3 июля – день рождения у астраханской поэтессы, прозаика и переводчицы, члена Союза писателей России Александры Жмуровой. Она автор книг стихотворений «Верой и правдой», «Из рода в род», сборника переводов с языков народов России и стран СНГ «На языке сердца», лауреат всероссийского фестиваля-конкурса «Русский лад», литературных премий имени И.И.Хемницера и Газизы Самитовой. Желаем Александре Васильевне доброго здоровья и милости Божьей во всех житейских делах и творческих замыслах!

АЛЕКСАНДРА ЖМУРОВА

ПЕРВЫЙ УЧИТЕЛЬ

Девчонка так устала от жары, пыли, раскалённого ветра, бившего в окно грузовика, грунтовой кочковатой дороги, бедной степной, однообразной, какой-то бурой растительности, плывущей под натужное гудение перегруженного КамАЗа назад, всё время назад, так, что голова начинала кружиться… Когда мама сказала, что, слава Богу, добрались, в наступившей как-то слишком быстро темноте девчонка ничего почти не разглядела – в свете фар видны были лишь пустые улицы, занесённые сыпучим песком, наклонившиеся то внутрь дворов, то наружу плетни, потом – стволы толстых вязов, свет в окнах длинного одноэтажного дома и крыльцо с тусклой лампочкой в ореоле насекомых.

Какой-то человек их встречал, суетился, принёс воды, горячий чайник, между делом объясняя:

– Переночуете сегодня здесь, в общежитии, потому как в квартирке – беспорядок… Да и ночь, отдохнуть вам надо с пути-то…

Как она оказалась в постели с тугими прохладными простынями, кто раздел её и укрыл, девчонка не помнила. Проснулась она от неистового щебета воробьёв, что-то, видно, не поделивших и открывших военные действия в ветках огромного вяза за окном почти пустой, если не считать нескольких застеленных железных кроватей, казённой комнаты.

Так началась её новая жизнь в волжском селе, куда переехала семья на жительство из Кизляра. Здесь было место, которое нефтегазоразведочной экспедиции (отец девчонки в ней работал крановщиком), необходимо было обследовать на присутствие в недрах газа и нефти.

Переезжала семья вслед за экспедицией далеко не в первый раз. Все четверо детей в семье – три старших брата и сестра – в паспортах и свидетельствах о рождении там, где значится строчка «место рождения», имели разные, какие-то даже экзотические названия населённых пунктов, где им пришлось появиться на свет: Вышка, Улан-хол, Зензели, Яндыки… Теперь вот – Замьяны. Здесь девчонке через неделю исполнялось семь лет, а через два месяца предстояло пойти в школу.

О том, что её первым учителем будет мужчина – Поляков Сергей Гаврилович, девчонка узнала как-то раз от матери. Было это за ужином, после длинного, волшебного дня, проведённого со взрослыми уже соседскими девочками, целиком – с утра до позднего вечера, на Волге.

В этот день девчонка научилась плавать! В этот день она почувствовала воду! Этот день со всеми чудесными ощущениями и мыслями, приобретённым чувством лёгкости и ловкости своего тела в воде, обретённым пониманием победы над своим страхом и пониманием возможности преодоления и трудности, и себя, она запомнила на всю жизнь! Может, именно поэтому она запомнила и то, что именно в этот день впервые услышала имя своего первого учителя. Девчонка немного удивилась: надо же, её учителем будет дяденька! Все педагоги, до сих пор встречавшиеся в короткой девчонкиной жизни, как правило, были тётеньками.

Мама сказала, что учитель ей очень понравился. По её словам, он как-то тепло и просто поговорил о школе и будущей учёбе девчонки, расспросил маму об увлечениях и способностях дочери. Он остался очень доволен, когда узнал, что девчонка уже давно и с удовольствием читает, немного умеет писать и довольно бойко считать. Посмеялся, когда мама рассказала, что девчонка любит путешествовать по географической карте и знает её лучше брата-семиклассника. А ещё учитель оставил девчонке тетради с образцами букв и слогов по письму и цифр по счёту. Сказал, что придёт через неделю в такое же время и попросил, чтобы в следующий его приход девчонка была дома, потому что очень хочет с ней познакомиться.

