ПУБЛИЦИСТИКА
ВАЛЕНТИН РОТОВ (село ЧЁРНЫЙ ЯР)
АДАМ, ТЫ НАУЧИЛСЯ ГОВОРИТЬ?
Так уж вышло, что февраль таит в своём календаре не только День защитника Отечества, но и расположившийся рядом с ним ещё один напрямую связанный с ратным делом день. Речь, как вы уже, наверное, догадались, о Дне воина-интернационалиста.
В декабре 1999-го года меня отчислили из института, и я незамедлительно был призван в ряды «несокрушимой и легендарной». Скорость работников столичного военкомата была поистине сверхзвуковой и повергла в изумление и мою семью, и моих друзей-товарищей по общежитию. Видать, не могли наши вооружённые силы обойтись без полуслепого бойца. Но дело было сделано, и мне предстояло на себе ощутить, какова она – солдатская служба.
1999 год многим, я думаю, запомнился несколькими терактами. Обстановка в стране была тревожной, на Кавказе шла война. Но люди гибли не только в воспетых Львом Толстым и Михаилом Лермонтовым горах. Взрывы гремели в Буйнакске (хотя это тоже Кавказ), В Москве, Волгодонске. Вроде бы за несколько лет до того генерал Александр Лебедь и полевой командир Аслан Масхадов подписали мирный договор. Но вот август 1999-го – и весь мир услышал про вторжение боевиков в Ботлих. «Весёлое», в общем, было время.
Все смотрели телевизор, читали газеты и слушали радио. От кавказских новостей невозможно было спрятаться. Но всё равно большинство моих сограждан (и я сам тоже) воспринимали эти новости как-то отвлечённо. Мы были гражданскими людьми, и, вроде бы, нас всё происходящее не касалось. И между прочим, сегодня я могу сказать – возможно, именно это и помогало нам в наших общагах не размениваться на конфликты на национальной почве. Большинство из нас выбирали себе друзей не по этническому признаку, а по человеческим качествам. И по-крайней мере в стенах вуза и общежития дружбе своей были верны и товарищей своих всегда старались поддержать и делом, и словом. А товарищи у каждого из нас были чуть ли не со всей планеты. Лично я был в гостях у студентов из Казахстана, Киргизии, Таджикистана, Ливана, Турции, Нигерии, Сьерра-Леоне, Махачкалы, Уфы. Это кого я навскидку вспомнил. Эти ребята представляли мусульманские регионы и страны. Неоднократно я наблюдал, как парень расстилает коврик и совершает намаз. Нашей дружбе это не мешало, и война была где-то далеко.
Но вот я пошёл в армию. И сразу же дыхание северокавказского конфликта стало куда ближе и горячей. Часть, куда я попал, располагалась в Подольске. Была она сформирована ещё во время Великой Отчественной, называлась Карпатская 263-я Отдельная Дорожно-комендантская бригада и была удостоена ордена Красной Звезды. Не посрамили своей чести воины-дорожники! Но это когда было?! Но вот вновь ухают взрывы, раздаются выстрелы, а, значит, у армии вновь возникла нужда в дорогах, мостах и переправах.
Помню, как повар орал на нерадивый наряд: «Ну как с вами, такими в Дагестан ехать?!» Наш повар подал рапорт на отправку в горячую точку. Ещё помню, как мы смотрели программу «Время» (священный ритуал российского военнослужащего!) Там передавали сюжет о псковских десантниках и их бое с отрядом Хаттаба. Бойцы сидели подавленные – все переживали гибель ровесников, не посрамивших голубой берет и свою Родину. А ещё я запомнил, как в один из дней к нам в часть заехало множество всякой техники и расположилось на футбольном поле. Простояла она там три дня, и все эти три дня мимо нашей казармы носились невесть откуда свалившиеся на наши головы десантники, которых гоняли, как сидоровых коз. Кроссы, кроссы, ещё раз кроссы! Вперёд, ВДВ, никто, кроме нас! Мы чесали затылки – м-да… Нам-то до этого казалось, что это мы тут «умираем» на зарядках. Да мы и близко таких нагрузок не видели! Через три дня десантура убралась от нас так же быстро и бесшумно, как и появилась. Потом нам сказали, что парни следовали в Чечню…
А в начале апреля нас внезапно огорошили новостью, что определённое количество солдат переводят в Ростов-на-Дону. Солдатский мозг работает хватко. В нашу речь вошли словечки «духи», «моджахеды» и «федералы». Пару дней ушло у нас на сборы, и – прощай, заснеженное Подмосковье! Здравствуй, согреваемый апрельским солнцем Ростов-папа!
«Пацаны, в Чечне кончилось мясо!» – такой фразой от покуривавших на КПП «дедов» встретила нас новая часть. И, надо сказать, что почти все прибывшие из Подольска вместе со мною позднее уехали на Кавказ. А я – нет. Врачебная комиссия положила меня в госпиталь по причине слабого зрения. Через месяц я был комиссован вчистую. Проблемы с глазами меня вообще всю жизнь преследуют. Интересно, есть ли в мире ещё где-нибудь слепые вратари? А вообще я на всю жизнь запомнил некую оторванность гражданского населения от происходящих событий. Вроде бы, и войны никакой нет – играют дети, смеются парни, гуляют девушки, выпивают мужички. Обычная мирная жизнь. И тут же мы – в хэбэ, в кирзе, прекрасно понимающие, что в любой момент может прозвучать команда к отправке…
Ростовский госпиталь летом 2000 года был переполнен разномастными больными. Очень много было раненых и покалеченных в Чечне. В нашей палате лежал парень откуда-то не то с Сибири, не то с Алтая или даже с Байкала. У него был кривой глаз и оторваны пальцы на руке (уже и не помню, на какой именно). Как-то ко мне приехали мои бабушка и брат. С печалью смотрели они на юных инвалидов… Во дворе госпиталя курили, смеялись, спорили, ругались безногие, безрукие, одноногие, однорукие, перебинтованные, загипсованные солдатики – воины необъявленной войны. Позднее меня и ещё одного парня из Рязани отправили в наряд (да, в госпитале у больных тоже были наряды) в приёмное отделение. Работёнка большей частью – не бей лежачего. Но два раза в неделю прилетал самолёт с ранеными, и вот тогда нам приходилось побегать, таская носилки с лежачими и помогая идти в отделения хромым, контуженным и незрячим раненым. Один раз нас посадили в машину и повезли на аэродром, и мы там помогали разгружать борт, прибывший из Чечни.
Ещё нас посылали разносить еду тяжелораненым (но это только тогда, когда не успевал кухонный наряд). Из таких «походов» особо запомнились визиты к одному парню то ли из Майкопа, то ли из Черкесска. Звали его Адам. На меня особо удручающе подействовало даже не то, что лежал он почти без движения, а то, что после Чечни не мог он говорить. Как-то пришёл я к нему, он сигналит мне – сигаретку бы… Нашёл я ему сигарету, принёс в палату. И долго не встречал его нигде. А перед самой выпиской вдруг вижу его во дворе. На ногах! Увидал меня, руку мне пожал. Улыбался. Благодарил за обеды и сигарету принесённую. И всё это – без слов. Научился ли Адам говорить заново?
А однажды довелось побывать в госпитальном морге. Туда мы повезли на каталке скончавшегося от полученного ранения бойца. И шли мы оттуда, помню, подавленные. Ибо был полон тот морг, и лежали там мёртвые солдаты с бирками на голых щиколотках… Сколько таких моргов в России?
Комиссовавшись, я приехал домой. Прослужил Родине я 8 месяцев. Несмотря на такой незначительный срок, мне иной раз снятся отбои с подъёмами и прочие солдатские радости. Снится мне иногда и госпиталь – парни с оторванными руками и ногами, с простреленными животами, оглохшие и ослепшие. Не довелось мне побывать на войне. Но война вот таким вот образом побывала во мне. И когда я слышу (достаточно, кстати, часто) и по телевизору, и в реальности разговоры о том, что мы всех шапками забросаем и в бараний рог согнём, что «если завтра война, если завтра поход…», то мне очень хочется в такие моменты лишь одного. Чтобы этот горлопан оказался в ростовском госпитале летом 2000 года и посмотрел на тех покалеченных мальчишек. В морг бы заглянул. И посмотрел бы я после этого, как бы он запел. Увы, это невозможно…
Вот такой материал получился у меня ко Дню воина-интернационалиста. Совсем невесёлый. Но не может быть война весельем! И я хочу пожелать всем нашим ветеранам многочисленных локальных конфликтов (да и всем нам тоже), чтобы их дети никогда не узнали, что это такое – участие в необъявленной войне.