понял и тут же заверил его в том, что сделает всё, от него зависящее, чтобы работать не хуже предшественника. Поскольку основным подсоветным Николая был начальник максуса — Аманулла Закрия, Асад отпустил остальных оперских руководителей, и в кабинете они остались вчетвером. В отличие от Асада, Аманулла русским языком владел намного хуже. И это, несмотря на то, что он успел побывать в Союзе на полугодичных курсах повышения квалификации, специально созданных для сотрудников царандоя в Новочеркасске. Расспрашивая Амануллу о его прошлом, Николаю пришлось прибегнуть к услугам Асада, выступившего в роли переводчика. Доверительный разговор не состоялся, поскольку несколько минут спустя в кабинет начали то и дело заглядывать сотрудники уголовного розыска, которым срочно требовалось согласовать со своим руководителем какие-то служебные вопросы или подписать документы. Отлично понимая, что откровенного разговора в такой суматохе уже не получится, было принято решение о продолжении начатого диалога в мушаверской. ГЛАВА 21
МАКСУС Ни Володя, отдавший Афгану год и восемь месяцев своей сознательной жизни, ни Николай — зелёный салабон на неведомом ему доселе поприще царандоевского советника, не смогли бы вести диалог с Амануллой на равных. В итоге весь этот разговор превратился бы в детскую игру в испорченный телефон. Но если дети могут себе позволить вольную трактовку фраз абонента «телефонной линии», то при общении оперативных сотрудников такое было непозволительной роскошью. Оперативная информация не приемлет неточностей, особенно в тех случаях, когда речь идёт о местах дислокации душманских банд, местонахождении их складов с оружием и боеприпасами. Неверно озвученные подсоветным или неправильно понятые советником координаты банды, могли привести к весьма трагическим последствиям, к гибели ни в чём не повинного мирного населения. Подобные досадные промахи случались довольно часто, и всякий раз это давало «духам» и западным СМИ почву для инсинуаций в адрес законного правительства Афганистана и политического руководства СССР. Чтобы подобного не происходило, царандоевские советники все свои встречи с подсоветными проводили в присутствии переводчика, каковым был офицер милиции, сотрудник оперативных служб МВД среднеазиатских республик, откомандированный на два года в распоряжение Представительства МВД СССР в ДРА. В советническом коллективе кандагарского царандоя было пять переводчиков. До Афгана все они работали оперативными сотрудниками уголовного розыска МВД Таджикистана, Узбекистана и Киргизии. Конкретные переводчики за советниками джинаи и максуса закреплены не были, и им приходилось довольствоваться тем, что перепадало после дележа тарджимонов (переводчиков) на утреннем разводе в мушаверской. Довольно часто случалось так, что оба оставались у разбитого корыта. В таких случаях им приходилось привлекать в качестве переводчиков сотрудников царандоя, сносно говорящих по-русски. Зачастую таковым был Саид, в своё время обучавшийся в одном из университетов Советского Союза, а сейчас занимавший должность оперативного сотрудника джинаи. К Асаду советники тоже порой обращались за помощью, но только в крайнем случае, когда считали, что поступившая от агентуры информация настолько серьёзна, что о ней не должны были знать остальные сотрудники царандоя. Не было стопроцентной уверенности в том, что среди афганцев не окажется человека, который умышленно или по излишней болтливости допустит её утечку на сторону. Чаще всего советники джинаи и макскуса прибегали к услугам переводчика Шарафутдина. До Афгана он работал начальником уголовного розыска в одном из РОВД Таджикистана. На службу в милицию пришёл в весьма преклонном возрасте, успев до этого получить два высших образования и поработать директором сельской школы. Звание капитана милиции он получил в том возрасте, когда его одногодки носили на плечах подполковничьи, а то и полковничьи погоны. Он был единственным переводчиком в коллективе царандоевских советников, свободно общавшимся с афганцами не только на языке дари, но и на пушту. Последнее обстоятельство позволяло советникам напрямую общаться с местными аборигенами, говорящими только на пушту, без привлечения своих подсоветных. Это было весьма существенным моментом в работе с агентурой, поскольку те зачастую не горели желанием делиться оперативной информацией со своими соотечественниками. Сложные межплеменные отношения и прочие заморочки в жизни афганцев накладывали определённый отпечаток и на агентурную работу. Могло так случиться, что агент добывал очень ценную информацию, касающуюся интересов именно того племени, чьим представителем был афганский опер. При переводе с пушту на дари и обратно, опер мог интерпретировать слова советника или агента до неузнаваемости, после чего начавшийся было разговор принимал совершенно иной оборот и в итоге заходил в тупик. На первых порах, когда Шарафутдин только-только приступил к исполнению обязанностей переводчика, именно так всё и происходило. Но после того, как он несколько раз уличил афганцев в искажении слов негласных сотрудников, говорящих на пушту, у царандоевских оперов пропала охота мухлевать. В тот день Шарафутдин не был востребован ни старшим советником Белецким, ни старшим советником зоны Юг полковником Лазебником, и Николай с Владимиром не упустили возможность прибегнуть к его услугам в общении с Амануллой. Почти час ушёл на то, чтобы Николай обменялся с Амануллой информацией личностного характера. Подсоветный подробно рассказал о том, как он оказался на службе в царандое. При этом не упустил возможность похвастаться успехами сотрудников максуса за то непродолжительное время, пока он руководил данным оперативным подразделением. Николаю тоже пришлось рассказать о своём недавнем прошлом, в том числе и о том, как он очутился в Афганистане. Заученно наговорил цитат о советско-афганской дружбе и о роли советников в становлении народной милиции Афганистана. Аманулла слушал не перебивая, но по выражению лица было видно, что данная тема его интересует меньше всего. Пришлось сменить «пластинку» и перевести разговор на более конкретную тематику. Николай стал расспрашивать его о результативности работы сотрудников максуса, на что Аманулла предложил пройти в подразделение и на месте ознакомиться не только с оперативными работниками, но и посмотреть, в каких условиях им приходится работать. — А далеко ли идти до максуса? — спросил Николай. — Да тут ходу минут пять, не больше, — ответил за него Головков. — Пока Асад занят со своими нафарами, и я вроде как без дела остался, провожу тебя к месту назначения. Забирай автомат и пошли. Выйдя за ворота КПП и свернув за угол проулка, они очутились на улице, по которой утром приехали в царандой. Шли по ходу утреннего движения советнической «таблетки». Идя вдоль глинобитного дувала, метров через триста подошли к изъеденным ржавчиной металлическим воротам. Пройдя через скрипучую калитку, встроенную в одну из створок ворот, оказались внутри небольшого двора. Первое, что бросилось в глаза, — отсутствие пыли. Той самой пыли, которая в Кандагаре лежала обильным слоем практически повсюду. Даже во дворе Управления царандоя местами её было столько, что ботинки, словно маленькие кораблики, рассекали в ней путь, как по воде. Николай поинтересовался у Амануллы, каким образом достигается подобная чистота, а тот, широко улыбаясь белозубым ртом, показал в сторону двух решётчатых дверей, сваренных из толстых прутьев стальной арматуры. За одной из дверей Николай заметил афганца, ухватившегося обеими руками за металлические прутья клетки, в которой он находился. «Камера, а стоящий за решётчатой дверью человек, – арестант», — промелькнула догадка в голове Николая. Подойдя к решёткам и заглянув в полумрак арестантских казематов, обнаружил ещё несколько человек, сидящих на корточках и полулежащих вдоль кирпичных стен с облупившейся местами глиняной штукатуркой. Судя по всему, то были «духи», а, может, их пособники, задержанные сотрудниками максуса и дожидавшиеся своей участи. Глиняный пол в камерах был таким же идеально чистым, практически без единой пылинки, что побудило Николая повторить Аманулле свой вопрос о способах достижения подобной чистоты. Молча подойдя к стоявшему неподалёку помойному ведру с водой и обмакнув в него обыкновенный веник, подсоветный стал мести двор. Влага с веника мгновенно впиталась в песчано-глинистый грунт и почти сразу же испарилась под воздействием палящих лучей солнца, образуя спекшуюся твёрдую корку. Николай вспомнил, как казахи в астраханских сёлах, да и не только они одни, чистоту в своих дворах поддерживают аналогичным способом. Это был самый действенный метод борьбы с песком и пылью, которые в его южных краях месяцами висели в воздухе, и через все щели проникали внутрь жилищ. Всего во дворе имелось четыре одноэтажных строения. В двух кирпичных зданиях располагались служебные кабинеты сотрудников спецотдела. В длинном, невысоком здании, больше похожем на кошару, кроме камер для арестантов, было ещё несколько комнат, одна из них оборудована под дежурку, а две — под казарму. Четвёртое строение было отведено под кухню и столовую одновременно. Кроме этого, во дворе имелся небольшой навес, где в тени брезентового тента стояла «Тойота» — служебный автомобиль максуса. Там же лежали какие-то мешки, ящики и прочее имущество. «Шедевром» восточного зодчества смотрелся общественный туалет – небольшой глинобитный сарай, фактически являющийся частью дувала на тыльной стороне двора. Привычных глазу выгребных ям не было. Вместо них на глиняном полу были сделаны небольшие возвышения, а между ними вырыто два небольших углубления, больше похожих на желоба, под уклоном уходящие в проделанные в дувале дыры. На двух врытых в землю лавочках под навесом отдыхали несколько сотрудников. Завидев своего начальника в сопровождении советников, они вскочили с насиженных мест, застыв по стойке «смирно». Аманулла подошёл к подчиненным и поздоровался с каждым из них. Мушаверы проделали то же самое, после чего напряжённость на лицах афганцев спала, и они дружно загалдели, словно базарные торговки. Краем глаза Николай заметил, что практически все арестанты прильнули к решётчатым дверям и оттуда с любопытством наблюдали за происходящим. Перехватив взгляд Николая, Аманулла рявкнул в их сторону, и арестанты в мгновение ока скрылись в глубине камер. Обходя служебные кабинеты, Аманулла представил Николая каждому сотруднику спецотдела, а их ему. Николай был приятно удивлен тому, что ещё два оперативника сносно говорили по-русски. Оказалось, что у одного из них мать была родом из Белоруссии, откуда её в свое время вывез муж — студент Белорусского университета. Второй сотрудник до призыва на службу в царандой обучался в техникуме лёгкой промышленности в Ташкенте и какое-то время работал на кандагарской шерстяной фабрике. После шапочного знакомства с операми, Николай, Володя и Шарафутдин уединились в кабинете Амануллы и продолжили разговор, начатый в мушаверской. Своего собственного кабинета у начальника максуса не было. В относительно небольшой комнате размещались рабочие места начальника и двух оперативников. Недвусмысленного жеста шефа было вполне достаточно, чтобы те мгновенно покинули помещение. Прежде всего Николая интересовал вопрос о количественном и качественном составе личного состава отдела и подсобного аппарата. Ещё в Ташкенте перед слушателями спецфакультета ставилась задача по стопроцентному комплектованию оперативных подразделений царандоя, в которых им придётся работать советниками. Про агентуру вопрос тоже поднимался. Прилетевший из Кабула заместитель руководителя Представительства заявил слушателям спецфакультета, что вся их советническая деятельность будет оцениваться положительно только в том случае, если они через своих подсоветных сумеют довести численность негласных сотрудников в бандах до такой цифры, когда соотношение агент — члены банды будет составлять не менее, чем один к десяти. Только в таком случае, можно ожидать существенной результативности от агентурной работы. По прилёте в Кабул, Николай самым тщательнейшим образом изучил хранящиеся там отчёты и справки, ежемесячно предоставляемые Валерой Махнаткиным. Согласно им, в Кандагаре и остальных населённых пунктах провинции действовало не менее восьмисот бандформирований различной партийной принадлежности с общей численностью «духов» около полутора десятка тысяч. В эту цифру не входили «индейцы» — обычные уголовные элементы, грабившие и убивающие, как самих афганцев, так и советских военнослужащих, выдавая банальную уголовщину за газават. Вчерашние банды, подписавшие с госвластью протоколы о примирении и называвшиеся договорными бандами, автоматически удалялись из списка бандформирований. Хотя при определённом раскладе, никто не мог дать стопроцентную гарантию, что все эти разношёрстные малиши и ополченцы не всадят вам нож в спину при первом же удобном случае. Аманулла доложил о том, что всего в провинции действует около двухсот агентов и доверенных лиц, отметив при этом, что не все они находятся непосредственно в бандах. Но среди дуканщиков и мелких лавочников тоже нужно иметь своих людей, поскольку именно они являются той самой «лакмусовой бумагой», которая впитывала в себя все базарные слухи и сплетни, в том числе и о замыслах коварных «духов». Иначе откуда коренные жители заблаговременно могли бы знать о готовящихся «духами» нападениях и обстрелах, своевременно укрываясь в безопасных местах. Проведя в уме некие арифметические расчеты, Николай заметил: — Чтобы негласный аппарат максуса работал с наибольшей эффективностью, его численность должна быть доведена минимум до полутора тысяч. И это только в бандах. У подсоветного глаза полезли на лоб, и он сбивчиво стал объяснять мушаверу, что в таком огромном количестве нет никакой необходимости, поскольку работающую в бандах агентуру имеют не только сотрудники максуса, но и оперативные работники других подразделений джинаи. А уж скольких агентов в бандформированиях навербовали сотрудники ХАДа — одному Аллаху известно. Ответ Амануллы Николая не удовлетворил, о чём он не преминул высказаться. А чтобы не быть голословным, попросил подсоветного подготовить и представить ему через пару дней итоговую таблицу с данными о численности агентуры с разбивкой по каждому оперативнику. Через дробь указать численность агентов, работающих непосредственно в бандах. Хитро улыбнувшись, подсоветный полез в свой сейф и передал Николаю лист бумаги. Судя по всему, это была машинописная копия документа. То были требуемые им сведения. Теперь пришло время удивляться советнику. Не зря Валера Махнаткин проедал свой мушаверский хлеб — штабную работу своего подсоветного он организовал на самом высоком уровне. А, может быть, это вовсе и не его заслуга, а тех советников Представительства, которые эту работу организовывали в Кабуле. А как аукнется в центре, так обязательно откликнется в провинциях. Как бы то ни было, но требуемые сведения Аманулла представил, и теперь всё зависело от того, как быстро Шарафутдин переведёт текст документа. Но это уже мелочи жизни. А в голове Николая уже зрел новый план. На этот раз он усложнит задачу и попросит подсоветного подробно расписать эффективность работы негласного аппарата, опять же с разбивкой по оперативным сотрудникам. Одно дело получать от агента полезную информацию и совсем другое, когда она находит своё подтверждение в реализации. Только таким образом можно вычислить «балласт» — неэффективную агентуру, снабжающую оперов никому не нужными слухами с базара и высосанной из пальца дезинформацией. И хорошо, если агент информацию приносил только с целью подзаработать немного денег. Куда хуже, если такой «информацией» его «втёмную» снабжали сами «духи». Можно себе представить, чем в таком случае могли закончиться мероприятия, связанные с её реализацией. Одним словом, Николаю предстояло проделать очень много рутинной работы. И начинать её придётся с детального анализа эффективности работы подсоветного и его подчиненных, а также заниматься банальной писаниной, от чего в таких случаях никуда не деться. Это в детективных романах и захватывающих боевиках работа оперов сопровождается бесконечными погонями и перестрелками. На самом же деле, все сложные преступления раскрываются исключительно с использованием агентуры, и планирование этой работы осуществляется в тиши служебных кабинетов, а сама агентурная работа тщательнейшим образом скрывается от глаз посторонних. Свои мысли Николай высказал подсоветному, и Аманулла утвердительно закивал головой в знак согласия. Он уже понял, что спокойно жить новый советник ему не даст, и сегодняшняя встреча была всего лишь прелюдией совместной работы, которая растянется на долгие два года. Сославшись на то, что у него есть неотложные дела, Головков ушёл к своему подсоветному. Заранее договорились встретиться в мушаверской ровно в полдень, и уже оттуда вместе добираться в кампайн. А Николай тем временем продолжил знакомство со спецотделом и его людьми. Затребовав у подсоветного список личного состава, он попросил дать краткую характеристику каждому сотруднику отдела, в том числе, их деловым качествам. Почти час Аманулла заново расписывал достоинства своих подчинённых, и с его слов получалось, что практически все они являются операми высшей категории. Николай отлично понимал, что это далеко не так — в любом коллективе есть не только «рабочие лошадки», но и скрытые трутни. И чтобы понять кто есть кто, достаточно было ознакомиться с реальными результатами работы каждого из них. Молча слушая перевод Шарафутдина, он делал пометки в своём рабочем блокноте. Против фамилий оперативников, достигших наибольших результатов в агентурной работе ставил плюсы. Если по кому-либо из оперов у него возникали вопросы, проставлял знак вопроса. Опера с низкими показателями работы получали минус. Николай специально не стал перебивать подсоветного расспросами и уточнениями. Стоит начать это делать, разговор займёт уйму времени. А так, он получит минимум информации о каждом оперативнике, предварительно определит эффективность работы, после чего решит, с кем из них придётся повозиться больше всего. Вполне возможно, без привлечения к «воспитательному» процессу подсоветного. До полудня оставалось менее получаса, и Николай предложил Аманулле прогуляться по свежему воздуху. Как ему показалось, тот даже обрадовался, что советник наконец-то отстал от него со своими распросами. В «обезьяннике» Николай вновь увидел стоящих у дверей арестантов. — А за что задержали этих людей? — спросил он у Амануллы. — Неужели все они душманы? Аманулла рассмеялся. — Если бы они были моджахедами, то сидели бы совсем в другом месте. — А кто же они тогда? — Подозрительные личности. — Это как же так — подозрительные личности? — не унимался Николай. — Разве можно человека сажать в камеру только за то, что его внешний вид у кого-то вызывает сомнение или подозрение? Я что-то не припомню такого пункта в афганском законодательстве. — На все случаи жизни законы написать невозможно. Но когда в городе появляется человек без документов, наша прямая обязанность проверить его. А вдруг это связник моджахедов, или сам моджахед? — И что, максус этим тоже должен заниматься? — А кто же ещё? — Ну, я-то уж точно знаю, какие основные задачи стоят перед максусом. Нам ещё в Ташкенте говорили, что спецотделы царандоя занимаются выявлением банд, их баз, складов с оружием и боеприпасами, разложением банд изнутри с использованием агентуры, а также делают всё возможное, чтобы склонить «духов» на сторону госвласти. Но зачем его сотрудникам заниматься рутинной мелочёвкой, каковой является проверка документов? — А разве сэр мушавер не занимался тем же самым, работая в уголовном розыске? — хитро сощурился Аманулла. Его вопрос застал Николая врасплох. И действительно, сколько раз ему и коллегам по работе приходилось участвовать в подобных мероприятиях. Облачившись в форменную одежду, они шерстили городские рынки и питейные заведения, а по вечерам и ночам наведывались в притоны, общаги и гостиницы только ради того, чтобы проверить документы у находящихся там людей. И назывались такие профилактические мероприятия — «операция «Невод». Почему невод? Да потому, что в этот самый невод, кроме мелкой рыбешки типа бомжей и нарушителей административного законодательства, могла попасть и более крупная рыба — разыскиваемые преступники, например. Как это он мог подзабыть об этом? Крыть было нечем, и поэтому Николай спросил: — Ну и как, есть польза от таких задержаний? — Не всегда, но есть, — уклончиво ответил Аманулла. — На прошлой неделе связника моджахедов поймали, так его сразу же ХАД забрал. Довольно часто попадаются те, кто при задержании начинают просить отправить их в ХАД. Стало быть, агенты ихние попадаются. Но попадаются и такие подозрительные личности, которые документов не имеют и не признаются, откуда и зачем появились в Кандагаре. С ними намного сложнее, поскольку их ещё и кормить приходится до тех пор, пока вопрос по ним окончательно не разрешится. А поскольку кормёжка задержанных в максусе не предусмотрена, то и приходится делиться с ними своей пищей. — И как вы поступаете с этой публикой, если узнаёте, что к «духам» задержанные не имеют никакого отношения? — Всякое бывает. Если задержанный не имеет справки, что он уже проходил службу в армии или царандое, мы его передаём сотрудникам военкомата, и они решают, как с ним быть. Если устанавливаем, что он живёт в Кандагаре и документы у него в порядке, — отпускаем. У тех, кто в город приходит из прилегающих к нему кишлаков, выясняем, как они очутились в Кандагаре. Ведь если у человека нет документов, он не сможет пройти в город через пост — его там обязательно задержат. Значит, в город он попал тайно или же дал пайсу на посту, чтобы пройти через него без проверки документов. Про такие случаи мы сразу же докладываем в отдел безопасности, и его сотрудники проводят служебное разбирательство по таким постам. Бывают случаи, когда попадаются связники моджахедов и сами моджахеды. Но их мы у себя не держим — как только о таком узнаём, сразу же в мабас отправляем. — В тюрьму, что ли? — уточнил Николай. — Да, в тюрьму. — Как у вас с этим делом всё просто. И кто потом этими людьми занимается? — Обычно ХАД. — А максус почему ими не занимается? — Мы не занимаемся расследованием политических преступлений. Наше дело задержать и по возможности склонить к сотрудничеству, чтобы потом использовать его для работы в банде. Если отказывается, то зачем нам такой нужен? — А если согласится сотрудничать, а потом, как только вы его отпустите, просто исчезнет, и ищи ветра в поле? — А куда же он от нас денется, если подписку о добровольном сотрудничестве своей рукой написал и отпечаток пальца оставил, — рассмеялся Аманулла. — Это у вас в Советском Союзе такое, наверно, возможно — пообещать и ничего не делать. А у нас в Афганистане этого просто быть не может, а если кто-то вдруг и захочет обмануть, то найдётся много способов, чтобы заставить его этого больше никогда не делать. Николай сразу догадался, что именно имел в виду подсоветный. Перед глазами почему-то предстала кровавая картина расправы над агентом в его родной Астрахани, чья подписка о сотрудничестве с милицией случайно, а, может быть, и не совсем случайно, попала к уголовникам. Свои наихудшие предположения он тут же озвучил Аманулле, на что тот отшатнулся от советника, как от прокажённого. — Неужели сэр мушавер такое мог подумать? — А разве это не так? В таком случае, как же вы сможете заставить такого человека работать на себя? — Если мы расскажем моджахедам о человеке, пообещавшем, но так и не ставшим нам помогать, и они его убьют, то какой толк из всего этого? Сегодня он сбежал, а, может быть, и не сбежал вовсе, а просто не имеет возможности выйти на связь. Через какое-то время мы его всё равно найдём, и вот тогда он нам выложит всё, что ему известно. Правда, многое из того, что он расскажет, для нас уже не будет представлять особого интереса. Но, тем не менее, мы запишем всё, о чем он нам расскажет, и когда-нибудь эта информация может очень даже пригодиться. Николаю стало стыдно за то, что он так плохо подумал о сотрудниках максуса. Тем более что оперативники УГРО подобное себе никогда не позволяли делать. Да и запрещено это было соответствующими нормативными актами. Но он почему-то ошибочно полагал, что на Востоке люди могут совершить любое коварство. Стало быть, он сильно ошибался. Именно в этот момент Николай понял, что ближайшие два года не одному ему придётся выступать в роли советника. Очень многому самому придётся учиться у подсоветного. И не только у него одного. Как говорил герой известного кинофильма: «Восток — дело тонкое», и чтобы узнать все эти тонкости и премудрости Востока, придётся учиться у простых афганцев, с которыми его сведёт судьба.





