Анатолий Воронин. Двадцать лет спустя.

Уж так повелось в моей жизни, что все авантюрные решения я принимал спонтанно, без оглядки на возможные негативные последствия, которые могли наступить, если бы что-то пошло не так.

Когда в конце мая 1996 года мне выпал счастливый лотерейный билет в виде очередного отпуска, не долго думая, я решил навестить своих чеченских друзей, с которыми за год до этого провёл два беспокойных месяца в Грозном.

Что-то мне тогда подсказывало, что в Чечне не всё так гладко, как о том вещали российские СМИ. Буквально за пару месяцев до этого, невесть откуда появившиеся боевики, устроили в городе настоящий погром. В частности, их вероломному нападению подвергся Заводской РОВД, на ту пору размещавшийся в том же самом здании, в котором за год до этого располагался Временный Федеральный Орган внутренних дел, где обитали прикомандированные со всей России сотрудники милиции. Нападавшие стреляли из гранатомётов и стрелкового оружия, в результате чего зданию был причинён существенный ущерб. А если быть точнее – оно сгорело дотла. Второй раз за последний год.

Подписывая отпускное удостоверение, начальник УВД генерал Волкодав с подозрением посмотрел на меня, словно я не в отпуск собрался, а затеял совершить какой-то неблаговидный поступок, ну, там, за наркотой смотаться или оружие прикупить. Он даже не стал скрывать свои подозрения и напрямик задал мне вопрос:

– И что ты забыл в этой самой Чечне?

На мой откровенный ответ насчёт посещения боевых друзей, генерал только ухмыльнулся, но ничего не сказал, а когда я выходил из его кабинета, бросил вдогонку:

– Все нормальные люди на Чёрное море едут отдыхать, а искатели приключений на свою задницу – в Чечню!

Пару дней спустя, практически то же самое я услышал из уст безвестного сержанта внутренних войск, несущего службу на блокпосту возле Гирзельского гидроузла в Дагестане.

Ознакомившись с записью в отпускном удостоверении, он изрёк:

– Все нормальные люди на юг едут отдыхать.

Мой ответ: «Так я же на юг и еду!» – поверг его в ступор.

По мимике лица сержанта было видно, что он усиленно напрягает свои мозговые извилины, пытаясь разобраться, что же всё-таки южнее – Астрахань или Грозный?

Дабы попусту не тратить время, я предъявил бойцу своё «афганское» удостоверение, после чего тот расплылся в улыбке.

– А-а, ну тогда всё понятно…

Неделя, проведённая мной тогда в Грозном, была насыщена множеством «мероприятий» с сопутствующими им дружескими встречами и вечерними посиделками. На одном из таких «сабантуйчиков» я вдруг ни с того, ни с сего сказал одному из собутыльников, что пару месяцев спустя, он будет спасаться бегством от людей, которые попытаются его убить.

Я тогда и предположить не мог, что ровно через пару месяцев мои пророчества сбудутся, и Ваха – так звали того человека – действительно будет убегать от вооружённых боевиков, которые придут к нему на работу с намерением расправиться…

Когда сын позвонил по телефону и поинтересовался, не желаю ли я проехаться в Грозный, эта новость меня почему-то нисколько не удивила. Я только уточнил у него, когда именно данная поездка состоится.

А состояться она должна была буквально через пару дней.

Всё дело в том, что незадолго до этого сын отправил своего породистого кобеля на международные собачьи соревнования, проводившиеся в Армении и Грузии. Сам он в эту поездку поехать не смог, поскольку в обозначенные дни должен был представлять интересы своего клиента в Арбитражном суде, и сопровождать пса взялась женщина-кинолог, представитель клуба служебного собаководства, где занимался наш кобель Чили.

Но кроме поездки в Армению и Грузию, намечалась ещё одна – в Азербайджан. Основная группа участников соревнований, состоящая из представителей кинологических клубов Ставропольского края и Ростовской области, ехать в эту поездку не планировала, и поэтому Чили вместе в «поводырём» необходимо было перехватить во Владикавказе, после чего самостоятельно добираться до Баку.

Мне отводилась роль запасного водителя, а заодно и своеобразного проводника, которому был хорошо известен планируемый маршрут передвижения по Чечне. А поскольку заграничного паспорта у меня отродясь не было, не считая служебного, по которому я в своё время ездил в Афганистан, то всё то время, пока сын с собакой будет находится в Азербайджане, я должен был дожидаться их в Грозном.

Таким образом, у меня появлялась реальная возможность вновь встретиться со своими старыми знакомыми, с кем в своё время довелось познакомиться во время служебных командировок в Чечню. Я позвонил по мобильнику Вахе – такому же, как я, ветерану афганской войны, и он с радостью откликнулся на моё предложение о встрече.

Самая кратчайшая дорога из Астрахани в Грозный пролегала по западной части Каспийского моря через населённые пункты Оля, Лагань, Артезиан и Кизляр. Но ехать по этому маршруту не рискнул бы даже самый отмороженный «дальнобойщик», поскольку отрезок трассы Оля – Артезиан находился в ужаснейшем состоянии, и, по сути своей, был обычной грунтовой дорогой со свойственными ей ямами, ухабами и прочими колдобинами, преодолевая которые, пришлось бы передвигаться со скоростью не более двадцати километров в час.

Но имелся и другой вариант – через калмыцкий населённый пункт Яшкуль. В этом случае маршрут передвижения автоматически увеличивался почти на двести километров, но зато реально экономилось более трёх часов, а вся поездка занимала не более восьми часов.

Именно по этому маршруту и было решено ехать.

До Яшкуля за рулем сидел сын, а после него, вплоть до самого Грозного, рулить пришлось уже мне самому. Почти четырехсоткилометровое расстояние до Артезиана преодолели без непредвиденных остановок на постах ГИБДД. Собственно говоря, их и не было, если не считать один-единственный пост на выезде из нашей области, но стоявшие на нем сотрудники ДПС на проезжавшую мимо них машину с астраханскими номерами даже не соизволили обратить внимание.

В самом Артезиане останавливаться пришлось дважды. Сначала нас тормознули калмыцкие правоохранители. Подошедший сотрудник ГИБДД потребовал предъявить документы, после чего, вернув их обратно, предложил мне проследовать к стоящему неподалеку вагончику для регистрации. Но этой самой регистрации так и не произошло – сидящий за компьютером старлей внимательно посмотрел на меня и, мельком заглянув в документы, со словами: «Счастливого пути» вернул их обратно.

Буквально через несколько минут я понял, почему он так «халатно» отнёсся к выполнению возложенных на него обязанностей. Мы не проехали и полукилометра, как нас вновь остановили. Но на этот раз то были не сотрудники ГИБДД, а люди, облачённые в военную форму. По нарукавным шевронам я понял, что имею дело с военнослужащими внутренних войск.

Как и на предыдущем посту, подошедший к машине боец потребовал предъявить документы, а после того, как я это сделал, поинтересовался, куда мы направляемся. Я не стал акцентировать его внимание на Чечне, ответив, что мы едем по делам во Владикавказ. Он, молча вернув документы, жестом разрешил следовать дальше.

В тот момент я так и не понял, что такого особенного узрели правоохранители и военные в моей физиономии, что вот так, не вдаваясь в подробности, и даже не удосужившись заглянуть в багажник нашей автомашины, с лёгкостью отпускали нас с миром. Судя по всему, сработало извечное «авось», когда одни ответственные лица, уполномоченные свыше на выполнение поставленных перед ними вполне конкретных задач, перекладывают свои обязанности на тех, кто где-то рядом дублирует то же самое. А в итоге получается, что ни те, ни другие не делают того, что обязаны делать. При такой организации работы на блокпостах, стоит ли удивляться тому, что сепаратисты и террористы всех мастей беспрепятственно шастают мимо них, и впоследствии совершают свои темные делишки там, где их не должно быть по определению.

В памяти вдруг невольно всплыли трагические события в Будённовске, произошедшие летом 1995 года.

Вплоть до самого Кизляра ни стационарных, ни временных постов больше не попадалось. В апреле 1995 года, возвращаясь на попутной машине из Грозного, я проезжал через пост на окраине Кизляра. Тогда всех, сидящих в машине, заставили выйти, а саму машину подвергли тщательной проверке. Чего-то подобного я ожидал и сейчас.

Увы, ничего этого не произошло. Железобетонные заграждения, установленные прежде на так называемом «кольце», были свалены в кювет, а вместо них на асфальтированной дороге нанесена обычная разметка, делившая её на три полосы движения. С крайней левой полосы можно было попасть в центр Кизляра, центральная вела в Махачкалу, а крайняя правая в Грозный.

Включив правый поворотник, я притормозил возле знака «Стоп», ожидая соответствующей реакции стоявшего на посту сотрудника ГИБДД. Но он даже не повернул голову в нашу сторону. Его больше всего интересовали «фуры», двигавшиеся в сторону Махачкалы.

Свернув направо, мы сразу же оказались на территории Шелковского района Чеченской Республики. Дорога, по которой мы поехали, была практически пустынна. Лишь редкие легковые автомашины, попадавшиеся нам навстречу, свидетельствовали о том, что эта неухоженная трасса ещё функционирует.

Мы миновали несколько небольших населенных пунктов, прежде чем оказались в райцентре. Теперь это была совсем не та станица Шелковская, увиденная мной два десятка лет тому назад. На месте безликих деревянных домов, стоявших ранее вдоль центральной улицы, красовались капитальные кирпичные дома, преимущественно двухэтажные.

Не было здесь раньше и такого количества мечетей, которые, словно грибы после обильного дождя, появились в разных концах райцентра. Самая крупная из них, внешне похожая на знаменитую мечеть в Стамбуле, но только значительно ниже, располагалась на берегу живописного озера, вплотную примыкавшего к дороге с правой стороны.

Ещё проезжая предыдущие села, я обратил внимание на то, что все заборы во дворах сделаны по единому проекту, со столбами из облицовочного кирпича и металлическим профилем вместо деревянных досок. Решётчатых и открытых взору посторонних людей палисадников, характерных для всех казачьих станиц, не было и в помине, и увидеть, что, происходит за глухими заборами, было практически невозможно.

Примерно через час мы добрались до Толстой-Юрта и, преодолев перевал через Терский хребет, оказались на окраине Грозного. С вершины перевала я сразу заметил сильно изменившуюся панораму города, а чуть позже, спустившись по серпантину хребта и поехав по улицам Грозного, я едва не сбился с маршрута. Отложившийся в памяти пейзаж военного Грозного, даже близко не соответствовал тому, что я видел сейчас. На месте прежних развалин и пожарищ вдоль дороги выстроились добротные дома, чередующиеся с разномастными торговыми центрами, гостиницами, магазинами, ресторанами, кафе и шашлычными с дымящимися возле них мангалами. Чуть поодаль виднелись четыре минарета и купол огромной мечети, рядом с которой высились несколько небоскрёбов «Грозный-Сити».

Ваха, как и обещал, встретил нас на своей машине возле «кольца», неподалёку от консервного завода. После дружеских рукопожатий и обниманий, я пересел в его машину, а сын на своём внедорожнике проследовал за нами.

Разговаривая с Вахой, я внимательно разглядывал город, пытаясь увидеть знакомые мне прежде места. Вот здесь – слева от дороги, должен был находиться завод «Красный молот» с высокой кирпичной трубой. Но ни трубы, ни цехов завода на прежнем месте я не обнаружил. Вместо них моему взору предстал шикарный торговый центр, растянувшийся вдоль дороги на добрую сотню метров. А чуть поодаль от него я увидел многоэтажное здание, облицованное стёклами небесно-голубого цвета. Что-то знакомое мелькнуло в его очертаниях, и я машинально спросил у Вахи:

– Уж не Дом ли Печати я лицезрею?

Ваха утвердительно кивнул головой.

Это, наполовину разрушенное здание из стекла и железобетона, я хорошо запомнил, поскольку весной 1995 года не единожды проезжал мимо него к месту своей службы. Ещё в ноябре 1994 года в прилегающей к нему парковой зоне развернулись трагические события, когда чеченскими боевиками была уничтожена колонна бронетехники так называемой антидудаевской оппозиции, предпринявшей свой бесславный поход на Грозный.

Судя по всему, разрушенную часть здания восстанавливать не стали, а попросту снесли вплоть до фундамента и капитально отремонтировали лишь уцелевшую половину.

Практически сразу же за Домом Печати начинался проспект Победы, знаменательный тем, что в самом его начале стоял памятник «Трём революционерам». Я сейчас уже и не припомню фамилии этих самых революционеров – чеченца, ингуша и русского, погибших в огне гражданской войны, но идеологический смысл данного монумента заключался в том, что в трудную для России годину эти три человека, отбросившие все национальные предрассудки, заняли «круговую оборону», защищая революционные идеи. В марте 1995 года гранитная голова одного из них была напрочь отстреляна, а каменные тела остальных двоих «истуканов» имели многочисленные сколы и выщербины от пуль и осколков.

В памяти всплыли кадры документальной кинохроники 1997 года, когда в Чечне всех провинившихся стали судить шариатским судом. Именно здесь, возле железобетонного забора, стоящего вдоль дороги позади монумента, приводили в исполнение приговоры и казнили всех тех, кто был признан виновными в совершении тяжких преступлений. Ничего не забывающая память, чётко зафиксировала расстрел молодого мужчины и женщины, обвинённых в совершении разбойного нападения и убийстве чеченской семьи.

И вот сейчас, проезжая мимо заново восстановленного монумента, я не обнаружил стены, возле которой в конце двадцатого века совершались средневековые судилища. Вместо забора с пулевыми расстрельными отметинами теперь я наблюдаю солидный мемориал, в центре которого возвышается золочёный купол импровизированной мечети и высоченный каменный шпиль.

– Этот мемориал посвящён погибшему Ахмату Кадырову, – словно подслушав мои мысли, сказал Ваха.

Проехав ещё пару сотен метров, мы свернули на улицу Поповича и поехали по ней в сторону того места, где располагался дом Вахи. У меня невольно ёкнуло в груди – сейчас я увижу то самое здание, где весной 1995 года размещался Временный Федеральный орган внутренних дел, на третьем этаже которого, в полусгоревшей комнате, вместе с операми уголовного розыска, я прожил почти полтора беспокойных месяца. Чуть позже, ВФОВД передислоцировали к стадиону «Динамо», поближе к МВД ЧР, а в доме на Поповича разместился Заводской РОВД. В марте 1996 года чеченские боевики вероломно напали на Грозный, и здание, в очередной раз подвергшись обстрелу, выгорело дотла.

И вот сейчас я смотрю на это четырёхэтажное строение, и совершенно его не узнаю. Отделанное пластиком, оно даже отдалённо не напоминает того, что я видел прежде.

– Заводской РОВД сейчас в другом месте располагается, – заметил Ваха. – Завтра я покажу его тебе. Это что-то.

Добравшись до Вахиного дома, мы практически сразу же поехали в сторону Черноречья. Город накрыли вечерние сумерки, а нам нужно было ещё успеть сопроводить машину сына до выезда на трассу Ростов-Баку, по которой ему предстояло добираться до Владикавказа. Расставшись возле стационарного поста ГИБДД, мы вернулись обратно к Вахе домой, попутно заехав к его приятелю, долгое время жившему в Астрахани.

В тот вечер мы засиделись допоздна. О многом поговорили, многое чего вспомнили да и спиртного выпили изрядно. На мои каверзные вопросы о складывающейся в Грозном ситуации, собеседники многозначительно отмалчивались либо давали весьма туманные ответы.

– Завтра я повезу тебя по городу, сам всё своими глазами и увидишь, – подвёл черту моему любопытству Ваха. – А сейчас пора уж и спать ложиться.

Намеченная на утро следующего дня поездка по городу не задалась с самого начала. Вахе позвонили по мобильнику, и ему пришлось срочно выехать на работу. Мне же он рекомендовал воздержаться от пеших прогулок по улицам Грозного, мотивируя это тем, что центр города будет полностью перекрыт из-за пятничной молитвы в центральной мечети, и я запросто могу нарваться на «фейсконтрол» со всеми вытекающими для меня последствиями.

Домой Ваха вернулся ближе к обеду и, наскоро пообедав, мы выехали на обзорную экскурсию по городу. Однако буквально на первом же перекрёстке нашу машину остановили сотрудники ГИБДД, запретившие следовать в центр города по улице Мира.

– Всё ясно, – заметил Ваха после того, как мы отъехали от патрульной машины ДПС, – до трёх часов, пока не разъедутся верующие из центральной мечети, в центре лучше не появляться.

– Вчера ты обещал мне показать то место, где находится Заводской РОВД. Давай туда смотаемся, – предложил я.

Уже через пять минут мы оказались на улице Маяковского и, свернув налево, поехали в сторону Черноречья, но, не проехав и полукилометра, свернули в примыкающую справа улицу. Ещё издали я обратил внимание на высоченный кирпичный забор, по периметру огораживающий территорию площадью не менее трех гектаров. За забором виднелись верхние этажи и крыши трёх и пятиэтажных зданий. Внешне это больше напоминало хорошо укреплённую крепость, подъехать к которой на автомашине было практически невозможно, поскольку дорога, ведущая к «крепости», на дальнем рубеже была перекрыта железобетонными блоками, обеспечена шлагбаумом и оборудована огневой точкой из железобетона.

Завидев нашу машину, двое стоявших возле шлагбаума сотрудников полиции насторожились, поведя в нашу сторону стволами висящих у них на плечах автоматов, а в амбразуре «ДЗОТа» появился ещё один ствол. Мы не стали испытывать свою судьбу и, резко развернувшись, покатили обратно.

– Не понял, а как же они несут службу в подведомственном районе, если не вылезают из своей крепости? – поинтересовался я у Вахи.

– Да вот так и несут – понаставили по всему городу видеокамеры, сидят там у себя в бункере и смотрят, что вокруг происходит. Заметят что-нибудь подозрительное, быстро выскакивают на машине в город, задерживают правонарушителей, и тут же везут их в своё «логово».

– А как же они тогда на работу добираются? – не унимался я.

– Так ведь они прямо там и живут, в этой своей крепости. Ты же видел за забором дома, вот в них они и живут вместе со своими семьями, а кто холостой, живёт в общаге. Прикомандированные из других регионов сотрудники полиции, а таковые тоже имеются, там же живут. У них даже свой магазин имеется, столовая, баня с прачечной и много чего ещё. Полная автономия обеспечена практически во всём, и случись чего, круговую оборону они будут держать ровно столько, сколько того потребуют складывающиеся обстоятельства.

После Вахиных разъяснений я стал более внимательно рассматривать всё то, мимо чего мы проезжали. Только сейчас я заметил, что видеокамеры действительно установлены едва ли не на каждом столбе уличного освещения. А ещё я обратил внимание на обилие портретов Ахмата Кадырова, его сына Рамзана и президента России Путина. Портреты чередовались в разных комбинациях и были вывешены на фасадах административных зданий и не только на них одних. Один большой портрет с изображением улыбающегося Рамзана Кадырова я заметил на крыше детского сада.

Потом мы поехали в Черноречье, дабы посмотреть на то, как похорошел район, где в начале 1995 года шли ожесточённые бои между боевиками и федералами.

– Несколько лет тому назад Рамзан дал команду очистить заилившееся дно водохранилища, для чего было задействовано очень много экскаваторов и самосвалов. Воду из водохранилища спустили и через некоторое время приступили к дноуглубительным работам. Было вывезено несколько десятков тысяч кубометров донного ила и скопившегося за многие годы мусора. Потом воду залили заново, и глубина искусственного озера в отдельных местах стала достигать десяти метров.

Рассказывая обо всём этом, Ваха то и дело показывал на изменения, произошедшие после реконструкции водохранилища. Дамба, отсекавшая его от Заводского района Грозного, с одной стороны была увенчана парадными въездными воротами. По другую её сторону, на берегу высилась стилизованная сторожевая башня, аналог таких же башен, какие горцы Кавказа издревле воздвигали на своих родовых землях. Когда мы проезжали по дамбе, я попросил Ваху притормозить, с тем, чтобы сфотографировать обновлённое водохранилище. В видоискатель фотоаппарата попали какие-то торчащие из воды трубы, образующие зигзагообразную фигуру. Чуть поодаль, на одном из берегов водохранилища виднелась то ли пристань, то ли ресторан на воде, а рядом с ним желтел песок, судя по всему, то был пляж.

Возвращаясь обратно в машину, я чисто машинально глянул на столбы освещения, стоящие по всей дамбе. Они также были оборудованы видеокамерами, причём на отдельных столбах их было установлено аж по три штуки.

— А что это за трубы торчат из воды? — поинтересовался я.

— Фонтан «Змейка», — пояснил Ваха. — Струи воды, бьющие из этих труб, подсвечиваются разноцветными лампами прямо из озера и изменяют свою высоту в такт звучащей из динамиков музыки. Когда фонтан включают по вечерам, зрелище получается весьма эффектное.

— Слушай, Ваха, а то, что я сейчас фотографировал все эти местные достопримечательности, мне за это ничего не будет?

— Ничего страшного, — успокоил меня Ваха. — Вот если бы ты вознамерился щелкать выходящих из мечети людей, то тут действительно могли бы возникнуть проблемы. Кстати, когда случился пожар в строящемся небоскребе «Грозный-Сити», один молодой недоросль заснял всё это на свой Айфон, а потом выложил в Интернет, со словами «Хорошо горит». Этого балбеса быстро вычислили и доставили лично к Рамзану, и он провел с ним профилактическую беседу, суть которой свелась к тому, что над чужим горем грех насмехаться. А потом начинающий «папарацци» ещё пару месяцев совершенно бесплатно батрачил на погоревшем небоскребе, вынося строительный мусор. И вообще, в Грозном не приветствуют людей снимающих или снимающихся на фоне какого-нибудь чрезвычайного происшествия или проводящегося в городе политического мероприятия. Таких любителей сэлфи за шкирку тащат в кутузку, и там проводят с ними «разъяснительную» работу.

Под впечатлением от сказанного Вахой, у меня пропало всяческое желание ехать в центр города и делать там снимки местных достопримечательностей. Но Ваха успокоил меня, заверив, что за фотографирование центральной мечети и высоток «Грозный-Сити», мне ничего не грозит. Тем более, что снимать я буду обычным цифровым фотоаппаратом, а не мобильником или Айфоном.

Тем не менее, когда мы приехали на центральную площадь города и оставили свою машину на парковке, фотографировать в непосредственной близости от мечети я всё-таки не рискнул. Там постоянно тусовались вооруженные люди в чёрной одежде, внешне похожей на форменную одежду российского ОМОНа, внимательно следившие за всеми происходящими на площади событиями.

Пока я незаметно для окружающих фотографировал мечеть, на площадь вышли две группы молодых людей с флагами России и Чечни. В каждой такой группе было человек по тридцать — сорок. Кроме флагов митингующие несли транспаранты и портреты Рамзана Кадырова.

— А это кто такие? — поинтересовался я.

— Да так — студенты и школьники.

— И чего они митингуют?

— Ни чего, а за кого, — поправил меня Ваха. — Это они пришли на митинг, проводимый в поддержку Кадырова, у которого закончился срок полномочий Главы Чеченской Республики. Чисто политическое мероприятие, придуманное и организованное не этими безусыми юнцами, а вполне солидными людьми из ближайшего окружения Рамзана. Уж кто-кто, а они-то отлично понимают, что если его «уйдут», то и они тут же будут отлучены от «кормушки». Вот и стараются, в меру своих сил и финансовых возможностей, поскольку никто из них не горит особым желанием слететь с насиженных «хлебных» мест.

Ваха в очередной раз дал мне понять, что развивать тему нашего дальнейшего разговора в политическом русле он не намерен и вместо этого стал показывать другие достопримечательности города и рассказывать про то, что конкретно изменилось в облике некогда разрушенного Грозного.

— Центральная мечеть располагается на том самом месте, где ранее стояло здание Совмина. Сильно пострадавшее от обстрелов и бомбёжек здание, восстанавливать не стали, равно как и остальные дома, располагавшиеся по соседству с ним. Просто снесли всё вподчистую, и на этом месте построили самую большую в Европе мечеть.

— А что за мемориальный комплекс находится там, где раньше была площадь перед президентским дворцом? — поинтересовался я.

— Он посвящён чеченцам, погибшим во вторую чеченскую войну. Правда, не всем, а только тем, кто был выходцем из тейпа, к которому принадлежал Ахмад Кадыров.

Переходить улицу любопытства ради, чтобы посмотреть на пилоны со списками погибших чеченцев, мы не стали. Тем более, что в тот момент там появилась группа вооружённых людей. Судя по всему, они пришли на мемориал с целью почтить память погибших соотечественников.

— Слушай, Ваха, а где сейчас находятся здания МВД и ФСБ Чечни? — поинтересовался я. — Там же, у стадиона «Динамо»?

— Нет, их вернули на прежнее место, где они были до войны.

— На проспект Оржоникидзе?

— Теперь этот проспект имени Исаева, — уточнил Ваха.

— А чем знаменит этот человек, что его именем назвали целый проспект?

Ваха криво усмехнулся.

— Сказал бы я тебе, что это за человек, но про мёртвых принято говорить либо хорошее, либо вообще ничего.

Поняв, что мои вопросы вызывают у Вахи не совсем приятные эмоции, я попросил его провезти меня по проспекту имени неизвестного мне Исаева.

— А ты посмотри туда, — Ваха жестом руки показал в сторону видневшихся в глубине проспекта зданий чеченских силовых ведомств.

Только сейчас я заметил, что проезжая часть проспекта на подъезде к ним перекрыта бетонными блоками, возле которых стояли несколько вооружённых до зубов людей в униформе.

— А что ты вообще хотел увидеть на этом проспекте? — поинтересовался Ваха.

— В марте 1995 года мы эвакуировали картотеку республиканского Адресного бюро, а она размещалась в самом начале проспекта, рядом с железнодорожным вокзалом, на первом этаже пятиэтажного жилого дома. Хотелось бы посмотреть, что сталось с тем домом сейчас.

Ваха пообещал провезти меня по местам «боевой славы», не выезжая на проспект, и мы двинулись в сторону вокзала окольными путями. Искомая пятиэтажка стояла на прежнем месте, но её внешний облик сильно отличался от того, что с 1995 года отложился в моём сознании. Фасад здания теперь был облицован керамической плиткой, а на крыше красовался баннер с названием какого-то банка.

Заново было отстроено и здание железнодорожного вокзала, стоящее на противоположной стороне улицы. На прилегающей к вокзалу небольшой площади, я не обнаружил скопления машин и людей, как это обычно бывает на привокзальных площадях в других городах.

— А теперь смотри внимательно, — Ваха резко свернул направо и, проехав не более ста метров, не снижая скорости, повернул налево.

Мы ехали по обычной с виду улице, где по левую сторону стояли пятиэтажки и добротные частные дома, а по правую, вплоть до следующего перекрёстка, протянулся высоченный кирпичный забор с установленными на нём видеокамерами.

— По этой улице местные водители стараются лишний раз не ездить, дабы не светить номера своих машин, — пояснил Ваха.

— А это почему же? — заинтересовался я.

— Видишь стену с камерами? За ней располагается Республиканское Управление ФСБ. Если бы ты сейчас ехал на своей машине с астраханскими номерами, то и тебя самого, и твой автомобиль уже сегодня же на каком-нибудь посту ГИБДД наверняка подвергли бы тщательной проверке.

— А меня-то за что шерстить? — удивился я.

— Для профилактики, — засмеялся Ваха. — Да пошутил я, но чужаков здесь действительно не любят, и думаю, есть за что. А, да ладно, слушай, а не поехать ли нам сейчас к одному моему другану, крутому бизнесмену. Кстати, он тоже в Афгане воевал — служил в Пули-Хумрях пулемётчиком в разведвзводе. После Афгана удачно женился на дочери одного богатенького «буратино» и свалил в Москву. Пока в Чечне десять лет шла война, он сколотил солидный капиталец, работая менеджером в одном из столичных банков. Теперь вот в Грозном свой собственный банк открыл. Жирует не хило. Совсем недавно въехал в новую квартиру в одном из небоскрёбов «Грозный-Сити». Я ему вчера по телефону рассказал о тебе, так он пригласил нас сегодня к себе отметить новоселье.

— Так что же ты молчал всё это время? — заметил я. — С этого и надо было начинать наше сегодняшнее путешествие по Грозному.

— Нельзя было. У Салмана с утра были свои дела в банке. Потом он, как все порядочные правоверные, просто обязан был посетить пятничную молитву, и уж только потом мог заняться делами земными.

К небоскрёбам мы поехали закоулками, повторно проехав мимо здания, где до войны размещалось республиканское Адресное бюро. Когда мы переезжали мост через Сунжу, у меня ёкнуло в груди — уж больно знакомой показалась местность возле моста, да и сам этот небольшой мост через бурлящую реку.

— Уж не через Беликовский ли мост мы едем? — спросил я у Вахи.

— Он самый, — подтвердил Ваха. — А что, раньше доводилось через него ездить?

— Да уж приходилось, — задумчиво ответил я. В памяти сразу же всплыла трагичная история почти двадцатилетней давности, произошедшая с одним из бойцов внутренних войск, который вместе с сослуживцами обеспечивал охрану моста.

Вспоминая о ней сейчас, я даже не заметил, как мы оказались на проспекте Ленина. То, что это именно он, я понял сразу по православному храму Михаила Архангела, стоявшему по правую сторону проспекта. Свои догадки я высказал Вахе, на что тот заметил:

— Теперь этот проспект носит имя Путина. Кстати, остальную часть проспекта Победы за Сунжей, тоже переименовали, сейчас, она носит имя Ахмата Кадырова.

Когда мы поравнялись с храмом, я обратил внимание на мощный автокран, стоящий прямо на проезжей части. Его стрела была выдвинута на максимальную длину, и на конце её на тросах висел золочёный крест. Средних лет чеченец, немыслимым образом зацепившийся страховочными ремнями за купол храма, жестикулируя руками, подавал сигналы крановщику, пытавшемуся с ювелирной точностью установить на макушку золочёного купола шатающийся из стороны в сторону крест.

В тот момент меня поразило не то, что крест на православный храм устанавливают двое мусульман, а то, что сие действо происходит как бы исподтишка. Когда у нас в Астрахани при помощи вертолета устанавливали крест на колокольню Кремля, было организовано торжественное богослужение, с крестным ходом и освящением самого креста, а сама процедура его установки на купол колокольни проходила при значительном скоплении прихожан и просто зевак. Здесь же я ничего подобного не увидел. Более того, входные двери в храм были закрыты, и было неясно, идёт ли там в данный момент служба.

Проехав по проспекту ещё метров двести, мы оказались возле небоскрёбов. Только сейчас я заметил, что комплекс «Грозный-Сити» по внешнему периметру огорожен забором из металлических конструкций, перебраться через которые вряд ли смог бы даже тренированный человек. И здесь, как и по всему городу, всё было утыкано видеокамерами.

Ваха объяснил стоявшему у въездных ворот вооружённому чеченцу причину нашего визита на охраняемую территорию, и тот нажал на кнопку автоматического шлагбаума.

Салман жил на самой верхотуре одного из небоскрёбов, в шикарной квартире, с балконов которой открывалась панорама восточной части Грозного. В серой дымке горизонта виднелись тёмно-серые контуры ещё нескольких небоскребов. Я спросил у Вахи, что это за здания, и где они находятся.

— Это высотки в Аргуне, построены практически одновременно с небоскрёбами «Грозный-Сити». Кстати, в Гудермесе аналогичные высотные здания тоже имеются.

Уточнять целесообразность возведения подобных строений в относительно небольших по российским меркам провинциальных городах, я не стал. Продолжая разглядывать с высоты птичьего полета панораму города, обратил внимание, что на плоских ранее крышах практически всех пяти и девятиэтажек, теперь высятся мансарды и пентхаусы, а на трёх двенадцатиэтажных «бакинских» домах, стоявших неподалеку от площади Минутка, эти «чердачные надстройки» выполнены в виде горных вершин.

В гостях у Салмана мы засиделись до позднего вечера. Говорили и вспоминали о многом, но больше всего про то, что все трое пережили в далёком Афганистане. Ни сам хозяин квартиры, ни Ваха тему чеченской войны так и не затронули, а все мои попытки «разговорить» их на текущий политический момент современной Чечни, не увенчались успехом. И что ведь самое главное — за всё то время, пока мы общались, мои собеседники не притронулись к разлитому в рюмки спиртному. С Вахой все понятно — за рулём, но Салману-то какой резон филонить? За троих пришлось отдуваться мне одному…

Уже когда возвращались из гостей, Ваха намекнул о причине их обоюдного «воздержания» — это в своём собственном доме можно пить сколько угодно, и говорить про всё, что в голову взбредёт, но только не в таких вот домах, где у стен наверняка есть не только «уши», но и «глаза». Поди, потом, разберись, откуда ветер задул, когда начнут прессовать по полной программе в хвост и в гриву.

Кто знает, но, возможно, он и прав. Ещё задолго до поездки в Грозный, сведущие люди «по секрету» говорили мне, что в Чечне можно запросто пострадать за мысли, высказанные вслух не тому, кому надо.

На следующий день с утра зарядил дождь, и практически до обеда мы просидели с Вахой дома, разгадывая кроссворды и попивая дагестанский коньячок. А когда тучи разошлись, и наконец-то засветило солнце, остаток дня мы решили посвятить посещению шашлычной, где со слов Вахи, готовили самые вкусные в Грозном шашлыки и люля-кебаб. Правда, поехали мы туда не сразу, а только после того, как остаточный «духан» от выпитого с утра коньяка окончательно не покинул наши лёгкие, и Ваха мог сесть за руль своего автомобиля без риска быть оштрафованным сотрудниками ГИБДД.

Уже подъезжая к шашлычной, Ваха предупредил меня, что есть шашлык мы будем «на сухую». И вообще, находясь в подобных «заведениях», ухо надо держать востро. Пить спиртные напитки не возбраняется, но после употребления «горячительного», в пылу обсуждения какой-нибудь щепетильной темы, можно ляпнуть что-нибудь лишнее, что наверняка заинтересует присутствующих там людей. А поскольку среди посетителей заведения могут оказаться «стукачи», последствия подобных откровений могут быть весьма и весьма плачевными. Подсядет, к примеру, за столик один такой рубаха парень, начнет поливать грязью всех и вся, а ты ему сдуру начнёшь поддакивать, и от себя эту «тему» развивать да раскрывать. А потом, в «заведение» нагрянут крутые парни и повяжут всех дюже «разговорчивых». И хорошо, если ими окажутся официальные правоохранители, хотя, хрен редьки не слаще, но хуже, если визитерами будут «кадыровцы». Эти не только отмордуют по полной программе, но ещё и на счетчик поставят.

— Это как это — на счетчик?

— Молча, — ответил Ваха. — Посадят в зиндан и будут держать там до тех пор, пока кто-нибудь из родственников или друзей задержанного болтуна не отстегнёт энную сумму за нанесённый моральный ущерб.

— Но ведь это же противозаконно, — возмутился я.

— Это у тебя в Астрахани, может быть, и противозаконно, но только не здесь — в Грозном. И вообще, общаясь с малознакомыми людьми, постарайся не упоминать лишний раз про свои командировки в Чечню во время войны. Здесь это не только не приветствуется, но ещё и может обернуться крупными неприятностями.

Уточнять о возможных для меня «неприятностях» я не стал, поскольку ещё задолго до этого был наслышан про то, что местная прокуратура, в буквальном смысле слова, объявила охоту за бывшими «федералами». А лишний раз объясняться перед её сотрудниками, что все эти добровольно-принудительные командировки в зону боевых действий носили сугубо миротворческий характер, мне не очень-то хотелось.