Встречались учитель и будущая ученица всего два раза, а потом наступило первое сентября. Никого в своём большом классе – 41 человек – девчонка не знала, кроме Вовки Мясунова и Нади Ткачук. Это были ребята, которых она помнила ещё по Яндыкам. Их родители тоже работали в экспедиции, семьи жили в разведском городке по соседству, дети вместе играли и гуляли.

Местные ребята принимали чужаков настороженно, девчонка постоянно испытывала неловкость, ловя на себе любопытные, изучающие взгляды.

Закончилась линейка, дети вошли в класс. Руки местных ребят были заняты букетами из незатейливых астр, а то и простых полевых цветов. В этой школе была традиция – на первом и последнем звонке виновникам торжества – первоклашкам или выпускникам родные, знакомые школьники и взрослые дарили цветы. Руки девчонки оставались пустыми. Дома цветов не было – приехали в село в разгар лета, когда их сажать! Родных здесь не было, и внимательных знакомых или просто сердобольных не нашлось… Свои цветы – не все, конечно, один букетик, вручил ей Сергей Гаврилович. Девчонка благодарно глянула ему в глаза и поймала на себе ободряющий взгляд.

Сколько времени девчонка чувствовала себя среди одноклассников чужой, она не запомнила. Ей казалось – долго: недели или даже месяцы. Став взрослой, и работая учителем в родной школе, бок обок с Сергеем Гавриловичем, она поняла, что долго – навряд ли. Учитель не мог этого допустить, на то он и Учитель – «Заслуженный учитель школы РСФСР»!

Стена отчуждения стала разрушаться в тот день, когда на уроке письма Учитель сказал: «Тот, кто из вас выйдет сейчас к доске и напишет красиво и без ошибок слово «мама», сам, своей рукой, поставит за каждую букву по пятёрке в классный журнал. Ставить пятёрки этот ученик будет моей ручкой! А я свою ручку купил в Москве, когда был на Съезде учителей России!

Девчонка не видела, сколько человек подняли руку – может, многие, а, может, она одна. Вызвали её. Учитель был в ней уверен! Она справилась, хотя рука и дрожала. Она знала, что справится, а волновалась потому, что – ручкой Учителя! В классный журнал! Своей рукой! Целых четыре пятёрки!

На перемене к ней подошли две подружки – «неразлейвода» и позвали играть в классики…

ДЕЛО НЕ В ВАРЕЖКАХ!

Сегодня девчонка со своим соседом по парте, Багаевым Анатолием, дежурила по классу. Пока она вымыла доску, потом тщательно выполоскала забитую за день мелом тряпку, поменяла в ведёрке воду, Толя успел поставить на бок двадцать одну парту, собрать бумажки, принести охапку сырых дров и два полных ведра угля, подготовив всё к утренней топке. Они учились в пятом классе, то есть, были уже большими, и помощь техничкам стала с этого года обязанностью дежурных по классу.

Толя всё сделал быстро и сноровисто – он был ловкий, работящий и безотказный. А ещё – он хорошо относился к своей соседке: никогда не стрелял в неё слюнявыми промокашечными катышами и другим не разрешал. Он знал, что девчонка этого терпеть не могла, брезговала до тошноты. Из резиночки он тоже по девчонке ни разу не стрельнул, хотя был самым метким в классе, кроме, может быть, Сашки Озеркова. А класс, между прочим, был тот ещё – сорок два ученика, и двадцать четыре из них – мальчишки, одних Сашек было девять душ! Девчонка платила Толе добром на добро – безотказно давала списывать домашние задания, не закрывала рукой от соседа тетрадь во время диктантов, а на контрольных по математике старалась решить хотя бы одно-два задания из его варианта. Остальное до законной тройки он списывал либо у Алёшки Ильина, который сидел впереди Толи на его варианте, либо у Грековой Марины, чья парта была ещё дальше.

Пока девчонка надевала на себя все свои одёжки, Толя накинул куртку, не застёгиваясь, нацепил на макушку шапку-ушанку, крикнул что-то на прощание, и был таков! На улице, который день подряд, трещал мороз, клубы пара ворвались в открытую мальчишкой на секунду входную дверь. Девчонка подумала:

«Ходит вечно расхристанный, и – хоть бы хны! Никогда не болеет… Он даже завидует тем, кто пропускает школу по болезни. А сам здоров, как…»

Девчонка, задумавшись, продолжала наворачивать на себя одёжки: под цигейковую шапку плотно повязала хлопчатобумажный белый платок в синюю крапинку, тщательно заправила подол школьного форменного платья в толстые коричневые тренировочные штаны с начёсом, застегнула все до одной пуговицы на тёплом зимнем пальто, затянула под меховым воротником шерстяной вязаный шарф… Осталось натянуть варежки.

«Кутаюсь, как капуста, — подумала вновь девчонка, — а каждый месяц обязательно болею – то ангиной, то бронхитом… Без конца хожу в школу с платком на горле. Везёт же некоторым…»

Нет, девчонка не была, кажется, завистливой и благодушно принимала мир таким, как есть… Ей никогда, понимаете, никогда даже в голову не приходило попросить, чтобы ей что-то купили или дали. Есть – хорошо, нет – так нет… Она никогда не капризничала, не сетовала, не высказывала недовольства. Эта нетребовательность была частью её характера. Ела, что дадут, одевалась в то, что купят, терпеливо глотала таблетки, безропотно переносила натирания, компрессы и горчичники. Она вообще старалась не привлекать к себе лишнего внимания. Поступала так девчонка неосознанно, интуитивно. Чувствовала, что лезть на глаза, канючить, добиваясь для себя выгоды или удобства в большой семье – непорядочно как-то, недостойно, что ли…

Конечно, у девчонки были какие-то желания, мечты, но она о них молчала, не придавая им большого значения: либо исполнятся сами собой, либо забудутся, и на их месте возникнут другие, новые. Она была фантазёрка, и знала об этом.

Наконец, с трудом натянув на потные руки шерстяные, домашней вязки, варежки, она вышла на мороз.

Вовсю сияло солнце, слепило глаза, прохожие щурились. Деревянное крыльцо школы простуженно прохрипело под ногами. Куда ни глянь – белые, голубые, фиолетовые в тени домов и заборов сугробы, ватные дымы труб, обтаянно торчащих из заснеженных крыш. Техничка тётя Валя несла от колодца воду на коромысле, а на вёдрах уже намёрзли сосульки! Дыхание перехватило, и девчонка решила побыстрее натянуть шарф на рот и нос. Совершая это нелёгкое действие, она случайно глянула вниз, на дорожку, расчищенную старшеклассниками под руководством трудовика и, по совместительству, завхоза школы Михаила Григорьевича.

На дорожке лежали свёрнутые вместе, белевшие внутренним пушистым начёсом, коричневые варежки. Они были не домашней вязки, а фабричные. Девчонка подняла их, оглянулась вокруг. Никого… Рядом – никого… Тётя Валя уже зашла в школу, за оградой школьного сада, вдалеке, кто-то шёл в магазин, кто-то – из магазина. В сторону девчонки никто не смотрел, варежки никто не искал… Она положила находку в портфель и поспешила домой.

Привычно с порога отрапортовала маме о школьных успехах, о причине задержки… О варежках – ни слова. Она всегда была довольно сдержанной в общении, а с недавних пор и вовсе никого не пускала в мир своих мыслей. Да, если честно, в этот её мир никто особенно и не рвался! Девчонка это чувствовала и не навязывалась… Так, значит – так…

Весь остаток дня, в перерывах между задачками и упражнениями, ужиная, и потом, наблюдая по телевизору за соревнованиями по фигурному катанию, девчонка ощущала душевное волнение, какие-то неприятные, тёмные тени находили на прозрачный доныне внутренний мир девчонки.

Только, когда она улеглась на свою скрипучую раскладушку, когда погас экран телевизора, и в доме стало тихо и темно, девчонка отчётливо поняла: эти чужие, потерянные кем-то варежки она хочет оставить себе, сделать их своими.

Почему? Разве она не знает, что чужое брать нельзя? Знает… Разве у неё нет варежек? Есть… И даже не одна пара.

Каждый год весной мама покупала у местных казахов – чабанов два-три овечьих руна, одно – обязательно от белой тонкорунной овцы. Летом во дворе она по нескольку раз стирала и сушила это, воняющее овечьим потом и навозом руно, пока оно переставало издавать удушливый запах и становилось

чистым. Потом мама разбирала его руками, потом чесала на специальных чёсках с загнутыми зубцами, чтобы освободить от мусора, сделать пушистой куделью. Потом пряла. Для этого дома была прялка с большим колесом, вращавшимся от ножной педали. Ремнём колесо соединялось с веретеном. Вращение веретена скручивало кудель в тонкую нить. Из этой сучёной, то есть, скрученной потом вдвое нити – пряжи мама всю зиму на большую семью вязала новые носки, ею же надвязывала износившиеся, штопала протёршиеся до дыр. Белая шерсть шла на женские носки и варежки, перчатки и шарфы.

Сколько себя помнила девчонка, у неё были такие, домашней вязки варежки. В свои 11 лет она уже умела прясть. Правда, нитка у неё пока не получалась, как у мамы, ровной. Шла то толще, то тоньше. И вязать носки и варежки девчонка уже умела, даже пятку и палец. Сейчас девчонка носила варежки собственного изготовления, с вышивкой, которую тоже сделала сама цветными нитками. Красиво получилось!

А у большинства знакомых детей – одноклассников, школьных товарищей, соседей, варежки были покупными. Разного цвета снаружи, внутри они были подбиты нежной пушистой тканью белого цвета. Даже став мокрыми от игры со снегом или катания с горки, они не кололи руки, как шерстяные, их было легко стянуть с руки и натянуть на руку снова.

И девчонка вдруг поняла, что уже давно хочет иметь именно такие варежки. С замиранием сердца она отчётливо осознала, что не хочет отдавать эти варежки кому бы то ни было, даже законному хозяину…

Хозяин нашёлся быстро, на следующий же день. Признал свою собственность одноклассник, один из братьев – близнецов. Девчонка же упрямо твердила, что варежки принадлежат ей. Она сама не знала, почему так упрямится. После обеда к девчонке домой пришла родительница потерпевшего, правда открылась, находку пришлось вернуть…

Потрясённая небывалым происшествием, мать смотрела на девчонку удивлённо, отец – укоризненно, брат её обозвал…

Никто ничего у неё не спросил, и никто так и не понял, что дело-то было не в варежках! Просто девчонка впервые в жизни чего-то очень-очень захотела…

А варежки ей так и не купили…

ПОЧЕМУ ЛЮДИ ТАКИЕ РАЗНЫЕ?

Девчонка сидела в зарослях тамариска и думала. Вообще, думать – было её любимым занятием. Если бы её спросили, что она больше всего на свете любит делать, она бы ответила: читать и думать.

Читала она всё подряд – и то, что по школьной программе задавали, и то, что дома было. Например, сборник статей Маркса и Энгельса, стихи Шевченко на украинском, стихи Маршака с переводами любовных сонетов Шекспира, «Русский лес» Леонова…

С шести лет, с тех пор, как научилась читать, девчонка затаила мечту – прочесть все книги на свете. Своей мечтой она до поры ни с кем не делилась, потому что рано убедилась в том, что её почему-то не понимают даже самые близкие и родные люди. На вопросы девчонки или высказанные вслух мысли отвечали удивлённым, обескураженным взглядом не только мама или старшие братья, но и учителя. А одноклассники или соседи-ровесники и вовсе могли поднять на смех. Они мечтали о шоколадке, о велосипеде, съездить в цирк, наконец, о котёнке, а девчонка – все на свете книги прочитать! Смешно, правда?!

Понимал её и ничему никогда не удивлялся отец. Но разговаривать с отцом столько, сколько хочется и сколько душа требовала, девчонке не удавалось из-за его частого и продолжительного отсутствия. Он работал по вахтам, уезжал в командировки. И ещё – отец был для девчонки каким-то загадочным существом, она перед ним благоговела, робела и стеснялась обременять своими переживаниями и заботами.

Но вскоре после того, как девчонка научилась читать, нашёлся человек, который внимательно слушал её размышления о прочитанном, охотно и без малейшей примеси высокомерия, удивления или насмешки отвечал на все её заковыристые вопросы. Этот человек никуда не спешил и не отмахивался от девчонки. Этим человеком была заведующая сельской библиотекой Анна Яковлевна. Ей единственной и сказала о своей мечте девчонка – прочитать все на свете книги.

Она была уверена, что в сельской библиотеке хранятся все книги мира. Ну, может быть, и не все, но половина – точно!

Уж если девчонка в свои семь — восемь лет прочла все тонкие книжки на детских полках и дошла, по словам Анны Яковлевны, до юношеской литературы, то на все остальные книги она решила потратить остальную жизнь. Тем более, что эта жизнь представлялась ей пока бесконечной.

Анна Яковлевна, мудрая интеллигентная женщина, не стала разочаровывать мечтательную девочку, а тихонько и ненавязчиво начала направлять её чтение.

А девчонке только того и надо было – она читала всегда, даже за едой. Мама ругалась, а дочка, умоляюще посмотрев на мать, есть садилась всегда на левом углу стола, чтобы слева никого не было, и там тихонечко тулила свою книжку. Правой рукой она и хлеб ко рту подносила, и ложку, а левой книгу придерживала и листала. Братья шутили над ней: потихоньку отодвинут тарелку с едой, а девчонка по столу скребнёт ложкой, и пустую в рот несёт. Только по дружному гоготанью старших братьев сестрёнка догадывалась, что опять попала впросак. Будучи подростком, она обижалась до слёз, правда, ненадолго. А потом как-то после очередного розыгрыша так посмотрела на Ивана, младшего из трёх старших братьев, уже парня…нет, не с презрением, а с сожалением, с укоризной, что ли… После этого – всё, как отрезало, шутки прекратились, брат стал дарить девчонке книги.

То, что девчонка прочла, то, что видела или слышала, она напряжённо обдумывала. Ей никогда не было скучно с её мыслями. Она любила бывать одна, одиночество её не тяготило. Часто случалось такое: вдруг дома, посреди разговора или какого-то дела девчонка затихала, замирала, как будто выпадала из действительности. Мама поначалу тревожилась, озабоченно спрашивала, даже прикрикивала:

– Что с тобой? Почему ты молчишь? Я тебя спрашиваю!

Дочь просила:

– Подожди, мама, не мешай, я думаю…

Как-то в очередной такой момент отец строго сказал матери:

– Отвяжись от дитя!

И мать привыкла оставлять её в покое, не тревожила, терпеливо ждала. Минут через пять девчонка «отмирала» и, как ни в чём не бывало, продолжала разговор или дело. Иногда мать интересовалась:

–И что ты там себе надумала?

Дочка иногда отмалчивалась, иногда отвечала. Например, так:

–Неужели есть на земле люди, которые делают зло специально: планируют его, разрабатывают, совершив, наслаждаются достигнутыми результатами?

– Откуда-то же зло берётся на земле, – возражала мать, – а люди…ох, доченька, они такие разные, вот будешь жизнь жить, увидишь сама.

– Я понимаю, – продолжала дочь, – что зло может произойти случайно – по неосторожности, по ошибке, по недомыслию, глупости. Но чтобы специально на зло тратить время, силы, ум… Не понимаю! Неужели есть такие люди? Почему? Для чего?

Мать во все глаза смотрела на дочь. Смотрела так, как смотрят на незнакомого человека. И, если отвечала дочери, то почти всегда невпопад, как- то неловко, слишком приземленно, что ли. Дочь не принимала сердцем таких ответов, не могла принять и всё чаще старалась промолчать.

Девчонка сидела в зарослях тамариска на зелёном, в мелких жёлтых цветочках дёрне, и думала. Ей теперь, чтобы спокойно подумать, всё чаще хотелось уйти из дома – на берег Волги, в степь, на ерик Бирючий, или, как сейчас, в заросли тамариска на южной окраине села. Там, в облюбованных ею местах, один на один с природой и всей вселенной, думалось лучше и слаще.

День был по-летнему тёплый, даже жаркий, какой-то душистый, сияющий и звонкий. Вся роща прямо звенела от птичьих голосов. Ведь сегодня 9 Мая, День Победы. Каждый год, со второго класса в этот день девчонка читала стихи на митинге, который проходил на Памятнике. И каждый год на памятник приходили вместе со всеми односельчанами её родители – мама, в свои шестнадцать лет мобилизованная на трудовой фронт, папа – фронтовик. А в этом году их на памятнике не было…

Девчонка тоже не хотела идти, но отец сказал:

– Иди. Иди и читай стихи. Что ты будешь сегодня читать? Рождественского? Иди и читай. Громко, выразительно, как я тебя учил… Все люди разные, они не виноваты, у них – праздник.

В этот День Победы, юбилейный, тридцатый по счёту, отец как всегда, свежепобритый, благоухающий «шипром», в накрахмаленной и наглаженной до хруста рубашке и в своём единственном сером костюме вышел из дома заблаговременно. Он работал в большой организации, фронтовиков в ней было много, и они, прежде чем идти в центр села для участия в параде, собирались у своей конторы, брали знамя организации, строились и шли почти через всё село строем, равняя шаг, а за ними следовали и все остальные их коллеги. Мама, как всегда, проводила его до калитки.

Девчонка ещё не доутюжила свой белый фартук, когда отец вдруг неожиданно вернулся. Дочь услышала через открытую форточку причитания мамы, и какой-то ледяной голос отца, успокаивающий её… Она выскочила под цветущие у крыльца вишни, окинула взглядом родителей и внезапно поняла до боли в сердце смысл крылатого выражения «на нём не было лица». На отце не было лица. Вернее, она такого лица у папы никогда не видела. На худых, бледных скулах вспухали желваки, взгляд застыл. И главное – его била крупная дрожь, он судорожно вздыхал, скрипел зубами и… сотрясался в немых рыданиях. Слёзы были скупыми и мутными. Рядом, как по мёртвому, причитала мать.

Девчонка окаменела. Из невнятных причитаний матери и краткого рассказа подоспевших за отцом братьев, она поняла, что какой-то сотрудник на просьбу папы понести на параде знамя организации, принародно и скандально, на глазах старших сыновей, тоже уже работающих вместе с отцом, ответил, что он не достоин, что отсиделся, видите ли, в плену, а теперь фронтовика из себя корчит, что есть достойнее и заслуженнее, с боевыми орденами, а не только юбилейными медалями… И хотя кто-то начал заступаться за отца, увещевать этого человека, папа молча повернулся и ушёл домой.

Минут через пятнадцать немного успокоившийся отец сказал сыновьям и девчонке, чтобы они шли на праздник. Ослушаться отца никто не посмел. После митинга в клубе был концерт. Девчонка и там читала стихи, пела в школьном хоре. И напряжённо думала в перерывах между концертными номерами.

Когда она пришла домой, мама готовила в летней кухне обед, отец копал грядку. Дочь привела родителей за руку под цветущие вишни, где уже по-летнему стоял обеденный стол и скамейки, усадила родителей на лавку, встала перед ними, поклонилась как артистка.

– Сегодня праздник, День Победы. Праздник у всех русских людей, и у вас тоже! Я покажу вам праздничный концерт! – сказала она и начала читать стихи. Она громко и выразительно, как учил когда-то папа, читала Рождественского и Алигер, Агашину и Берггольц, Друнину и Симонова…

Сначала мама плакала, а папа покашливал, мучительно глотал и всё не мог проглотить комок, застрявший в горле. А когда дочка дошла до Твардовского и стала рассказывать про Тёркина и медаль, мама и папа заулыбались. На лавочке у двора присели какие-то прохожие, заинтересовавшиеся девчонкиным концертом, подошли соседи. Когда во втором, музыкальном отделении концерта, объявленном дочерью, она запела, ей стали подпевать родители и зрители. Они дружно пели «Вставай, страна огромная…» и «На позиции девушка провожала бойца…», «Землянку…» и «Бери шинель, пошли домой…»

Увлечённая дирижированием, девчонка не заметила, как на столе под вишнями появились бутылки и закуска, как соседи заняли места вокруг большого семейного стола, принеся с собой и что выпить, и чем закусить, и на чём сидеть. Первый тост был за папу, потому что за этим столом он был единственным фронтовиком. А потом за маму, у которой отец погиб на фронте, и за всех, кто у кого погиб, а потом – за Победу…

Девчонка потихоньку ушла с этого праздника. Ей захотелось побыть одной, подумать. Она сидела в зарослях тамариска. Сидела, плакала и думала:

– Почему люди такие разные?

Поделиться: