Утром пришла весть: американскими «Хаймерсами» («Himars»), на солдатском слэнге «Химерами», укры ночью «накрыли» пекарню и топливозаправщики под Изюмом: «двухсотые», «трёхсотые», сгоревшие наливники, хлебопечки, помещения. В тот день потускнели глаза и бойцов, желваки каменели на скулах комбрига, ротный Роман потерянно ходил от машины к машине, то поглаживал ладонью пробитое осколками крыло КамАЗа, словно утешая, то поправлял шнуровку тента и, ни к кому не обращаясь, потерянно и глухо твердил:
– Его мама вчера вечером звонила. Всё спрашивала, почему сын на звонки не отвечает, а я успокаивал её: мол, всё хорошо, просто связи нет. А пять часов спустя его не стало. Она опять будет звонить, а что я скажу?
Комбриг приказал готовить документы: Роман сам повезёт своих погибших бойцов их родным, потому и не находит старлей места.
Колонну ждали после обеда, но солнце успело свалиться за гряду холмов, напоследок расплескав над лесом кроваво-красное с оранжевыми языками пламя заката, а её всё не было. Комбриг вышел к дороге, курил, жадно затягиваясь, и смотрел на таявший в сумерках асфальт. Ещё с десяток минут и темнота поглотит его, смазав контуры с пшеничным полем. Ротный отошёл к перекрёстку и, широко расставив ноги и заложив руки за спину, устремил взгляд туда, откуда должны показаться машины.
Сначала пришёл звук гула моторов – натужный, с надрывом, потом показался свет фар – цепочкой тянущиеся одна пара, вторая, третья… Свет неяркий, даже тусклый, шарящий на два десятка метров перед собою.
Первыми на малой скорости шли машины сопровождения, следом остальная колонна с разбитыми лобовыми стеклами, с буксируемыми на сцепках ранеными машинами с пробитыми скатами, дырявыми бортами, размочаленными тентами и смятыми крыльями, калечной ходовой — кто без одного колеса, кто без двух; две хлебопечки на разутых дисках; в средине КамАЗ с «зушкой» в кузове и телами погибших. Их не случайно положили в этот КамАЗ со скорострельной пушкой – своеобразный артиллерийский лафет, на котором перевозят для погребения военачальников. Это было символично и комбриг приказал везти своих погибших бойцов именно в этой машине. Он вскинул руку к козырьку кепи, отдавая честь своим солдатам – полковник рядовым.
Бригада выстроилась в каре за околицей села. Напротив выстроились машины с включенными фарами, в средине – раскладные столы, напротив КамАЗ с «зушкой». Откинули борт и тела, укрытые в черные полиэтиленовые мешки, бережно сняли с машины и положили на столы. Кто-то стал в строй, кто-то замер у пулемёта и орудия, а один опустился на колени, положил голову на ноги погибшего и тихо плакал.
На небе ни звездочки, густая вязкая темнота, едва рассекаемая светом фар, давила. Комбриг говорил резко и коротко о том, что это война на выживание, что нам не оставили выбора, но мы всё равно сильнее духом и за нами сила правды. Что всем хотелось бы вернуться живыми, но это война и смерть выбирает лучших.
Потом бригада прощалась – выстроились в колонну по одному повзводно и поротно, проходили мимо столов, замедляя шаг и не сводя глаз с этих черных мешков, ставших саваном, кто-то смахивал слезу, кто-то крестился и что-то шептал, кто-то выходил из строя и замирал у тела того, с кем ещё вчера разговаривал, шутил, гонял по кругу сигарету. Они были ещё совсем мальчишки – старшему двадцать, младшему на год меньше. Совсем зелёная поросль, не оставившая корней. Генофонд России.
Они появились неожиданно как раз оттуда, откуда пришла колонна. Звука двигателей не было слышно, лишь бело-голубые огоньки на кончиках лопастей и блистерах. «Ночные охотники», К-52 «Аллигатор», девять разведывательно-ударных вертолётов. Они шли один за другим в абсолютной тишине и стоявший рядом замкомбрига тихо произнёс: — Ангелы. Это ангелы пришли попрощаться с нашими ребятами. Наверное, светлые у них души были…
Стали грузить тела на машину, а бригада всё не расходилась, прощаясь с товарищами. Солдат, что плакал, опустившись на колени, трижды перекрестил погибшего, взял его на руки и понёс к машине.
Неожиданно пошёл дождь – тёплый летний дождь, мелкий, как через сито, и уже никто не таил слёз, смешивающихся со струйками. И как только машины тронулись, дождь прекратился также неожиданно, как и пролился.
— Славные ребята были, раз небо прощалось с ними, — последние слова замкомбрига произнёс вдруг севшим голосом в два приёма и даже в размытой светом фар темноте было видно, как судорожно заходил кадык.
До рассвета мы так и не сомкнули глаз – сидели, курили до горечи, изредка перебрасываясь односложными фразами, а едва размыло сумерки, как колонна с БК, продуктами, водою вновь пошла к фронту.