Слава Богу, в той шашлычной, куда мы заглянули, посетителей вообще не было. Ваха сделал заказ, и минут через пятнадцать-двадцать хозяйка забегаловки, она же и официантка, принесла нам большую тарелку, на которой поверх тонкого листа лаваша лежали сочные и аппетитно пахнущие куски шашлыка из баранины. Хозяйка поинтересовалась у Вахи, что мы будем заказывать из спиртного, но он жестом руки дал понять, что мы пришли сюда не спиртное пить, а всего лишь отведать её вкусного шашлыка. Пожелав нам приятного аппетита, женщина удалилась на кухню.

Пока мы с аппетитом поглощали мясо, в шашлычную заглянули трое чеченцев, на вид лет тридцати пяти — сорока. Один из них позвал хозяйку и сделал ей заказ, а пока мясо жарилось, визитёры присели за столик напротив нас. О чём-то оживленно разговаривая, они время от времени бросали косые взгляды в нашу сторону. Наконец, не выдержав, один из них подошёл к нашему столику и по-чеченски обратился к Вахе. Я догадался, что он спрашивает его обо мне. Ваха что-то ему ответил, и посетитель, не говоря ни слова, вернулся к своему столику.

— Что он от тебя хотел? — поинтересовался я.

— Да так, спросил, что за русака я с собой сюда привёл, а я ему ответил, что ты мой бывший командир по Афгану, приехал ко мне в гости.

А тем временем за соседнем столиком стали происходить весьма интересные вещи. Чеченцы вдруг ни с того, ни с сего перешли с чеченского на русский. Складывалось такое впечатление, что они сделали это специально для меня, чтобы я смог услышать весь их разговор.

— Вчера ко мне в магазин опять «эти» заходили, денег требовали за март, — начал разговор самый старший из посетителей. — А я им говорю, что месяц ещё не закончился, и необходимую сумму я ещё не собрал. Пригрозили, козлы, что если тридцать первого числа денег не будет, они заберут мой магазин вместе с товаром.

— Вот уроды, всё им мало, — вторил ему второй посетитель, тот, что подходил к нашему столику. — Житья от них не стало. Всё хапают, хапают. Когда только нажрутся наконец.

— Да никогда! — поддакнул ему третий посетитель. — Они же не ради себя стараются, им же надо отстёгивать долю «Самому». Не соберут вовремя, «Он» с них три шкуры сдерёт. Мой брат у «Него» инкассатором служит, каждый день по два мешка бабла привозит.

— Куда, в банк? — поинтересовался первый собеседник.

— В какой банк? — усмехнулся «родственник инкассатора». — У «Него» свой собственный банк есть, в подвале одного из домов его родовой крепости. Там только одна бронированная дверь в хранилище сокровищ стоит почти лимон «зелени», намного дороже, чем самый крутой «Мерс». «Он» частенько хвастается перед своими гостями, что в его подземном «банке» бабла, золота в слитках и драгоценных камней поболе будет, чем во всех чеченских банках вместе взятых.

— И на кой леший ему столько всего? — спросил первый посетитель. — Ведь случись чего, всё это с собой на тот свет не заберёшь.

— Да как раз для того и много, чтобы на этом свете о деньгах вообще не думать, — рассмеялся «родственник инкассатора». — Вот ты можешь точно сказать, где он сейчас находится?

— Ну, у себя дома, наверно, с женами кувыркается, — неопределённо ответил первый посетитель.

— А вот и фигушки. Еще вчера он укатил на самолете в Москву, сам знаешь, зачем и к кому. Братан рассказывал, что мешки с деньгами в самолет почти полчаса загружали. Прикинь, сколько там было бабла.

Общаясь друг с другом, чеченцы не забывали наполнять рюмки спиртным и, пока для них готовился шашлык, опустошили полулитровую бутылку водки.

Я и в мыслях не собирался вмешиваться в разговор чеченцев, но Ваха, сидящий к посетителям спиной, приложил указательный палец к губам, тем самым давая понять, чтобы я ни в коем случае не встревал в их разговор с расспросами, или хуже того — с замечаниями и дополнениями. Могло так случиться, что эта троица – вчерашние боевики, которым «кадыровцы» во второй чеченской войне надавали по мордасам. А хуже того, если они сами «кадыровцы», и весь этот пустой «базар» – не более, чем «разводка» для лохов, так сказать — проверка клиента на вшивость. Начнёшь таким поддакивать, а они позвонят своим мордоворотам, те быстренько приедут, и устроят «маски-шоу» с мордобоем и последующим зинданом. И попробуй потом отмазаться от них, если весь твой разговор будет записан на диктофон.

Я внял предупреждениям Вахи и, демонстративно пересев ближе к Вахе, сделал вид, что их разговор меня совершенно не интересует.

Хотя это было далеко не так. Поддерживая разговор с Вахой, я краем уха продолжил слушать, о чём говорят эти трое. А те, словно угадав мои намерения, начали говорить о вещах, про которые ни Ваха, ни другие мои чеченские друзья, с кем я успел пообщаться за предыдущие двое суток, даже словом не обмолвились.

В частности, я узнал, что не так давно один чеченец взорвал себя неподалёку от центральной мечети. Теракт готовился против Кадырова, но тот по какой-то причине в тот день не приехал на молитву. Взорвав «пояс шахида», смертник унёс с собой на тот свет жизни около десятка ни в чём не повинных людей.

Странно, но об этом факте я ничего не слышал в российских СМИ. То ли просто проморгал эту новость, то ли они её не озвучили, дабы не навредить имиджу Чечни, которая с их же слов давно является едва ли не самым безопасным регионом в России.

Потом собеседники завели разговор о какой-то драке, которую устроил начальник личной охраны Кадырова. Ему не понравилось, как ведёт себя отставной полковник российского спецназа, которого президент России приставил к Кадырову в роли «смотрящего». Нашёлся повод доколебаться до полковника, и он его не упустил. Вот только не учел он того, что спецназ – и в Африке спецназ! Одним словом, «пенсионер» с двух ударов послал задиру в нокаут, и тот ещё долго не мог очухаться.

Когда Рамзан узнал об этом инциденте, он вызвал драчунов к себе в апартаменты, и провёл с ними беседу. О чём он с ними тогда говорил, никому не ведомо, но злые языки меж собой поговаривают, что он пообещал пристрелить обоих, если что-то подобное ещё раз повторится. А он реально такой резкий, может запросто пристрелить.

Теперь все гадают, чем ответит за нанесённое оскорбление сам начальник личной охраны. А он, как всем это известно, человек крутого нрава и дюже мстительный. Этому спецназовцу следовало бы заблаговременно свалить из Чечни, пока не поздно.

Когда хозяйка шашлычной принесла соседям блюдо с шашлыком и вторую бутылку водки, они постепенно перешли на чеченский язык. О чём они там говорили, я уже понять не мог, но по реакции Вахи и его укоризненному взгляду в сторону соседнего столика, понял, что он явно недоволен болтливостью земляков.

Уже покидая заведение, он, как бы, между прочим, тихо произнёс известную реплику:

— Болтун – находка для шпиона.

Чуть позже, уже сидя в машине, я переспросил его:

— А это правда, о чём говорили эти трое в шашлычной?

— Да не слушай ты всякую чушь, — раздражённо ответил он. — Нажрутся «кишмишовки» и давай буровить всякую хрень.

— А что, и драки, про которую они упомянули, совсем не было? — не унимался я.

— Ну, была, и что с того, — неохотно ответил Ваха. — Но там не всё так однозначно было, как расписали эти алкаши.

Я нутром почувствовал, что разговор на эту тему он не намерен продолжать, и весь остаток вечернего времени говорил с ним о чём угодно, но только не о том, что касалось Чечни и тех явных и скрытых от людских глаз политических и прочих «процессов», которые в ней происходили последнее время.

Наверно он прав — меньше знаешь, крепче спишь.

В тот вечер я отключился как-то сразу и проснулся рано утром от разговора, который Ваха вёл по телефону. Из отрывков его фраз я понял, что прошлой ночью случилось что-то ужасное. Я поинтересовался у него, чем он так взволнован, на что он ответил, что вчера вечером пропал шестнадцатилетний сын Салмана, того самого, у которого мы были в гостях. Пацан вышел на улицу погулять, с друзьями пообщаться, и все вместе, словно сквозь землю провалились.

Чуть позже двое из друзей вернулись домой и рассказали своим родителям про то, как были задержаны «кадыровцами», когда решили прогуляться в сторону «Грозный-Сити»

— Постой, как это — в сторону «Грозный-Сити»? — не понял я. — Ведь они и так там живут?

— Да нет, — возразил Ваха. — В высотке у Салмана новая квартира, в которой его семья фактически ещё не проживает. А живут они пока ещё в поселке Калинина, где снимают у своих дальних родственников половину частного дома.

— Ну и что теперь делать, где искать пацана?

— А искать его надо там, где за него потребуют выкуп, стало быть, — у «кадыровцев». Те наверняка знают, что отец пацана не из бедных, и обязательно постараются срубить бабла ровно столько, сколько он сможет отстегнуть вымогателям. Стало быть, запросят не меньше лимона, а то и больше.

— Но ведь это же грабеж средь бела дня! — возмутился я.

— Да какой там грабеж, — ухмыльнулся Ваха. — Наверняка «нашли» у пацана наркоту или ещё какую-нибудь дрянь, за которую можно запросто отхватить не один год отсидки на «зоне». И попробуй, докажи, что ему её подбросили.

Я хотел, было, и дальше повозмущаться по поводу происходящего в Чечне беспредела, но вспомнив, что и в остальной России происходит то же самое, решил промолчать.

Уже ближе к обеду Салман позвонил Вахе и сообщил, что сына удалось-таки вызволить из логова «кадыровцев». И помог ему в этом старый друг, офицер чеченского УФСБ. Если бы не он, то ещё не известно, как бы всё обернулось. Миллион не миллион, а четверть его все-таки пришлось выложить за то, чтобы сын вновь оказался дома. А если вымогатели войдут во вкус, то к пацану придётся приставлять охрану. Кстати, сами же «кадыровцы» и предложили свои «услуги» в столь ненавязчивом «сервисе», за который запросили ежемесячную плату в размере ста тысяч рублей. А когда Салман поинтересовался, почему так дорого, ответили: «За риск».

И вот теперь, после всего того, что произошло, Салман окончательно решил вернуться обратно в Москву. По-крайней мере, там он растворится в общей массе таких же, как и он, банкиров, и никому не будет дела ни до него самого, ни до его семьи. Но всё равно придётся ждать до лета, пока сын не закончит учебу в школе и не получит аттестат зрелости.

Пока происходили все эти события, Ваха то уезжал из дома, то возвращался обратно. Когда его не было дома, я, от нечего делать, подрезал ветки деревьев, растущих во дворе его дома. Когда отрезал разросшиеся ветки на ореховом дереве, стоящем на улице возле ворот, обратил внимание на висящий на уличном столбе электросети полиэтиленовый пакет с мусором. Оглянувшись по сторонам, я заметил, что аналогичные пакеты с мусором висят практически возле каждого дома. Жильцы для этих целей приспособили не только столбы электросетей, но и старые напольные вешалки, и бывшие в употреблении водопроводные трубы, предварительно вбив их в землю и приварив в верхней части крючки, на которые и подвешивались пакеты с мусором.

С одной стороны, такой мусороуборочный сервис имел много плюсов. Не надо было расставлять по углам улиц мусорные контейнеры, до которых жильцам надо было ещё добраться. Опять же, ни одна собака не могла допрыгнуть до высоко висящих пакетов с мусором и распотрошить их в поисках съестного.

И вот тут я вдруг вспомнил, что ещё весной 1996 года подобная процедура сбора мусора была узаконена тогдашним мэром Грозного — Бесланом Гантамировым. Правда, просуществовала она всего лишь чуть больше месяца.

В конце мая того года, когда я приехал в Грозный в отпуск, ещё тогда обратил внимание на чеченское «нововведение». Но буквально на второй день моего пребывания в Грозном, в один из таких пакетов якобы с мусором, неизвестный террорист, а, может, и террористы, заложили 120-ти миллиметровую мину, для крепости приторочив пакет вместе с ней к бетонному столбу, стоявшему у асфальтированной дороги на улице Маяковского.

И хорошо, что я не поехал тогда с утра по этой улице вместе с Вахой. А ведь собирались же мы уже ехать к моему бывшему подсоветному Алику Мугуеву. Затянувшееся чаепитие нас тогда точно спасло от неминуемой беды, о которой мы узнали спустя несколько минут, после того как наконец-то тронулись в путь.

Та мина была взорвана дистанционно — электроимпульс к детонатору поступил по проводу от полевого телефона длиной не менее ста метров. «Подрывник» заранее спрятался в полуразрушенном доме и оттуда наблюдал за проезжавшими по улице машинами. Концы проводов он присоединил к обычной батарейке от карманного фонарика в тот самый момент, когда мимо злополучного столба проезжала армейская грузовая машина с российскими военнослужащими.

Взрыв был настолько мощным, что толстый бетонный столб срезало словно бритвой, и он, разломившись на две неравные части, рухнул на дорогу. Многочисленными осколками были убиты либо ранены практически все, кто в тот момент находился в кабине и кузове машины. Кроме них пострадали и местные жители, ехавшие на своих машинах позади и спереди армейского грузовика.

Когда мы подъехали к месту трагедии, то застали там ужасную картину с лежащими прямо на асфальте окровавленными и растерзанными осколками трупами и стонущими ранеными.

Вой сирен машин скорой помощи до сих пор стоит у меня в ушах.

Буквально на следующий день пакеты с мусором исчезли со всех столбов, и больше я их там не видел, по-крайней мере, до тех пор, пока находился в Грозном.

И вот сейчас, спустя два десятилетия, я снова вижу висящие на столбах чёрные пакеты с мусором, эти недобрые предвестники приближающейся беды.

Свои опасения я высказал Вахе, когда тот ближе к обеду вернулся в работы.

— А ты выйди сейчас на улицу, никаких пакетов там не увидишь — спокойно ответил он. — Всё дело в том, что по распоряжению мэрии установлены дни и даже часы, когда владельцам домов разрешается выставлять на всеобщее обозрение свой мусор. Ни часом раньше, ни часом позже. А если кто-то из них не успевает это сделать вовремя, то вынужден заносить мусор обратно домой и повторять сей «процесс» заново, но уже на следующий отведённый для этого день. Разгильдяев, оставляющих мусор на улице сверх положенного срока, и уж тем более на ночь, нещадно штрафуют.

— И все-таки, — не унимался я, — кто даст гарантию, что если даже в отведённые часы, кто-нибудь из руководства республики поедет по улице, где будут висеть пакеты с мусором, и в одном из них не окажется самодельного взрывного устройства?

— По секрету скажу тебе, — загадочно улыбнулся Ваха — что там, где ездит большое начальство, пакеты с мусором вообще не вывешиваются. Ну, ты понял меня.

Да чего уж тут не понять. Когда в 1996 году в нашу Астрахань приезжал Ельцин, с жильцами домов, что стояли вдоль улиц, где должен был проехать президентский кортеж, накануне провели «разъяснительную» работу, строго-настрого предупредив их не подходить близко к окнам и уж тем более, выглядывать из них, дабы не навредить своему здоровью. А тут — пакеты с мусором. Когда спустя несколько лет с аналогичным визитом к нам в город нагрянул Путин, не то что пакеты – все мусорные контейнеры в одночасье исчезли в тех местах, где он планировал появляться для общения с народом!

Помня о вчерашнем разговоре в шашлычной, я всё-таки решил ещё раз вызвать Ваху на откровенность, для чего задал провокационный вопрос, на который, как я полагал, он уж точно должен был ответить.

— А вот скажи мне, Ваха, как у вас поступают с теми, кто не сложил оружия, и продолжает партизанить против власти и народа?

— А как в остальной России поступают с теми, кто не хочет спокойно жить? — вопросом на вопрос ответил он и, не дожидаясь моего ответа, тут же продолжил: — Кадыров после убийства своего отца отдал распоряжение всем силовикам, чтобы они не особенно церемонились с «индейцами» и, если те не понимают нормального человеческого языка, продолжая гадить Чечне и его народу, разговор с такими короткий — пуля в тупую, баранью голову, и вся недолга.

— И что, «индейцы» сразу же все сдались на милость властям и, прекратив бегать по горам и лесам, приступили к сугубо мирной жизни? — съязвил я.

— Да, нет, — глубоко вздохнув ответил Ваха. — Теракты не прекратились в одночасье, да и убийств с разбоями и грабежами не уменьшилось. И тогда Кадыров подписал распоряжение, согласно которому к боевикам стали применять меры несколько иного характера.

— Какого именно? — поинтересовался я.

— Если становилось известно, что кто-нибудь из членов семьи ушёл в банду, его родственникам давалось трое суток, чтобы они с ним связались, уговорили вернуться обратно и сдаться на милость властям. Если через трое суток новоявленный боевик этого не делал, то его собственный дом и дом его родителей сносились бульдозерами, а всем членам семьи давалось двадцать четыре часа на то, чтобы они исчезли из республики. Сам теперь понимаешь, что родня просто вынуждена была заблаговременно брать в «ежовые рукавицы» своих непутёвых отпрысков, поскольку именно они до сих пор являются тем самым «резервом», за счет которого пополняются банды.

— Но ведь это же жестоко по отношению к родственникам, они-то в чём виноваты, если у их отпрысков собственных мозгов в голове нет?

— А вот это как раз самое главное — заставить всю родню соблюдать чеченские обычаи, чтить авторитет стариков и их наказы. Лично я «за» такие кардинальные меры, иначе ситуацию коренным образом невозможно было переломить.

— Но, наверно, есть и какие-то иные причины, которые толкают молодёжь уходить в банды? — не унимался я. — Безработица, например. Куда податься вчерашнему школьнику, если у него нет возможности учитбся дальше, а на работу его нигде не берут, поскольку у него нет никакой специальности?

— Безработица, конечно же, играет определённую роль во всём этом, но не она главная причина того, почему люди уходят в горы. — возразил Ваха. — Те, кто остается без работы, рано или поздно её вновь находят. Но за годы войны выросло целое поколение людей, которых пряником не заманишь пахать на дядю, а собственных мозгов у таких вообще нет. Пообещают такому дебилу влёгкую срубить бабла немеряно только за то, чтобы прибить кого-нибудь из-за угла или мину заложить на дороге, не задумываясь о последствиях, пойдёт он на любое преступление ради дармовых денег.

— Но ведь есть же какой-то выход из всего этого? Ну, перебьют рано или поздно всех этих «халявщиков», вырастет новое поколение, которое будет жить и трудиться по закону и совести. Но что-то мне подсказывает, что окончательно с преступностью в Чечне вряд ли получится покончить.

— А что, в остальной России с ней уже окончательно свели счёты?

— Нет, конечно.

— Вот видишь, ты сам же и ответил на свой вопрос. Разница лишь только в том, какие именно совершаются преступления в остальных регионах России, и какие у нас — в Чечне. Так сказать — особенности национального менталитета. А коли так, то и меры противодействия творящемуся беспределу должны приниматься с учётом особенностей этого самого «менталитета». Жёстко, если не жестоко, и бескомпромиссно. И сопли распускать да плакать по потерянным волосам отрезанной головы не имеет никакого смысла.

Только сейчас я окончательно понял, что затронул больную для Вахи тему, если он так резко на неё отреагировал. В принципе, я был полностью с ним согласен, равно как и с теми жёсткими мерами, которые Рамзан Кадыров предпринимает в своей республике. Но одно лишь меня тревожило ранее и тревожит сейчас, чтобы все эти «эксы» против врагов нации, рано или поздно не были применены в борьбе с неугодными людьми, теми, кто встанет в оппозицию действующей власти Чечни, которая сама подвержена коррупции, мздоимству и прочим человеческим порокам.

Но ничего этого я не стал ему говорить, поскольку отлично понимал, что Ваха наверняка уйдёт от обсуждения столь щепетильной темы. Единственное, что я ему тогда сказал, что по приезде домой постараюсь написать некий «отчёт» о своей поездке в Грозный и расскажу читателям обо всём том, что там увидел и услышал. Ваха согласился с моим предложением. Единственное, о чём он попросил, чтобы ни его имя и, уж тем более, фамилия не фигурировали в моем опусе. Интернет – это такое поганое место, которое посещают не только закадычные друзья, но и недруги, а лишние проблемы ему совершенно ни к чему.

Клятвенно заверил его, что все имена главных героев и не только их будут кардинальным образом изменены, равно как и упомянутые в повествовании координаты происходящих событий, которые, в той или иной мере, могли бы способствовать идентификации личностей людей, с кем мне довелось повстречаться за три дня пребывания в Грозном…

Уже поздно вечером, когда на машине сына мы преодолевали через перевал Терский хребет, я невольно оглянулся назад. Освещённый яркими огнями уличного освещения, Грозный предстал перед глазами едва ли не самым мирным городом России.

И я в душе пожелал ему и его жителям мира и спокойствия.

Поделиться:


Анатолий Воронин. Двадцать лет спустя.: 5 комментариев

    • Марина, это просто наша жизнь, со всеми ее выкрутасами.
      В своей новой повести «Предательство» над чем работаю в данный моментработаю, две части которой уже выложены на ветеранском литературном сайте, artofwar.ru, расскажу о тех далеких событиях, когда нас действительно предали. Причем, на очень высоком государственном уровне.
      До сих пор заметаются следы этого предательства, не считаясь ни с чинами ни со званиями.

  1. Очень интересная история, как всегда умело рассказанная автором. Наталкивает на философские размышления.
    Спасибо, Анатолий Яковлевич!

    • Тезка, когда писал сей опус, постоянно думал лишь о том, как не навредить самому себе и упомянутым людям. Даже диалоги пришлось несколько «маскировать».

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *