Иванов сидел в пустой однокомнатной квартире и мучительно размышлял, когда это началось. Может двадцать пять лет назад, когда его впервые напечатали в районной газете или тридцать лет назад, когда он впервые поехал на фестиваль молодых дарований города Сердцепольска. Нет, наверное, раньше. Он рассматривал фотографии бросившей его жены и выросшей дочери, пропавшего кота, разглядывал последнюю сосиску в холодильнике и мучительно вспоминал, когда всё это началось.
Ему хотелось вернуться в этот момент и всё перевернуть, предостеречь себя юного от выбранного пути, от тех страданий и разочарований, которые выпадут на долю Иванова.
И вот он вдруг вспомнил Любочку Петрову из 3-б, белокурую девочку, в которую были влюблены все мальчики его школы. Иванов не отличался отметками и физическими данными, но когда Любочка встряхивала волосами, когда поводила плечиками, в душе юного Иванова происходил жар, и ему казалось, что он умрёт без Любочки.
Иванов долго думал, как понравиться Любочке, и как-то раз, проходя мимо киоска «Союзпечати», увидел открытки со стихами, и в этот момент Иванов понял, что должен совершить: написать стихи!
В тот вечер он заперся от родителей в своей комнате, включил настольную лампу, взял шариковую ручку и большими буквами на тетрадном листе вывел: «СТИХИ». Потом немного подумал и подписал: «ЛЮБОЧКЕ ПЕТРОВОЙ». Потом, немного поколебавшись, он написал:
«Моя любовь дотла горела
И я готов её нести».
Первые две строки Иванову дались легко, но, когда дело дошло до третьей строки, юный Иванов замер, потому что третья строка должна была рифмоваться с первой. По крайней мере так всегда было на новогодних открытках, которые приносил в их дом Дед Мороз. Иванов помялся, а потом решительной рукой вывел:
«От Любочки душа потела».
Увидев, что написал, Иванов испугался, потому что слово «потела» появилось непроизвольно. Душа у Иванова никогда на самом деле не потела, да он и не знал, что же это такое – душа.
Иванов подумал и исправил третью строку:
«И чтобы Люба вечно пела».
Это уже было лучше, но смущало слово вечно. «Можно ли вечно петь?» – спрашивал себя юный Иванов. В конце концов он преодолел сомнения и дописал четвёртую строку:
«Любовь могу произнести».
Он ещё раз перечитал получившиеся строки.
«Моя любовь дотла горела,
И я готов её нести,
И чтобы Люба вечно пела.
«Любовь», – могу произнести».
С некоторыми сомнениями, стихи Иванову нравились. Тогда он их подписал «Иванов» и вложил в блестящий конверт, как на праздник.
Утром Иванов пришёл в школу заранее. Его бил озноб и сжирала нерешительность. Постояв в дверях, Иванов вошёл в пустой класс и положил конверт на парту Петровой. Он уселся на свое место и с дрожью в коленках стал ждать прихода Любочки.
Когда она вошла в класс, всё расцвело в глазах Иванова. Мир преобразился и заиграл. Запели птицы, а заоконная зима превратилась в лето.
Петрова взяла конверт, повертела его в руках, обвела глазами класс (вокруг шумели, бегали, прыгали и плевались дети), потом раскрыла конверт, достала тетрадный листок и углубилась в чтение. Прочитав написанное, Петрова неожиданно заплакала и побежала к учительнице с криком: «А Иванов стихи пишет». Класс замер, послышались лёгкие смешки.
Учительница, ничего не понимая, взяла у Петровой тетрадный листок и прочла написанный Ивановым стих. На какое-то время воцарилась гнетущая тишина.
– Ну что ж, не Есенин, конечно, но ничего, – сказала учительница Татьяна Ивановна и погладила Петрову по голове. Та неожиданно затихла, а у Иванова от стыда запылало лицо.
Утром он пошёл в библиотеку и спросил неведомого Есенина. Библиотекарша посмотрела на Иванова странно, но том выдала.
Сейчас бы с высоты своих 50-ти лет Иванов бы отобрал у юного Иванова этот зелёный квадратный томик, он бы ни в коем случае не позволил юному Иванову его читать, но тогда юный Иванов пришёл домой, заперся в детской и до позднего вечера читал Есенина, и вот тогда всё и началось, тогда всё и началось.
Взрослый Иванов вздохнул, доел сосиску, сел к компьютеру и настучал на клавиатуре:
«К тебе, как снег, бегут года.
Но жизнь прекрасна иногда».