Поздравляем с днём рождения постоянного автора и комментатора «Родного слова» Павла Потлова! Крепкого здоровья, неиссякаемого оптимизма, творческих удач в самобытной прозе и новых публикаций на нашем сайте!

ПАВЕЛ ПОТЛОВ

ТАРХАНЫ

Солнце слепило глаза яркими полуденными лучами. Грозди рябин, что стояли, плотно прилегая к фасадам домов, при движении автобуса казались сплошным красным ковром, от которого кружилась голова. Дорожная лента вилась поспешно. Рябиновый ковер сменился чередой прекрасных загородных пейзажей. Такие раньше видел только на календарях в чьей-нибудь уютной гостиной, и поэтому воображение так жадно схватывало всё, что преподносил дальнейший путь. Холмистые луга, сильные, налитые сочной, тёмно-зелёной травой, проглядывали сквозь могучие стволы деревьев, которые слегка трепал летний ветер, открывали зеленый простор летних нетронутых пастбищ. Там, за окнами автобуса, промелькнуло несколько лошадей, красивых и гладких в солнечном сиянии.

«Приди ко мне, любезный друг,Под сень черемух и акаций,Чтоб разделить святой досугВ объятьях мира, муз и граций».М.Ю.Лермонтов.

Раздался телефонный звонок. Разговор был лёгким и незатейливым. Я упомянул о том, что еду в Пензенскую область почти на месяц, и сразу же получил совет от Нины Павловны поехать в Лермонтовские места — усадьбу «Тарханы».
Помню отличный солнечный день. Два совсем маленьких утёнка вышли из пруда погреться, но мама-гусыня, заметив людскую ватагу и наш фотоаппарат, увела их обратно, некоторые просто испугались щелчка, и теперь у нас на фотографии остались только несуразные, смешные птичьи хвосты да одно крыло. Первое сооружение, что нас встретило – это была мельница необычайной красоты, дошел до неё и тоже сделал фотографию.
Пока шли до усадьбы, перестал слушать экскурсовода и просто любовался окрестностями, и было чем: удивительны запруды с дикими гусями, благо, издали они вели себя естественно. Запруды старинные, ещё со времён прадеда М.Ю.Лермонтова. Усадебная церковь, скромные, красивые в своей простоте, деревянные мосты и людская изба, обновлённая, похорошевшая, идиллическая и от того не похожая на своих сестёр из советских книжек о революции.
Вот и барский дом. В нём было двенадцать комнат. Больше всего запомнилась комната, в которой Лермонтов учился, познал пять языков: латынь, немецкий, французский, русский, английский. На последнем он не разговаривал, хотя и неплохо читал.
В комнате были соблюдены все правила, от расстановки мебели до освещения. На стене перед столом висит карта Российской империи, которую с типографической точностью рисовал сам Михаил Юрьевич. Он мог бы стать талантливым живописцем, об этом говорит тот факт, что одной из картин с изображением святого молились в храме, но об авторе узнали много позже.
Также висела работа из венецианского бисера, которую крепостные крестьянки вышивали по три года, после чего просто слепли, потому что венецианский бисер очень тонкий, его надевали на конский волос.
Михаил Юрьевич, когда был ребёнком, пользовался большим вниманием у крепостных девушек, они рассказывали ему сказки, предания… Впоследствии это станет поводом для повествования одной из грустных историй о крепостной девушке…
В доме также есть комната прислуги, но в ней находится прачечная того времени.
Гостиная являлась комнатой, куда в детстве к Михаилу Юрьевичу (тогда ещё маленькому Мише) приходили скоморохи и устраивали представления, праздники. В гостиной стояло фортепьяно, может быть, на таком играла мама Лермонтова. Пол в гостиной был выстлан солдатским сукном, это было сделано оттого, что Мишенька почти до четырёх лет не мог ходить. Как известно, бабушка делала всё, чтобы поставить его на ноги: возила его на Минводы, подвергала изнурительным диетам, в честь которых он позже напишет одно из шуточных стихотворений и позже разлюбит Кисловодск, в котором лечился и подолгу жил в детские годы.
Над старинным диваном висят портреты знатных людей, которые были частыми гостями в доме Арсентьевой – бабушки Лермонтова. Среди них, например, был знаменитый Столыпин (предок ныне известного)
Много воды утекло с тех пор, но, кажется, что через несколько минут сам Михаил Лермонтов спустится по очень крутой деревянной лестнице безмятежным неторопливым шагом и скажет: «Ну, что же вы стоите, пройдёмте в мой рабочий кабинет». Хотя вряд ли он мог бы пригласить экскурсию в свой рабочий кабинет, так как друзей у него почти не было, поговаривали, что у классика был весьма скверный характер. Однако я думаю, такому человеку прощается все.
Когда же я, наконец, поднялся в рабочий кабинет, узнал, что здесь собраны его личные вещи, среди которых есть курительная трубка, рукоять кинжала, с которым М.Ю. воевал на Кавказе. Всё это лежит на столе, выделанном ажурной резьбой, в шкатулке, что в любой дороге была при нём. Вот, например, копия завещания бабушки, в котором говорится, что Михаил Юрьевич не должен встречаться с отцом до 18 лет.
Вот письма с Кавказа, написанные самим Лермонтовым, – бабушка их очень ждала и перечитывала по несколько раз. В одном из таких писем Лермонтов спрашивал совета: публиковать ли повесть «Хаджи-Абрек». На что бабушка, прочитав письмо, ответила утвердительно.
Книга привлекла мое внимание, решил обязательно подержать её в руках. Спросил разрешения у экскурсовода посмотреть книгу. Ощутил радость и гордость – состояние, близкое к полёту, когда подошёл к столу и начал перелистывать страницы, читая некоторые фрагменты. Язык был трудный – почти петровский…
Дальше мы прошли в спальню. Она явила нам невиданный гарнитур того времени, сине-белой расцветки, в полоску, сделанный из массивного дуба. В самом почётном месте – на несущей стене — пребывает картина кисти Лермонтова, на ней изображены виды Кавказа. Бабушка Михаила Юрьевича очень гордилась этой картиной — подарком внука. Она показывала её всем, кто бывал в доме, и каждый раз на душе было тяжело от переживаний за внука: сердце как будто предчувствовало беду.
Бабушка была верующим человеком. Когда горел первый барский дом, она посчитала его проклятым, так как в нём случались одни несчастья. Чтобы освятить это место, она велела построить часовню Марии Египетской — покровительнице их рода. Из старого дома был вынесен только комод с зеркалом, который сейчас стоит в кабинете Лермонтова — это память о матери. А что же касается Марии Египетской, то говорят, что она была большой грешницей, но после принятия монашества вымолила прощение у Господа. Я долго думал над этим, когда поднимался по ступенькам часовни – Бог прощает всё за смирение и усердие. И вот, войдя, встав под белый купол храма, долго стоял и думал о чём-то светлом, пытаясь читать молитвенные книги на старославянском, как учили когда-то очень давно, в детстве… Позже я узнал, что службу в часовне возобновят…
Тепло летнего дня вступило в свои права, когда мы с мамой приближались к крестьянской избе – в ней жили люди, что работали по хозяйству и на конюшнях, а также ключница и конторщик. В прихожей стоял витраж с осколками барской фарфоровой посуды. Именно за расколотый барский фарфор крестьян отправляли на конюшню. В комнате стояли стол, лавка и печь, занимавшая почти всю комнату. Вообще, она обычно занимала половину комнаты и служила для многих целей. Например, в печи мылись, спали на печи, готовили, стирали, обогревались. Старшие спали на печи, подростки на полатях. Детям не делали поблажек, вставали они вместе со взрослыми. С пяти утра вместе с мужиками растапливали печь. Самым же престижным считалось спать на соломе, на полу, потому как это тепло и мягко.
Иерархия соблюдалась во всём, в том числе и за столом. На лавке сидели по старшинству. Женщины ели последними, никогда не сидели за одним столом с мужчинами. Чаще всего женщины собирались за столом в красном углу для рукоделия. Возле стола находилась люлька, детский рожок, в отличие от барского позолоченного, сделанный из кости.
Обязательным предметом в комнате являлось веретено. Женщинам приходилось ткать, смотреть за гусями и качать люльку.
В комнате от печи до самой колыбели висели пучки каких-то трав, символизирующие дорогу души младенца в наш мир.
На полке, висевшей справа от выхода, лежал странный предмет — большие щипцы для колки сахара. Сахар был особой ценностью, его колола только сама ключница и держала под замком, дабы не вводить крестьян в искушение.
В остальные комнаты нас не пустили, так как там готовился свадебный обряд по старым обычаям.
По вымощенным тропинкам мы с мамой пришли к людской избе, которая являлась рабочим помещением ткачей. Людская изба была восстановлена по традициям архитектуры того времени, но оригиналы чертежей не сохранились. Здесь есть многое. Старинные ткацкие станки, платья, ружья, лафет, но все же предметом гордости является другое: я видел рукопись повести «Азамат», обрывки знамени с Бородинского сражения, иск на имя Парамонова, значит, всё-таки повесть «О купце Калашникове…» основана на реальных событиях, что тоже стало потрясающим личным открытием.
Раньше, читая Михаила Юрьевича, я только начинал открывать его. Сейчас, после поездки в усадьбу, оценил творчество Лермонтова сполна, проникся, по-другому стал видеть его произведения, размышлять о нём, как о личности.

Поделиться: